Джайлс Блант - Пучина боли
— Кое-что есть, — объявила она. — Свидетельство о рождении.
Она перевернула документ. К сожалению, это была краткая форма, и имен родителей здесь не было. Она передала бумагу Желаги.
— Свяжись со службой регистрации актов гражданского состояния, узнай фамилии его родителей. И выясни, был ли этот Перри когда-нибудь женат.
Желаги раскрыл свой телефон, а Делорм опустила руку, чтобы взять листок бумаги, который ей протягивал доктор Клейборн.
— Лежал у него в кармане куртки, — пояснил он. Лицо у коронера было ярко-красное. Это из-за его комплекции, напомнила себе Делорм, и неважно, что там на него наговаривает Маклеод. И вообще Маклеод вечно ошибается насчет всего на свете: удивительно, как ему вообще удалось стать детективом.
Когда-то эту записку скомкали в тугой шарик, но потом развернули, расправили и сложили уже более аккуратно. Так или иначе, она вряд ли вошла бы в историю как образец величайших романтических посланий.
«Дорогая Маргарет», — было в ней написано. Эти слова были вычеркнуты и затем переписаны заново в разных местах страницы: «Дорогая Маргарет», «Дорогая Маргарет», «Дорогая…».
За содержание ты не получишь ни одного балла, Перри. Но потом Делорм подумала, что, может быть, это все, что требуется сказать, когда собираешься сойти со сцены. Нет, спасибо. С меня хватит. Продолжайте без меня, ребята. Возможно, Перри Дорн, очистив предсмертную записку от всего лишнего, довел ее до самой сути: «Дорогая…»
Можно было бы решить, что так поступают невезучие люди, думала Делорм: полнейшие неудачники или же те, у кого нет никаких перспектив. Но она уже достаточно повидала на своему веку, чтобы заключить: каждый может счесть суицид возможным выходом. Умные и глупые, уродливые и красивые: всякий может в любой момент выйти из игры. Но почему именно в это время? Почему в октябре? Знаний Делорм о самоубийствах хватало на то, чтобы понимать ошибочность распространенного мифа: на самом деле у самоубийц не бывает никакой «рождественской лихорадки» — во всяком случае, в провинции Онтарио. Хуже всего этот показатель в феврале. В чем есть свой смысл, поскольку к февралю тебе успевает настолько осточертеть снег и холод, что самоубийство кажется разумным вариантом. Вот почему с наступлением февраля практически все население Алгонкин-Бей перемещается во Флориду или в бассейн Карибского моря.
Зачем убивать себя осенью? В это время здесь так красиво, холмы набухают умопомрачительными красками. Осенью Делорм чувствовала себя счастливее всего. Именно осенью, а не под Новый год она принимала важные решения. Возможно, это было просто наследие системы образования: ведь именно осенью приходишь в класс с яркими новенькими тетрадями, и их чистые свежие страницы призывают тебя писать аккуратно и подробно. Но чем дальше движется учебный год, тем сильнее твои записи деградируют, превращаясь в какие-то малопонятные почеркушки, лишь зря терзающие память, если они вообще как-то с ней перекликаются. Но эти первые несколько дней, когда воздух уже приносит первые освежающие ноты зимы и небо пламенеет, точно газовый факел, — в такие дни просто невозможно не быть счастливым: по крайней мере, так было у Делорм. Несмотря на то что чуть ли не каждое лето приносило ей очередное романтическое разочарование, осенью ее сердце всякий раз вновь наполнялось надеждой.
Снаружи солнце сияло настолько ярко, что парковка была похожа на передержанную фотографию. А внутри все, что не окрасилось кровью, было серым, обесцвеченным, точно одежда, которую слишком много раз стирали.
Хлопнула притянутая пружинами дверь, и вошел Бёрк, зажав в кулаке блокнот.
— Осмотрел его машину. Заднее сиденье забито новыми книгами, папками и всяким барахлом.
Бёрк старался, чтобы его голос звучал грубо, но лицо у него было бледное, а рука дрожала.
— Мы нашли его студбилет, — сообщила Делорм. — Слушай, Ларри, может быть, поедешь домой и полежишь? Парень разворотил себе голову прямо у тебя на глазах, такое не переживается за пять минут.
— А ты посмотри на это.
Он протянул ей лист бумаги — дорогой бланк с красным гербом вверху. Дата — начало апреля.
— «Дорогой мистер Дорн, — прочла она. — Мы рады сообщить вам, что университет Мак-Гилл принимает вас на дипломную программу по математике. Если учесть вашу выдающуюся успеваемость в Северном университете, полагаем, можно с уверенностью предположить, что на ваше обучение будет выделен значительный грант. По получении одобрения со стороны отдела поощрения студентов ваши личные траты, по всей вероятности, сведутся к оплате аренды жилья и других расходов на проживание. Мы с нетерпением ждем вас осенью». Учебный год начался давным-давно. Если его приняли в Мак-Гилл, почему он не там, в Монреале?
— Видимо, у парня не хватает винтиков в голове, — предположил Бёрк. — Псих, — добавил он. Но способность убеждать никогда не была его сильной стороной.
— Все-таки, Ларри, поезжай домой и полежи, — посоветовала Делорм. — Ты сейчас не в форме, ты не можешь работать. Не волнуйся. Никто не станет на тебя коситься.
— У меня все в порядке. Это же обычная повседневная работа, а? Мы все время сталкиваемся с такой хренью, а?
— Нет, это не так. Я никогда не видела, как человек стреляется, и не хотела бы увидеть. Что это у тебя в руке?
— А? — Бёрк поднял руку и уставился на «палм-пилот» с таким видом, точно компьютер только что материализовался у него в ладони. — Ах да. Это было у него в машине. Подумал — вдруг тебе понадобится.
— Правильно подумал. А теперь — давай домой.
— Может, я просто пару минут посижу за дверью, — проговорил Бёрк.
Желаги со щелчком захлопнул свой телефон:
— Из службы регистрации перезвонят.
— Может быть, они нам и не понадобятся, — сказала Делорм. Она тыкала стилусом в «палм», просматривая список адресов. Не на Д (Дорн), не на Р (родители)… — Есть, — объявила она. — На букву М: мама.
13
Кардинал чувствует: все его тело наполнено ощущением странного счастья. Они сидят все втроем: Кэтрин, Кардинал и Келли, — в ресторане «Трианон», наслаждаясь самыми лучшими кушаньями, какие только может предложить Алгонкин-Бей. У них была семейная традиция — отправляться в «Трианон» по особым случаям: на дни рождения, в годовщины свадьбы, а иногда просто потому, что к ним приехала Келли. Да, она здесь, только что из Нью-Йорка, и Кэтрин в отличном настроении, а больница с ее зеленой крышей — лишь отдаленное воспоминание. Сердце Кардинала парит в груди, точно воздушный шар с гелием.
Видимо, он немного перебрал, потому что так и бурлит сентиментальностью; он даже сказал: «Все просто великолепно. Так, как и должно быть. Мы могли бы сниматься в телесериале, согревающем сердца. «Семейка Гудов»».
Келли округляет глаза: «Ну пап».
Но Кардинал настаивает: «Нет, ты только погляди на нас. Ладно, пусть это все из-за бордо, — но он все равно должен сказать: — Дочка — умница и красавица; муж — прекрасный профессионал…»
«И безумная жена», — добавляет Кэтрин, и двое остальных улыбаются.
Кардинал накрывает ее теплую руку своей. «Я так благодарен, — говорит он. — «Благодарность» — слишком слабое слово, чтобы выразить то, что я чувствую. Мне сейчас так…»
«Пап, ну что ты, в самом деле! — У Келли такой вид, словно она готова помахать, чтобы принесли счет, и помчаться на первый же самолет, который увезет ее обратно в Нью-Йорк. — Мы что, не можем нормально поговорить?»
«Это нормальный разговор, — возражает Кардинал. — Именно поэтому он такой замечательный. Мне снилось, что Кэтрин умерла, а теперь вот мы все вместе, и все совершенно нормально». Он кладет ладонь себе на сердце, чувствуя тепло, которое идет из этой печи, излучающей радость.
Серьезные карие глаза Кэтрин изучающе смотрят на него, в уголках рта у нее образуются крошечные скобки: «Тебе снилось, что я умерла?»
«И все было так правдоподобно! Просто чудовищно!»
«Бедняга, — говорит Кэтрин. В ее голосе сквозит сладость заботы. Она кладет ладонь ему на щеку, и он чувствует тепло крови, струящейся в ее пальцах. — Но теперь-то у тебя все в порядке?»
«В порядке? У меня? — Кардинал смеется. — Настолько в порядке, что это мое состояние можно разливать по бутылочкам и продавать на всех углах. Я разорю всех торговцев героином и экстази. Мне так хорошо, что я мог бы…» Голос у него срывается, и он больше не в состоянии говорить, потому что плачет. Да, он плачет, и это слезы счастья, слезы радости, и жена с дочерью подергиваются рябью, словно кто-то применил компьютерные спецэффекты.
Слезы холодят его лицо, и Кардинал просыпается. Он спал на спине, и слезы скопились у него в глазах. У него текло из носа, верхняя губа была мокрой от горячих соплей, прохладные капли стекали по его ушам и шее. Какая радость! Он вытер глаза и, опираясь на локоть, повернулся, чтобы рассказать Кэтрин.
