Аркадий Адамов - «След Лисицы»
Появился из-за угла дома Косой. А в окне снова дрогнула занавеска. Виталия кто-то рассматривал. А Косой, словно невзначай, подвел его к окну и протянул мятую пачку денег.
— Держи.
Виталий пересчитал и бережно спрятал деньги во внутренний карман пиджака.
— Теперь пошли, — объявил он.
По дороге Косой разболтался — видно, безбоязненным упрямством своим Виталий внушил доверие.
— А Васька — прыщ, это точно, — говорил он. — Мы с ним в колонии встретились. Меня туда сунули спервоначала. Ошибочка вышла, — усмехнулся Косой. — Ночами он мне все про свою жизнь трепал. У него отец какой-то враг народа был. Доктор. Замели в пятьдесят втором.
— Сейчас небось реабилитировали, — не удержавшись, сказал Виталий.
Его душила ненависть: этот гад еще говорит о врагах народа! Виталий никогда не думал, что он способен на такую лютую, туманящую мозг ненависть. «Перевоспитывать надо их», — заученно сказал он себе, чтобы хоть чуть-чуть остыть, и тут же со злобой подумал: «Кого чем перевоспитывать. Этого, например, только пулей». Он знал, что перебарщивает, но ничего не мог поделать с собой в этот момент.
— Может, и реабилитировали, — насмешливо согласился Косой. — На том свете из адской зоны в райскую кинули. Он, между прочим, Васькиной матери говорил, что, если придут за ним, застрелится. С фронта еще машинку приволок. А пришли, так разом скис. Тоже мне враг народа! Таких воры в лагерях делали знаешь как? Подошвы лизать заставляли, парашу жрать…
— Врешь! — не помня себя, воскликнул Виталий. — Врешь, гад!
На его счастье. Косой не придал значения этой вспышке и беспечно сказал:
— Ну, вру. А и такие были. Вон и Васька. Ну, я этому трухляку мозги вправил. Воровской закон преподал. Как бобик за мной бегал. Кусать вокруг стал.
Виталий, с трудом овладев собой, осторожно заметил:
— Он и сейчас покусывает, кажись!
— Тю! Полусвет, — презрительно сплюнул Косой. — В авторитете ему не быть.
— Он тебе вещицу одну передал…
— Ну и што? — насторожился Косой.
— Подвести может, гляди.
— Ты за кого меня держишь, тухарь? Кое-что понимаем. — И, усмехнувшись, хвастливо добавил: — Я у Васьки много чего потянул.
— На дело водил? — скрывая тревогу, спросил Виталий.
— Это ты его води, если свобода надоела.
Виталий почувствовал, как отлегло у него от сердца: Васька был ему уже чем-то дорог, уже какую-то ответственность чувствовал он за судьбу этого парня, уже боялся за него. Васька должен был стать его другом, а не Косого. И станет!
— Чего же ты с него тянул?
— Ножа боится, прыщ, — усмехнулся Косой. — Крови боится. Все с себя отдал. А матери трепанул, что пропил. Ха! Тоже мне петух! Вот и эта штучка. Придем к Анисье, покажу, если хочешь.
— Чего ж, покажи, — еле сдерживая волнение, отозвался Виталий и безразлично спросил: — К ней барахло попрем?
— Не. Там все чисто.
Они уже шли по знакомым улицам, когда упали с черного неба первые тяжелые капли. А уже около самого вокзала с треском, как тугое полотнище, разорвалось небо, и на город обрушился ливень.
Совсем мокрые вбежали они в вокзал.
Виталий получил в камере хранения чемоданы, и они с Косым больше часа сидели на них и курили, пережидая грозу.
Наконец небо посветлело и дождь стал редеть. Решили идти.
По дороге Виталий спросил, придав голосу интонации уважительные, почти восхищенные:
— И с какого дела ты столько барахла унес?
— Грабанули одно ателье. С Котом ездили. И шоферягу одного подцепили. Он как увидел, сколько тянем, в штаны наклал.
— Без мокрого обошлось?
Косой остро глянул на него через плечо.
— Работаем чисто. А что, шум пошел?
— Шума не было. А про сторожа какого-то малость слышал.
— Стукнул его Кот, не удержался, — сердито сказал Косой.
Виталий вспомнил щуплое старческое тело у порога ателье, седые, перепачканные в крови волосы. Хотелось схватить Косого и бить, бить тоже в кровь. И ярость на секунду затуманила голову. Он так взглянул на Косого, что, поймай тот его взгляд, все было бы кончено.
Долго шли молча. Виталий боялся, что голос выдаст его. Косой озабоченно думал о чем-то своем, потом зло процедил:
— Гнида старая. Все чужими руками норовит.
— Кто?
— Есть один такой.
«Небось про дядю Осипа, — догадался Виталий. — Хоть взглянуть бы на него».
Когда подошли уже в темноте к домику на огороде, за занавешенным окном тускло горел свет.
— Обождешь тут, — снова распорядился Косой и потащил чемоданы сам.
Однако через минуту он появился из-за угла и позвал:
— Олежка, топай сюда. Пропустим кой-чего.
Через темный коридор зашли в захламленную комнату. У длинного стола, заваленного вещами, стояла ножная швейная машина, пол был усеян обрезками тканей. «Портной, — догадался Виталий. — Вот в чем дело».
В комнате никого не было. Потом в дверях появился пухлый румяный старик в какой-то залатанной на локтях длинной рубахе, поясок надвое перерезал толстый живот.
— Ну, субчики-голубчики, за удачу, — веселым тенорком сказал он и достал из старенького буфета початую бутылку водки.
Ее разлили в стаканы, хозяин поставил на стол, сдвинув рукой вещи, миску соленых помидоров. Все чокнулись и выпили.
Старик довольно крякнул, громко хрумкнул помидором и с хитринкой спросил Виталия:
— А ты, субчик-голубчик, как прозываешься по-нашему?
— Стриженый, — вспомнил первую попавшуюся кличку Виталий.
— Так, так. Не похоже что-то, — старик, не мигая, смотрел на него, потом визгливо приказал: — Покажь карманы!
Виталий невольно отступил на шаг и угрюмо сказал:
— Ты в моих карманах не хозяин.
Старик обернулся к Косому:
— Ты чего смотришь? А? Кого привел, паскуда?
— Заговариваться стал? — криво усмехнулся Косой.
Старик, не мигая, посмотрел на него.
— Ага. Понятно, — и сухо приказал: — Глянь, что у него там, — он кивнул на Виталия.
Обстановка неожиданно накалилась. Хотя в карманах у Виталия ничего подозрительного не было, но позволить обыскать себя означало сразу подорвать престиж.
— Не подходи, — глухо произнес он. — Бить буду.
Его высокая, мускулистая фигура не сулила быстрой победы. И Косой примирительно сказал:
— Отцепись, дядя Осип. Что у него там, клад, что ли?
— И то ладно, — неожиданно согласился старик. — Характерный какой, скажи на милость.
Он заулыбался.
Так, улыбаясь, он и проводил их через минуту. На пороге он задержал Косого и шепнул ему что-то. Тот кивнул головой.
— Ага. Ну, бывай.
Через огороды шли молча, в темноте поминутно спотыкаясь и осторожно нащупывая ногой тропу.
Косой сосредоточенно обдумывал что-то, и это беспокоило Виталия. Он чувствовал, что инцидент с неудавшимся обыском не прошел бесследно. Что же шепнул старик Косому, что приказал? Виталий уже знал много, очень много. Вот только портсигар. Косой обещал его показать. Значит, Васька его украл? Зачем же он вывел на след Косого? Непонятно. И почему он не признался Виталию в краже? Значит, он не был до конца откровенен? Значит, надо опасаться удара в спину? А тут еще Люда Данилова на вокзале…
Виталий почувствовал, что запутывается в бесконечных вопросах. Ладно! Все это потом. А сейчас надо думать о другом. Чем он мог вызвать подозрения у старика? Пожалуй, ничем. Он вел себя правильно.
И, словно подтверждая этот вывод, Косой озабоченно произнес:
— От Анисьи уходить надо. Глаза там мозолить нечего.
— Куда уходить-то?
— Куда, куда! Куда надо! Больно много сразу знать хочешь.
— Чего темнишь?
— Ты помалкивай. Я наш воровской мир люблю. Его беречь надо. Ясно?
— Ясно.
Они уже шли по улице, рядом, стуча каблуками по деревянному тротуару. Редкие фонари желтыми бликами ломались на грязных досках. Было пустынно и тихо.
«Взять бы его сейчас, — подумал Виталий. — Скрутить, и конец его кодле, его делам, его преступлениям». Но понимал, что нельзя это делать, что рано. И в то же время он понимал, что план рухнет, если вся эта компания не будет гулять у Анисьи. Что же делать? «Там будет видно», — решил он, наконец, и сунул руку в карман. Холодная сталь опять вернула спокойствие. «Там будет видно…»
Но события развернулись стремительно и опасно, совсем не так, как предполагал Виталий.
Около дома Анисьи Косой остановился, прижался к забору и рукой притянул к себе Виталия. Они долго и чутко прислушивались. Откуда-то доносились звуки музыки, далекие паровозные гудки, шум проносившихся где-то автобусов, в каком-то из домов играло радио, с дальнего конца улицы слышались звуки баяна и голоса людей. Ночной неугомонный город был полон звуков — мирных, трудовых, веселых. И только здесь, у этого проклятого дома, как казалось Виталию, притаилась опасность. И он, Виталий, словно держал руку на этом гнилом нерве окраины, словно от него зависело оборвать этот страшный нерв. А где-то там, в гостинице, в своем уютном номере Светлана пишет, или читает, или думает, может быть, о нем, об их встрече. И в памяти вдруг всплыли строки далекой фронтовой песни, которую Виталий никогда не пел, он только слышал ее как-то по радио: «До тебя мне идти далеко, а до смерти четыре шага…»
