Даниил Лектор - Метод
В комнате на полу были разложены рюкзаки, спальные мешки, палатки – клуб готовился к очередному походу. А Есеня вдруг представила среди этих рюкзаков тех семерых ребят, чьи тела они только что извлекали из земли.
Тряхнула головой, прогоняя наваждение, и тут из подсобки вышел руководитель клуба. Увидев девушку, отшатнулся:
– Вы кто?
Она не ответила. Прошлась вдоль стенда, на котором были выставлены достижения клуба за двадцать лет: найденные в походах каски участников Великой Отечественной, осколки снарядов, образцы минералов… десятки фотографий… Сверху красовалась гордая надпись: «Романтик». Есеня отвернулась от стенда и, криво усмехнувшись, произнесла:
– Романтик…
Головко вздрогнул: он все понял.
В это время раздался стук в дверь, и в подвал спустилась глава города – та самая женщина, что «пробила» руководителю клуба звание заслуженного учителя и вчера предупредила его о приезде московских следователей. В руках она несла большую сумку и пакет.
– Анатолий Валерьевич, дорогой! – воскликнула мэр, не обращая внимания на Есеню. – Вот вам новая чешская палатка, подарок к двадцатилетию клуба! А вот еще…
И она развернула пакет; из него заструилось по полу что-то синее.
– Знамя «романтиков»! – объяснила глава. – По вашему эскизу!
Она ожидала бурного восторга, но Головко только улыбнулся вымученной улыбкой.
Между тем Есеня вышла из подвала и села в машину Меглина. Повернувшись к сыщику, она заявила:
– Это он! Я знаю. Ты знаешь. Чего мы ждем?
– Нужно им доказать, – отвечал Меглин.
И, кивнув в сторону выхода из клуба, пояснил:
– Родителям.
Родители мальчишек и девчонок уже начали собираться возле клуба, чтобы проводить своих детей в поход. Подъехал микроавтобус, и дети с рюкзаками погрузились в него. Последним сел Анатолий Валерьевич, поглядев перед этим в сторону машины сыщиков.
– А ты не боишься, что он в этом походе опять… – медленно произнесла Есеня.
– Нет, – покачал головой Меглин. – День и ночь не бывают одновременно. Они сменяют друг друга. Ночи больше не будет.
К вечеру группа туристов вышла к горной реке – неширокой, но бурной. Через реку было переброшено бревно – одно лишь бревно без перил. Преодолевая страх, мальчишки и девчонки один за другим переходили на другой берег. Но когда настал черед Паши Орлова, которого Анатолий Валерьевич защитил от пьяницы-отчима, мальчик запаниковал.
– Паша! Тебя ждем, вперед! – подбодрил его Головко.
Орлов сделал по бревну один шаг… Второй, третий… Дойдя до середины, довольный своей смелостью, обернулся к руководителю – и сорвался в реку.
Двое мальчишек тут же сбросили рюкзаки и кинулись к воде, готовые прийти на помощь. Но их остановил грозный окрик руководителя:
– Не помогать!
Сережа Капустин взволнованно воскликнул:
– Толик, он же утонет!
– Не утонет! – твердо отвечал руководитель. – Должен сам! Не помогать!
Мальчишки неохотно подчинились.
Головко легко, словно по дорожке парка, прошел по бревну, крича при этом барахтавшемуся в воде Паше:
– Ну, кто ты? Романтик или трус? Мужик или мешок? Кто ты?
Паша изо всех сил стал грести к берегу и наконец выполз на него, обессиленный. Его окружили участники похода, хлопали по спине, смотрели с уважением. Все улыбались. Один лишь Анатолий Валерьевич оставался серьезен.
– Переодеться в сухое! – скомандовал он Паше. – Сорок секунд!
И мальчик бросился переодеваться.
После реки дорога круто пошла на подъем. Капустин, сердечник, дышал все тяжелее, шел все медленнее. Тогда Анатолий Валерьевич поманил к себе Пашу и что-то прошептал ему на ухо. Мальчик кивнул, догнал Капустина и сказал:
– Капуста, давай рюкзак!
Однако Капустин, хотя и задыхался, все же протестовал:
– Я не устал!
Тогда Паша наклонился к его уху и тихонько сказал:
– Слышь, мне за то, что с бревна упал, Толик сто очков штрафа впаял. Рюкзак товарища понесу – скинет. Выручай!
На такую просьбу Капустин не мог не откликнуться и охотно отдал рюкзак. Паша повесил его себе на грудь и устремился вперед.
Вечером все участники похода сидели у костра. Одна из девочек несколько раз сочувственно взглянула на руководителя, затем не выдержала и сказала:
– Толик! – так Головко разрешил обращаться к себе в походах; в клубе надо было звать его по имени-отчеству. – Вы сегодня грустный какой-то. Что-то случилось?
Головко оглядел своих воспитанников, потом произнес:
– Дети! Вы все должны запомнить этот момент. Этот вечер. Вот это – настоящее. А остальное… Простите меня! Простите меня, пожалуйста. Если сможете.
Встал и ушел в темноту. Дети смущенно переглядывались. Никто ничего не понял.
Анатолий Валерьевич отошел на несколько шагов. Он думал, что остался один. Но вдруг неподалеку хрустнула ветка, и вскоре рядом с руководителем возник Паша Орлов.
– Толик… – сказал он.
– Что, Паш? – грустно спросил Головко.
– Я бы хотел, чтобы вы… были моим папой. Я понимаю, что нельзя. Но я бы очень хотел…
Руководитель клуба «Романтик» не знал, что ответить. Он был потрясен. И не находил слов. Что он мог сказать этому мальчику?
Поздно ночью Меглин и Есеня подошли к клубу «Романтик». Еще издалека бросались в глаза укрепленные над входом растяжки: «Романтику» – 20!» «С юбилеем!», «Толик, спасибо!» Это потрудились родители, стремившиеся выразить свою благодарность Анатолию Головко.
Меглин поковырял в замке, открыл дверь. Сыщики вошли внутрь. Еще раз очутившись в помещении, где она уже была сегодня, Есеня сказала:
– Он получал удовольствие от того, что делал с детьми. Он садист. Ты говорил, такие не могут остановиться. Почему же тогда за двадцать лет он убил только семерых? Жертв должно было быть больше. Или мы не всех нашли?
Меглин помолчал, оглядываясь, потом произнес:
– Это притвор. А где-то и храм должен быть.
Подошел к большому зеркалу. Долго и внимательно изучал его; потом вдруг схватил табурет и с силой запустил его в зеркало. На пол посыпались осколки, и открылся вход в старую подсобку, ставшую «красной комнатой». На стены были наклеены фотографии семерых повешенных детей. Тех самых, пропавших.
Есеня взяла пульт, включила DVD. На экране появился мальчик в белой рубашке и носках, в черных шортах. Он встал на пень, засунул голову в петлю. Рядом суетился Головко, что-то объяснял ребенку…
…Участники похода вернулись в родной клуб. Дети в коридоре снимали рюкзаки, оживленно делились впечатлениями. Руководитель клуба прошел в основное помещение – и замер, увидев осколки зеркала на полу, а в углу – ожидающих его сыщиков.
– Анатолий Валерьевич, вы детей-то отпустите, – сказала Есеня. – Устали ведь.
Головко кивнул, вышел в коридор, отдал нужные распоряжения. Дождавшись, когда последний ребенок уйдет, подошел к двери… Несколько секунд стоял возле нее… Потом повернул в замке ключ и вернулся в комнату. Остановившись перед сыщиками, глухо произнес:
– Двадцать лет. Свыше ста походов. Ни у кого ни одной царапины. Я любил их…
– Любил?! – зло спросила Есеня. – Ты им платил. За «эксперименты». По тысяче рублей. За жизнь ребенка!
– Я не хотел убивать! – в полный голос закричал руководитель клуба. – Никогда! Я прочитал, что от удушения наступает амнезия…
– Значит, дети не должны были помнить, что ты делал с ними?
Головко кивнул. Есеня несколько секунд смотрела на него, потом сказала, уже тише:
– Спасал от колонии и героина. И убивал. Почему? Ну почему?
– Случайно! – воскликнул Головко. – Я увлекался! Первого просто передержал в петле.
– Передержал?! – повторила вслед за ним Есеня.
Сказала – словно наждаком по ране прошлась.
Меглин коротко взглянул на нее. Девушка мотнула головой, отвернулась.
– Почему Алешу – ножом? – спросил сыщик.
– Я планировал обычный эксперимент с потерей сознания, – принялся объяснять Головко. – Он выследил меня и сфотографировал. Я хотел просто ему объяснить!
– Объясни мне! – вновь вскинулась Есеня.
Руководитель клуба набрал в грудь побольше воздуха и принялся рассказывать:
– Двадцать лет я жил в аду. С женой не получалось. Я никогда не хотел женщин! Это наваждение еще в детстве началось. У нас в пионерлагере мальчик повесился. Я его нашел. Случайно. Он был в черных ботинках. И белых носочках. Такой красивый… Когда я его увидел, со мной что-то случилось. Это было… больно и одновременно… очень приятно. Неземное наслаждение… Я не мог забыть. Я старался, но все время видел… Я хотел прекратить это, покончить с собой. Я ушел в лес, сделал петлю… Но я не смог. Больно! Вы не знаете, что это! Когда больно, двадцать лет больно!
– Руку дай, – будничным тоном сказал Меглин.
