Фридрих Незнанский - Никто не хотел убивать
– Да ты о чем, Саша! – возмутился Шумилов. – Савин в теннис как бог играл, а на корте, как тебе известно, слишком долго с больным сердцем не побегаешь.
М-да, на корте с больным сердцем действительно много не побегаешь.
Этот ответ человека, который хорошо знал Савина, расставлял все точки над i, и Турецкий, поблагодарив Шумилова, повернулся лицом к Плетневу.
– Слышал, что сказал Шумилов?
– Ну!
– И что теперь скажешь относительно обширного инфаркта? – Он сделал ударение на слове «теперь».
Явно обиженный непонятным для него «наездом» со стороны Турецкого, Плетнев пожал своими широченными плечами.
– Ну, во-первых, этот диагноз не я поставил, а трупный доктор, а я всего лишь передал тебе то, что сказал мне Щеткин, а во-вторых...
Он уж хотел было сказать, а не пойти ли тебе куда-нибудь подальше со своими претензиями, господин Турецкий, однако Александр каким-то образом уловил это его желание и иным тоном произнес:
– Ладно, Антон, прости и... и не бери в голову. Видимо, накатило что-то. А сейчас давай-ка еще разок пройдем в лабораторию да посмотрим, где и как лежал Савин. Не верится мне что-то в этот самый инфаркт...
Осмотр лаборатории, где уже ничего не напоминало о той страшной ночи, когда был убит Савин, перспективный ученый, подписавший контракт с Шумиловской фирмой, – Турецкий даже в мыслях не допускал возможности естественной смерти от инфаркта, – не дал ничего нового, и он решил напрямую переговорить с экспертом, который проводил вскрытие Савина. Однако до этого надо было переговорить с Щеткиным, который по линии уголовного розыска вел это дело. Хотя бы по телефону.
– Привет, Петро! – произнес Турецкий, когда в трубке послышался знакомый голос муровского опера. И тут же продолжил без какой-либо подготовки: – Сам-то веришь в то, что Плетневу сказал?
– Ты о Савине? – на всякий случай уточнил Щеткин.
– Естественно, о ком же еще!
– Всякое случается, – уклонился от прямого ответа Щеткин. – Я помню, мы в футбол как-то играли с комитетчиками, так один из них прямо на поле коньки откинул. Рванул бедолага стометровку, а сердечко-то хреноватым оказалось. Инфаркт! Нас тогда после того случая всех поголовно на диспансеризацию погнали. Так что, Александр Борисович...
– Надеюсь, больше никто из вас в предынфарктном состоянии не оказался? – не удержался, чтобы не съязвить, Турецкий. – А то тут один про спецназовца мне рассказал, у которого парашют не раскрылся, второй – про ослабленного водярой комитетчика, а мне нужно квалифицированное заключение квалифицированного эксперта. Кстати, кто делал вскрытие?
– Квалифицированней не бывает! – хмыкнул Щеткин, давно уже переставший обижаться на неоправданные выпады Турецкого, которого он в официальной обстановке величал не иначе как Александром Борисовичем.
«Может, климакс у мужика, – оправдывал он очередной, ничем, казалось бы, не оправданный выпад Турецкого. – Поработаете с его, так, может, кукареку закукарекаете».
– Кто делал-то?
– Школьников! – усмехнувшись, ответил Щеткин и замолчал, пытаясь уловить реакцию Турецкого.
Яков Ильич Школьников считался на Москве зубром от судебно-медицинской экспертизы, и его не знал разве только следак-недоучка из тех, кем заменяли постепенно многоопытных следователей МВД и прокуратуры.
Видимо, ничего подобного Турецкий не ожидал, и поэтому его реакция была соответствующей:
– Хорошо, созвонимся. Спасибо за информацию.
– Что, тот самый Школьников? – спросил Плетнев.
– Да.
– Так, может, с ним поговорить?
– Можно, конечно, – уже без прежнего оптимизма в голосе согласился с Плетневым Турецкий. – Но дело в том, что этот человек не ошибается.
Плетнев на это только плечами пожал. Мол, и старуху бывает проруха. К тому же такого не бывает, чтобы человек никогда не ошибался.
Школьников отозвался сразу же, словно все это время ждал звонка бывшего «важняка» Генеральной прокуратуры.
– Рад слышать бодрый голос почетного пенсионера! – хрипловатым фальцетом застрекотал он в трубку, и уже по одному этому можно было догадаться, что Яков Ильич остается верен своему железному правилу: «Без “ворошиловского стакана” к трупу не подходить». А «ворошиловский стакан» – это двести пятьдесят грамм «кристалловской» водки. Впрочем, на похмельную голову не отказывался он и от портвейна. – Чем могу послужить?
Сказав пару дежурных, но приятных Школьникову фраз, Турецкий перешел к делу:
– С Савиным вы работали?
– Ну! Петька Щеткин уговорил. Сказал, что «сам господин Турецкий» ждет результатов.
– И что? – пропустив подначку Школьникова мимо ушей, спросил Турецкий.
– Инфаркт, голубчик мой, обширный инфаркт, но никак не убийство. Хотя, должен признаться, ни с чем подобным я давно уже не встречался. И когда вскрыл твоего подопечного...
Это уже был тот самый «приговор», который не подлежал обжалованию, и Турецкий не мог не спросить:
– А как же рана на голове и проломленный череп?!
– Судя по всему, все это произошло одновременно, но окончательный ответ будет дан в заключении.
– То есть, – не отставал Турецкий, – произошло что-то такое, что в буквальном смысле ввергло Савина в панику, инфаркт и тут же удар по голове?
– Ну-у, – замялся Яков Ильич, – возможен, конечно, и подобный сценарий, но, повторяю...
Он замолчал и вдруг совершенно неожиданно предложил:
– Впрочем, чего это мы все по телефону да по телефону? Приезжай! Да бутылку с собой прихвати, давно уже не виделись.
Яков Ильич Школьников оставался все таким же замшелым и в то же время удивительно приятным доктором, каким его знал Турецкий пять, десять и двадцать лет назад, когда пришел работать в прокуратуру и на первом же «трупе» столкнулся с этим зубром, который уже тогда считался корифеем в среде судебно-медицинских экспертов, причем неподкупным экспертом, слово которого стоило многого. Еще в те годы между молодым следователем и опытнейшим экспертом пролегло нечто такое, что связывало их взаимной симпатией до последнего времени, и когда Школьников встретил на пороге морга Турецкого, он не мог не обнять его.
– Ну-ко, дядько, покажись, каким ты стал на пенсии? – приговаривал он, разглядывая Турецкого, и тут же спросил, дабы не затягивать вступительную часть встречи:
– Водку купил?
– И пива тоже.
– Вот это молодец! – похвалил его Яков Ильич, однако тут же спросил настороженно: – «Кристалловскую», надеюсь?
– Обижать изволите, гражданин начальник.
– Тогда пошли.
Он провел Турецкого в небольшой кабинет, где в это время никого не было, достал из своего стола два стакана из тонкого стекла, протер один из них голой рукой, что должно было означать высшее расположение к гостю, и поставил его перед Турецким.
– Наливай! Но только по чуть-чуть. Я еще утром бутылку ополовинил, а вечером мы с моей Сарой в гости приглашены.
Когда усидели за разговором принесенную Турецким бутылку водки, Школьников выцедил в стаканы оставшиеся капли, как бы встряхнулся и совершенно трезвым голосом приказал:
– Пошли! Я тебе на месте все покажу и все расскажу. Но должен заверить тебя сразу, что это все-таки инфаркт, а не убийство, хотя и тот удар по голове мог также оказаться для этого чудика смертельным.
– Как говорится, – хмыкнул Турецкий, шагая следом за Школьниковым по гулкому коридору, – приговор окончательный и обжалованию не подлежит?
– Можешь, конечно, и обжаловать, если тебе, пенсионеру, не хрена больше делать, но можешь поверить мне пока что на слово. Я тут, когда тебя поджидал, еще разок посмотрел твоего чудика, и должен тебе сказать... Короче говоря, впечатление такое, будто у него в сердце петарда взорвалась. Обширный инфаркт. И это несмотря на то, что парень-то, в общем-то, еще совсем молодой, пожалуй, и до тридцати не дожил.
– Двадцать восемь.
– Вот и я о том же говорю. И еще можно было бы понять, если бы его организм совершенно изношенным был, а то ведь...
– То есть, сильно пьющим? – уточнил Турецкий.
– Ну! – покосился на него Яков Ильич. – А то ведь в нем всего лишь ноль-четыре промилле обнаружено, а это пара рюмок коньяка. Согласись, от подобного количества еще никто не умирал!
В этот момент они прошли в полутемное помещение, Школьников включил верхний свет, и Турецкий увидел каталку, на которой, наполовину прикрытый серой простынкой, лежал Савин...
Глава 8
Турецкий без особого напряга добрался до Садового кольца и уже из машины позвонил Плетневу:
– Ты сейчас мог бы подъехать к «Глории»?
– Само собой!
– Хорошо, там и поговорим.
– Ты был у Щеткина? – не удержался, чтобы не спросить, Плетнев.
– Нет, у Школьникова. В морге.
– И... и что?
– Инфаркт! Как сказал Яков Ильич, словно петарда в сердце разорвалась.
– Но ведь он же был совершенно здоров! – взревел Плетнев. – Я же с ним незадолго до этого разговаривал. Да и тот же Гоша, лаборант, мамой своей клялся, что Савин ни разу на сердце не пожаловался.
