Сергей Бетев - Разыскивается
Они разговаривали с Федором Ефимовичем уже долго. Рогачева поняла, что от нее требуют откровенности, говорила спокойно, а может, равнодушно, хотя и чувствовалось, что она немножко смущена.
– А кто это был? – не удержался Федор Ефимович.
– Не помню, – ответила она, посмотрев на него. – Я говорю правду, – сочла нужным добавить потом.
– И как она дальше?
– Кто? Шура?
– Она.
– Обыкновенно. Она ведь знала, что у него есть жена, дети… Он ей был не нужен. Она ему – тоже.
– Странно, – не нашелся что сказать Федор Ефимович.
– Почему? В жизни чаще так и бывает, – сказала она с сожалением.
– Не знаю…
– Мы же говорим откровенно? – напомнила Рогачева, взглянув на него. Ему показалось, что она нахмурилась. – Многие так начинают. Потом всем это надоедает. Потом начинают понимать, что к чему. Женщины – раньше; мужчины – позднее. Могу сказать больше: Шура даже не обиделась на этого человека. Я знаю, они потом сталкивались с ним случайно, и не раз. Мне даже казалось: повторись та же ситуация, и Шура не стала бы противоречить. Только все было бы спокойнее, без удивления…
– Значит, это ее нисколько не изменило?
– Как раз наоборот. – Рогачева даже усмехнулась, поражаясь, видимо, наивности Репрынцева. – Она стала нравиться мужчинам больше.
– Даже!
– А вы что, не понимаете?.. Конечно. Перестала быть взбалмошной, как часто раньше. Лишила мужчин снисходительного превосходства над собой. А красивой она была всегда…
– Так и меняла их, выходит?
– Ну, это грубо, по-моему.
– Как же иначе?
– Не знаю. Только когда так делают мужчины, это почему-то считается нормальным, и никто не задумывается над оценками.
– Но встречались же ей и другие мужчины? Которые по-настоящему, как говорят, были, влюблены, что ли…
– Конечно, – улыбнулась Рогачева грустно.
– Ну и вот!..
– Что «вот»?
– Выходила бы замуж, – решил Федор Ефимович,
– Наверное, можно было бы и так… Но, видимо, ждала чего-то другого. Лучшего. А пока… Помню одного, – вдруг, оживилась, – мне самой он очень нравился: Борис Муканов. В Алма-Ату приехал по назначению после окончания Новосибирского электротехнического института. Статный, красивый, серьезный. Часто приходил к нам. Но без подарков, иногда с цветами и почти никогда – с вином. Случалось, сидел у нас и при компании. В таких случаях – молчал. А Шура веселилась. Потом его перевели в Барнаул. Долго писал письма. И что больше всего меня поражало, Шура всегда на них отвечала.
– Что тут удивительного? – спросил Федор Ефимович.
– Просто я не помню, чтобы она кому-то еще писала. По-моему, она и домой-то отсюда ни разу весточки не послала. А про него говорила: когда захочу замуж, найду Бориса – и точка.
– Он что, так любил ее?
– Пожалуй. Когда Шура от меня уехала, он писал мне, спрашивал, где она.
– И вы ответили?
– Конечно. Только пришлось сообщить, что и сама не знаю. Слышала, что где-то не то в Целинограде, не то в Караганде.
– Все-таки знали где?
– Слышала от знакомых. Но ведь Караганда – это еще не адрес.
– Все-таки. А кто эти ваши знакомые?
– Мои знакомые? – заметно насторожилась она. Потом объяснила мягче: – У меня ведь тоже были знакомые.
– Понимаю. И не вхожу в детали. Но, как вы поняли, наверное, меня интересует только то, что касается Катышевой. Куда она уехала, при каких обстоятельствах, с какой целью. Мне, например, известно, что она жила в Караганде и работала там инженером в тресте.
– Шура? Инженером? – Рогачева вдруг весело улыбнулась. – Вы что-то путаете.
– На инженерной должности, я хотел сказать, – поправился Федор Ефимович. – Кстати, после окончания техникума в Алма-Ате.
– Все может быть, – весело согласилась Рогачева. – Шура – она такая!
– Какая?
– Да так я… В то время один из моих приятелей, инженер, познакомил ее со своим товарищем, вернее – с начальником. Ну, тот, конечно, увлекся Шурой. Не без успеха, должна сказать… хотя и старше был лет на двадцать. Он-то постоянно и уговаривал ее поучиться немного, обещая устроить диплом.
– Что же ей мешало?
– Ничего. Она долго ходила в строительный техникум на вечернее отделение. Даже компанию иной раз оставляла.
– И успешно?
– Не знаю. Во всяком случае Арон Яковлевич был доволен. Он в том техникуме какой-то большой вес имел.
– Агранович? – спросил Федор Ефимович, внутренне замерев от ожидания.
– Вы его знаете?
– Я все знаю, – рассмеялся он.
– О чем же тогда еще говорить? – спросила она устало.
– Как видите, мы не скучали.
– Да… – задумчиво протянула она.
– Я вас очень задерживаю?
– Что поделаешь! – отозвалась она.
– Могу проститься. Давайте ограничимся на сегодня. – Федор Ефимович спрятал записную книжку, в которой изредка делал заметки. Спросил: – А где сейчас Борис, о котором вы упоминали?
– Наверноё, в Барнауле. Года три от него ничего не получала.
– Адрес его у вас есть?
– Надо дома посмотреть.
– Не затруднит? – И, не ожидая ответа, пообещал: – Зайду к вам на днях. Можно?
– Пожалуйста.
– Сюда же в ателье, – подчеркнул особо. И поинтересовался: – Надеюсь, вы понимаете, почему я решил поговорить в вами здесь?
– Думаю, что – да, – ответила она, и опять румянец зажег ее лицо.
– Вы – мудрая женщина, – сделал комплимент Федор Ефимович.
– Просто – женщина, – поправила она. – И поэтому поняла вас. Больше того, могу признаться: я вышла замуж не за лучшего мужчину из тех, которые встречались мне. И вам благодарна, что пришли именно сюда. Дома наш разговор могли бы понять неправильно. А я этого не хочу.
Федор Ефимович понимал, что теперь торопиться не следует. Сразу же после разговора с Рогачевой он через уголовный розыск связался по телефону с Александром Паком в Караганде. Коротко рассказав о встрече, он попросил его срочно побывать в тресте Целинмонтажстрой и в шестом строительно-монтажном управлении, во что бы то ни стало через отдел кадров установить место учебы Катышевой.
Одновременно с этим он сделал телеграфный запрос в Барнаул с просьбой выяснить, проживает ли там Борис Муканов.
Оставалось ждать.
Утром следующего дня Федор Ефимович нашел в управлении два сообщения для себя. Александр Пак короткой телефонограммой уведомлял, что Александра Никитична Катышева закончила Алма-Атинский строительный техникум в шестьдесят втором году.
Из телеграммы Барнаула узнал, что Борис Муканов четыре месяца назад переехал в Бийск на новое место работы.
Федор Ефимович, не теряя ни минуты, приехал в строительный техникум и провозился там с бумагами целый день. Но его настойчивость так и не была вознаграждена.
– Куда же она могла деваться? – спрашивал он в сотый раз тех, кто помогал ему.
– Да не было ее. Проверено все.
– Должна быть! – твердил Федор Ефимович.
Наконец он зашел к директору и, объяснив свою настойчивость, повторил тот же вопрос.
– Просто не знаю, чем вам помочь, – искренне огорчился тот. – Вы нам не верите…
– Верю! – почти крикнул Федор Ефимович. – Но у меня официальное сообщение. Почитайте… И он прочел ему телефонограмму Пака.
– Ладно. Давайте попробуем еще один путь… – Директор вызвал секретаршу и, когда та вошла, распорядился: – Познакомьте товарища со всеми протоколами квалификационной комиссии за шестьдесят второй год. Пусть все посмотрит вместе с нашими сотрудниками. – И повернулся к Федору Ефимовичу: – Это все, что я еще могу для вас сделать.
– Спасибо!..
И снова бумаги, бумаги, бумаги. Сотни имен и фамилий, но Катышевой среди них нет.
Федор Ефимович обреченно смотрел, как перед Ним мелькают листы документов. И вдруг прижал ладонью один из них. Внизу протокола стояло множество подписей. Первая гласила:
«Председатель государственной квалификационной комиссии – А. Агранович».
– Есть! – не сдержался Федор Ефимович.
– Что вы сказали? – не поняла молоденькая девушка, занимавшаяся с ним.
– Я говорю, что все понял, – куда-то в сторону сказал он. – Не надо искать Катышеву…
Сдержанность – профессиональная черта работников уголовного розыска. Она формируется в характере годами, в течение которых человек борется со своими собственными возмущением, неудовлетворенностью, страданием, скрывая их в себе, не давая выплеснуться наружу. Он, представитель неотвратимого справедливого возмездия, не имеет права распускать себя при людях.
Наедине с собой бывает иначе. Вечером в гостинице Федор Ефимович не мог ни лежать, ни сидеть. Попробовал отвлечься газетой, но сразу поймал себя на том, что не может разобрать ни слов, ни связи между ними. Он жалел, что день кончился и поздно ехать в Аграновичу, жалел, что к утру израсходует в себе ту хорошую злость, которая так часто помогает при трудных разговорах. А то, что разговор с Аграновичем предстоит непростой, он не сомневался.
