Коллектмв авторов - Агент абвера.
— Но, господин майор, Никулин не проверен ни на одном задании. Надо сделать это, пока он у нас в руках.
— Я вижу, вы считаете, что человек, решивший связать свою судьбу с абвером, обязательно должен стать провокатором? Уж если на то пошло, так Никулин достаточно скомпрометировал себя согласием пойти на выполнение разведывательного задания. Русские, кстати, называют это шпионажем, а-шпионов они расстреливают. Разве этого мало?
— Многие соглашаются выполнять наши задания, но приходят с повинной, и их прощают, — продолжал стоять на своем Шнеллер.
— Если Никулин вздумает прийти с повинной, ему не простят. И он это хорошо понимает. Слишком уж подозрительно выглядят обстоятельства его пленения. Сами подумайте. Самостоятельно выходил из окружения, был тяжело ранен, вылечился почти без медицинской помощи в каком-то лазарете для военнопленных. Кто в это поверит? Логичнее предположить, что он был на излечении в немецком госпитале как наш работник. Если Никулин не дурак, то он и не подумает являться с повинной.
— У меня сложилось впечатление, что человек он толковый и серьезный, — заметил Шнеллер.
— Потому я и завербовал его. К тому же я предпринял кое-что для дальнейшей компрометации Никулина. “Абверштелле-Остланд” направит своего агента на другом участке фронта в тыл к русским для явки с повинной. Он даст показания, что в лагерном лазарете никакого Никулина никогда не было. Пусть попробует после этого рассказывать о своем лечении в лазарете. Пути отступления ему отрезаны.
Рудольф отстаивал Николая Константиновича, руководствуясь прежде всего личными соображениями. Возвратить Никулина в лагерь после доклада о нем как о перспективном агенте — значит ударить по собственному авторитету, поставить себя в смешное положение. И это в тот момент, когда так удачно складывается карьера?
Только накануне в Риге майору Рудольфу сообщили, что в разведывательный центр “Марс” северной группировки немецких войск вернулись три агента, выполнивших задания. Успешно действует группа, выброшенная в глубокий тыл, за Волгу. С нею поддерживается радиосвязь. Недавние выговоры, полученные от руководства абвера за участившиеся провалы агентуры, стали забываться. В “Абверштелле-Остланд” поговаривают о представлении его, Рудольфа, к награде. А Шнеллер хочет, чтобы он сам помешал этому? Нет, барон положительно сошел с ума, закрутив дело вокруг Никулина. А может, решил подставить ножку? Эта мысль ожесточила Рудольфа, и он резко прервал Шнеллера, который пытался высказать еще какие-то подозрения в отношении Никулина.
— Довольно. У меня сложилось твердое мнение о Никулине, и потрудитесь с ним считаться. Оставим этот разговор. Чтобы избавиться от сомнений, организуйте за Никулиным наблюдение. Есть у вас кто-либо, способный проследить за ним?
— Есть. Сюганов. Он тоже был в Рижском лагере и должен знать Никулина.
— Вот это уже другое дело.
Николай Константинович не зря опасался. В Валкской школе можно было ожидать всего. Ознакомившись с обстановкой, присмотревшись к обитателям абверовской школы, он порой удивлялся — кого только здесь не было? В преподавательской среде рядом с белоэмигрантами-монархистами, выброшенными из России в годы революции, жили те, кто изменил Родине в первые же дни Великой Отечественной войны. За одним столом порой собирались бывшие графы, князья и сыновья кулаков, добровольно сдавшиеся немцам, “идейные” противники Советской власти и просто трусы и предатели.
Вопросами пропаганды ведал белоэмигрант, известный в школе по кличке Владимир. Сын крупного украинского помещика, штабс-капитан белой армии, он с оружием в руках выступал против молодой Республики Советов в годы гражданской войны. Владимир не мог да и не хотел забыть “добрые старые времена”. На лекциях и в частных беседах он превозносил государственный строй царской России, вспоминал “обожаемого монарха”, мечтал дождаться возвращения царя в Россию. Николай Константинович с трудом переносил демагогический бред этого полусумасшедшего монархиста. Но что поделаешь? Приходилось терпеть.
В числе обучающихся тоже были самые различные люди — полицейские из лагерей военнопленных, каратели, тайные агенты гестапо, СД, а то и просто бандиты и воры-рецидивисты. Вся эта свора предателей в руках немецкой разведки представляла серьезную опасность для Родины. Никулин видел, что офицеры абвера умеют держать весь этот сброд в руках. Часть агентов уже выполнила по нескольку заданий в тылу советских войск и удачно возвратилась назад. Их наградили, обласкали, определили на работу при школе.
Но среди отщепенцев попадались и порядочные люди, которые тяготились своим положением фашистских приспешников.
В Валке Николай Константинович встретился со своими друзьями Подияровым и Курыновым.
— Разрешите доложить, товарищ капитан, — сияя улыбкой, начал Курынов. — Первую часть вашего задания выполнили. Оба мы в школе наших врагов, успешно осваиваем “науку” и готовы перейти к своим.
— Рад за вас, друзья мои. Безмерно рад! Рассказывайте, рассказывайте о себе! Как прошли испытания, проверку?
Друзья сидели вечером на берегу реки Валки. Тихо плескалась вода у самых ног. Распевали птицы, прощаясь с заходящим солнцем. В траве стучали кузнечики. Ничто здесь не напоминало войну. Счастливые встречей с Николаем Константиновичем, Курынов и Подияров, перебивая и дополняя друг друга, рассказывали о себе, о тех, кого они уже успели узнать, к кому присмотрелись. Они предупреждали Никулина, кого следует опасаться, кому можно в какой-то мере доверять.
— Нас, саласпилсских да рижских лагерников, организовал преподаватель физкультуры Сюганов. Будь осторожен с ним, — предупреждал Подияров. — Ты-то его знаешь. Одно время в Рижском лагере был полицаем. А здесь играет роль старшего. Это его затея — держаться вместе. Вроде однополчан…
— Хм, однополчане, — подхватил Курынов. — Только в лагерях мы что-то разные места занимали. Наш брат с голоду подыхал, а Сюганов от жратвы чуть не лопался. А теперь, видишь, однополчане!
— Понимаю, друзья, противно все это, — серьезно сказал Николай Константинович. — Но надо терпеть. Сюганов теперь видит в пас своих единомышленников. И пусть так считает! Это нам только на руку.
— Я вот что думаю, — заметил Подияров. — Сюганов неспроста держит нас всех вместе. Присматривает за нами, мысли наши вынюхивает.
— Он ведь повышение по службе получил, — вставил Курынов. — В лагере полицаем был, а теперь — преподаватель.
— Что ж, друзья, спасибо за предупреждение, — поблагодарил Никулин. — Мне все это понятно. Предателей нужно остерегаться. Но не о них только речь. Надо хороших людей искать. Тех, кого можно направить к нашим с повинной. Присматривайтесь к людям, изучайте их и докладывайте мне. Пора действовать.
Курынов и Подияров назвали несколько человек, с которыми не мешало бы познакомиться поближе. Николай Константинович поручил внимательно изучить их настроение, поинтересоваться, с охотой ли они идут выполнять задание немецкой разведки.
— Ну, а у вас как учеба идет? — спросил Никулин, окончив разговор о неотложных делах. — Чему учитесь?
— Меня в радисты определили, — сказал Курынов.
— А меня в разведчики, — ответил Подияров.
— Что же, это неплохо. Значит, ты, — обратился Николай Константинович к Курынову, — пойдешь не один, а в группе. Тебе важно хорошо знать своих напарников. Если можно, то уже здесь подготовить их к явке с повинной. А если нельзя, то сделать это там, за линией фронта. Тебя уже спаровали с кем или нет?
— Пока нет. Может быть, попросить Шнеллера, чтобы дали напарника?
— Ни в коем случае. Он это сделает сам без твоего напоминания. А теперь, друзья, пора возвращаться. Нам с вами нельзя оказаться в недисциплинированных.
Никулин попрощался с друзьями. Разными дорогами они возвратились в казарму.
Учиться Николаю Константиновичу в разведшколе было до тошноты противно. Утро здесь начиналось с пения гимна “Боже, царя храни”. Ярые монархисты, эмигранты и в немецких мундирах выставляли себя патриотами земли русской, борцами за “Русь святую”. Они пичкали курсантов сказками о том прекрасном будущем, которое ожидает Россию после свержения Советской власти, о ее грядущем величии при самодержавном монархе.
Гитлеровцы вначале снисходительно смотрели на эти “чудачества” своих лакеев. Готовили бы побольше диверсантов и шпионов, а болтать могут о чем угодно. Все равно судьбу русских уже предопределил фюрер. Кто не будет уничтожен, тот станет рабом. Русская земля вплоть. до Волги будет немецкой. И не услыхать белокаменной столиц© церковного перезвона при въезде самодержца. Фюрер сотрет ее с лица земли. Не для того он вел войну с Россией, чтобы вернуть ей монарха. Но это холуям станет известно позже. А пока пусть тешат себя несбыточными мечтами. Руками глупцов удобно таскать каштаны из огня!
