Александр Шкляревский - Секретное следствие
— Пеняйте сами на себя, — сказал я ему.
— Это бы еще ничего, — продолжал Атоманиченков, — а вот горе: подлец выдал мне фальшивые деньги.
— Как фальшивые?
— Изволите видеть, он разделил полторы тысячи на три части; четыреста рублей выдал настоящими деньгами, настоящими ассигнациями, на пятьсот рублей дал вексель, а на остальные шестьсот рублей навязал мне акций разных железных дорог, между которыми вот эти две кормчные Энско-Эмской железной дороги, каждая в сто двадцать рублей. Сегодня я захотел одну из них продать. Иду в одну ссуду — не принимают, в другую — тоже, а рассматривают с любопытством… Что, думаю себе, за причина? Да спасибо, встретил я, случайно, в московском трактире одного бухгалтера из банка — рассказал я ему свою историю и показал акции. «Они, — говорит бухгалтер, — фальшивые, ничего не стоят; советую вам разорвать их, а то еще наживете с ними хлопот. Молите Бога, что не прямо обратились в банк, а то вас бы уже давно арестовали и засадили». Я так и обмер. Что скажете?
Рассказывая свое приключение, Атоманиченков вынул из кармана акции и подал мне. Рассмотрев их внимательно, я действительно нашел, что две акции Энско-Эмской железной дороги были поддельные, очень искусной работы, но они мне были хорошо известны. О подделке этих акций прокурорским надзором были собраны уже самые обширные сведения, виновники найдены, предварительное следствие окончено и дело назначено к слушанию в окружном суде, на днях. Кебмезах был этому делу не причастен. По всей вероятности, акции эти ему попались случайно, но, не желая терпеть на них убыток, он отдал их за долг профану, надеясь, что он увезет их с собою на Кавказ. Следовательно, Кебмезах мог быть обвинен только в сбыте заведомо фальшивых денежных знаков.
— Акции поддельные, — сказал я Атоманиченкову.
— То-то Кебмезах и советовал мне продать их в Тифлисе. Там, говорит, вам за них больше дадут. Пропали двести сорок рублей, — проговорил со вздохом Атоманиченков, — потому что наверно отречется, скажет: «я не давал», и всякий поверит — генерал! На беду, я выдал ему еще расписку, что две тысячи пятьсот рублей получил полным числом наличными. Избить разве, шельму? Была не была!
— Вы не заходили к Кебмезаху?
— Нет.
— И ему неизвестно, что вы знаете уже, что из числа данных им вам акций две фальшивые?
— Нет. Я шел к нему, но вспомнил о вас и вздумал сначала посоветоваться с вами, как с добрым человеком, и отдать должок.
— И чудесно сделали. Я, может быть, помогу вам взыскать за эти акции с Кебмезаха деньги.
— Трудно.
— Ничего. Вам стоит только сделать маленькое заявление, хоть прокурору.
— О, ни за что! Боюсь, чтобы самому не досталось, — возразил отставной корнет, — я, знаете, привык иметь дело с шашкою, а на пере — я не мастер.
— Не бойтесь; прокурор окружного суда мой приятель, и он прижмет его.
Атоманиченков недоверчиво осмотрел мой кабинет, но обстановка показалась ему приличною для моего знакомства с прокурором.
— Не знаю, — сказал он нерешительно.
— Вы послушайте, что я напишу.
Я взял лист бумаги и написал акт о заявлении, сделанном мне Атоманиченковым. Старый воин выслушал его, ни о чем не догадываясь.
— Подпишите, — попросил я.
— А это не задержит меня в Петербурге?
— Ручаюсь вам, что завтра или послезавтра вы можете ехать в Тифлис. Я попрошу прокурора. Какой вы трус!
— Да, признаюсь вам, — отвечал, улыбаясь, Атоманиченков, взявши для подписи перо, — ни бомбы, ни картечи, ни самого дьявола не боюсь, а крючков трушу. — С этими словами он лихо подмахнул акт. — В 1842 году со мною был случай в Москве. Желаете, я расскажу?
— Сделайте милость, — попросил я, — но вы не обращайте на меня внимания: мне нужно написать несколько строк, но я вас слушаю.
Пока он рассказывал, как один чиновник упросил его подписать внизу полулиста белой бумаги свое звание и фамилию, а потом сверху приписал текст долговой расписки в сто рублей и подал ее ко взысканию, я написал телеграмму в сыскное отделение и распоряжение о приглашении полиции, позвонил и отдал все это своему письмоводителю, для немедленного исполнения.
Атоманиченков был сильно смущен, когда чрез несколько времени ко мне явились жандармский и полицейский офицеры и он узнал мою должность. Я попросил старика не беспокоиться, посидеть у меня, пока я возвращусь, и поручил письмоводителю угостить его как можно усерднее, а сам, извиняясь, распростился. В передней был оставлен полицейский солдат.
Кебмезах был дома.
— Герман Христианович никого сегодня у себя не принимает, — начал было его человек, отворив по звонку дверь, но при виде моих спутников, жандармов и полицейских солдат, растерялся.
В зале нас встретил Кебмезах.
— Что вам, господа, угодно? — спросил он, с изумлением осматривая нас, причем глаза его преимущественно остановились на жандармском офицере.
— Вы выдали корнету Атоманиченкову поддельные акции Энско-Эмской железной дороги, — начал я.
— Напротив, я отдал ему две тысячи пятьсот рублей наличными деньгами и имею от него расписку. Он клевещет, — возразил Кебмезах.
— Но все-таки нам необходимо произвести обыск у вашего превосходительства.
— Зачем же? Я положительно против этого протестую. Одна акция могла попасться ко мне случайно. Я не фальшивый монетчик.
— Обыск это докажет лучше всяких слов.
— Хорошо, но вы ничего не найдете.
Кебмезах повел нас в свой кабинет. Начался обыск. Я приступил прежде всего к письменному столу и в первом же ящике его увидел то, что мне было более всего нужно: там лежал большого формата незапечатанный пакет, с надписью синим карандашом: «Всего пятнадцать писем».
— Прошу вас этого не трогать, — сказал Кебмезах, когда я взял пакет в руки.
— Почему же?
— Это семейные письма.
— Однако содержание их может касаться до акций Энско-Эмской железной дороги.
— Наконец, я вам говорю, что это письма от женщины. Я запрещаю вам читать их, — раздраженно вскричал Кебмезах, подступая ко мне.
— Не от Авдотьи ли Никаноровны Крюковской? — спросил я, пробежав одно письмо ужасного содержания. — Я арестую их.
Кебмезах остолбенел.
— Для чего же вам нужны ее письма?
— По другому делу…
— По какому?
— Об отравлениях, — отчетливо произнес я.
Кебмезах с яростью бросился на меня, чтобы схватить роковые письма, но был остановлен солдатами. Я попросил придержать его и принялся за осмотр окованного железом денежного сундука. Кебмезах оказался гораздо богаче, чем о нем предполагали: капитал его состоял более чем из трехсот тысяч; он заключался в пятипроцентных билетах и других денежных бумагах, но поддельных акций Энско-Эмской железной дороги между ними не было. Осматривая тщательно сундук и постукивая по нем, я удостоверился, что в одном месте сундука есть секретное отделение, и здесь-то я нашел небольшую фарфоровую баночку, с мелко истолченным порошком темно-бурого цвета, количеством до двух унций…
Окончив обыск и поручив Кебмезаха полиции, я отправился в сопровождении своих спутников в Офицерскую улицу.
VIII
Авдотью Никаноровну Крюковскую я застал за роялем: она играла арию из «Каменного гостя». Чтобы не испугать ее, я оставил своих спутников на некоторое время на лестнице.
— Как прикажете об вас доложить? — спросил меня человек.
— Скажите — от Аркадия Николаевича.
Я был приглашен в залу. Авдотья Никаноровна величественно вышла ко мне, слегка шурша длинным шлейфом великолепного бархатного платья, малинового цвета. Она несколько удивилась, увидя меня, и, отвечая на мой поклон, спросила:
— Мне сказали, что от господина Можаровского?
— Да, я сказал это для того, чтобы иметь удовольствие видеть вас; но я явился по должности товарища прокурора окружного суда. Мне нужно переговорить с вами…
Крюковская побледнела.
— Пойдемте в гостиную, — сказала она, — мама́ нет дома.
В зале послышался стук оружия: туда вошли мои спутники.
— Это что значит? — спросила Крюковская.
— Я буду иметь честь объяснить вам, — отвечал я ей с поклоном.
Авдотья Никаноровна вошла в гостиную, жестом указала мне кресло и, поместившись напротив, устремила на меня свои черные глаза.
— Что случилось? — проговорила она.
— Сейчас, — приступил я прямо к объяснению, — мною был произведен обыск в квартире действительного статского советника Кебмезаха, где, между прочим, найдены известные вам пятнадцать писем…
Крюковская вскочила и выпрямилась во весь рост. Вся красота ее исчезла. Передо мною стояла высокая худощавая женщина с желтым, злобным лицом и блуждающими глазами, олицетворенная Мегера.
— И стрельный яд также отыскан, — прибавил я тихо.
