Ольга Лаврова - Мафия
Курков и Сажин почти врываются к Знаменскому:
— Накрыли производство! Ну размах был, Пал Палыч, оборудование фирменное!
— А люди? — перебивает Знаменский.
— Забрали, кто был, — говорит Сажин.
— Лаборанты, — уточняет Курков. — Правда, при оружии. Но, похоже, кроме Ардабьева с Тушиной, никого не знают.
— Тушина — кто?
— Директор фабрики.
— Привезли?
— Да, с ней Александр Николаич. Ведут сюда.
Курков спешит «настроить» Знаменского против директорши:
— В один день сменила завскладом и подписала организацию лаборатории. Все шло через ее руки!
— Рабочие очень хорошо о ней говорят, — как бы в противовес его словам добавляет Сажин.
Томин с офицером вводят Тушину. Она держится прямо, но смотрит в пол.
— Товарищ полковник, — подчеркнуто уважительно обращается Томин к Пал Палычу. — Это директор фабрики, где производились наркотики.
Тушину качнуло, мельком глянула на Знаменского и снова в пол.
— Присаживайтесь, поговорим.
Та не садится.
— Какие наркотики? — хрипло произносит она. — Меня вызвали с районного совещания… и забрали. Без предупреждения! Я депутат райсовета! Два ордена!
— Тем более удивительно, как…
— Не знаю я, что они там делали в лаборатории! Я там ни разу не была. Никто не скажет, что я туда ходила или они ко мне!
— Безнадежно, Тушина. В лаборатории уже наши люди. Все ясно…
Она хватается за спинку стула.
— Мне говорили, вы порядочный человек. Какой же к вам ключик подобрали?
— Делайте со мной, что хотите! Дети у меня, внуки… Умру — рта не раскрою!
И такая вырывается боль, что наступает пауза. Затем Пал Палыч окликает:
— Сева, — и показывает, чтобы вывел женщину. — В соседнюю комнату.
— Крепко припугнули, — вздыхает Томин.
— Не понимаю, как вы работаете, товарищ полковник! — восклицает Курков. — Удивительное у вас свойство: кто не хочет, того вы не допрашиваете! Да мы без Тушиной вообще можем не выйти на их трест!
— В том и загвоздка, Курков, чтобы она захотела дать показания. Заставить ее нельзя.
…Продолжение допроса происходит в большом кабинете, где на стене укреплен киноэкран.
— Мы покажем вам некоторые документальные съемки, — объясняет Знаменский. — Начали! — командует он, обернувшись к противоположной стене.
Сменяют друг друга фрагменты съемок, сделанных сотрудниками МВД и врачами-наркологами. На экране опустошенные люди-тряпки в наркотическом трансе. Остекленевшие глаза. Потухший разум. Другие буйствуют, катаясь по полу, воют с закатившимися белками.
Проходит галерея пожилых, дряхлых людей. Но называется их подлинный возраст — это юноши и девушки. Наркотики вызывают стремительное старение, буквально в несколько лет.
Еле двигаются от бессилия и ползут по стенке девушки — недавние наркоманки. Не могут сами открыть дверь, за них это делает медсестра. Не могут говорить — шепчут.
И наконец, дети наркоманов. Мучительное уродство. Укрупненные планы безнадежных идиотов.
Тушина всхлипывает, еще раз и, не удержавшись, рыдает в голос…
— Кто они? — спрашивает Знаменский, когда чувствует, что женщина способна отвечать. — Кто вас заставил?
— Я так мало знаю… совсем мало…
— Рассказывайте все, что помните. — Он включает магнитофон на столе. — С мельчайшими подробностями. Упоминание какого-либо места. Внешность. Одежда. Стиль разговора… Цвет машины, первая буква номера. Любая обмолвка в разговоре с вами. Понимаете?
— Да… Я постараюсь.
Коваль шагает по вечерней набережной Яузы. Приостанавливается посмотреть и подышать. Сзади то ползет, то останавливается его «Волга».
С другого берега через горбатый мостик переходят трое парней лет шестнадцати-семнадцати в одинаковых курточках. Сбегают по ступенькам навстречу Ковалю. На машину они внимания не обращают. Кто когда выскакивал из машины, чтобы уберечь от неприятностей одинокого пешехода?
Традиционное начало:
— Дядя, дай закурить.
— Не курю, племянник.
— Он не курит и не пьет, здоровье бережет.
— Старое дерьмо.
Коваль вынимает руки из карманов, парни — финки, но тут налетают «псы». На ошеломленную шпану наставляют пистолеты, командуют:
— Бросай лезвия!
Финки падают на асфальт. Черная «Волга», вооруженная охрана… понять, с кем столкнулись, парни не могут и на всякий случай лепечут:
— Товарищ генерал… ошиблись…
— Не лезьте, — цыкает на «псов» Коваль, короткими ударами сбивает двоих парней с ног, приказывает: — На колени!
Те повинуются.
— А ты мочись на них. Не понял? Пис-пис-пис… Выше! За шиворот, на голову!
И пока третий справляет малую нужду на своих приятелей, отчеканивает:
— Чтоб я вас здесь больше не видел. Здесь Я хожу!
У Вероникиной двери он нашаривает в кармане ключ — на отдельном кольце с брелком. Отпирает.
На полу в коридоре, раскинув рукава, лежит платье, перчатки почему-то валяются, туфли.
Коваль переступает через них, удивляясь непривычному беспорядку, входит в комнату.
Вероника сидит перед туалетным столиком и раскрашивает лицо. С криво подведенными чуть не до висков глазами, с ярким пятном рта — оно похоже на маску.
— Здравствуй, малышка.
Она поворачивается к нему на пуфе:
— Я одинокая кукла Ника. Хотите познакомиться?
Полагая, что это очередная игра, Коваль раскланивается:
— С такой ослепительной девушкой? Весьма счастлив!
— Вот я тебя и обманула! — неприятно хохочет Вероника. — Ты меня не узнал! А я тебя зна-аю.
— Ну и ладно, хватит. Умойся.
Но она снова отворачивается к зеркалу.
— Я сегодня одна. Никого не слушаюсь, — и неверным движением опрокидывает флакон духов.
— Ты пьяна? — поражен подозрением Коваль.
— Не-ет, — хитренько тянет девушка, как ребенок, ждущий, чтобы угадывали дальше.
— Что с тобой? — Иное подозрение, куда страшнее, берет его.
Он подходит, как по воде, поднимает руку Вероники. На сгибе у локтя — свежий след укола. И бесспорные следы нескольких прошлых!
— Колешься?!
— А что… так веселей, а тут ску-учно… У него дела… дела, зачем?.. Он сегодня не придет.
Она делает несколько танцевальных па, подпевая вместо аккомпанемента.
Расслабленно падает на диван, смеется.
— Мне хорошо. Давай познакомимся.
Коваль встряхивает ее за плечи:
— Ника! Ты узнаешь меня? Ника!
Сознание ее на миг немного проясняется.
— Д-а… Здравствуй.
— Ты понимаешь, что ты сделала? Ты же станешь ходячим трупом! И я должен это видеть?
Но она уже снова во власти дурмана.
— Нет, он не придет. Я красивая кукла Ника.
Возбуждение постепенно покидает ее.
— Это его подарки… Я все выкину… — бормочет она, растягиваясь на диване.
Если бы Коваль умел плакать — он бы плакал. Но он только говорит через силу:
— Ты для меня была… в этом грязном мире… ты одна.
— Я всегда одна, — сонно доносится с дивана.
Коваль долго молчит.
Наконец, стоя над Вероникой, подводит итог:
— Тебя больше нет. Это не ты. Та спит беспробудно.
И он уходит.
Наутро он сажает Веронику в машину. О вчерашнем ни слова. Она слегка тревожится, но старается это скрыть.
— Куда мы едем?
— Я хочу представить тебя маме.
Веронике странно, о матери Коваля никогда не было речи.
Машина трогается, вторая — в некотором отдалении.
— Ты вчера не был? Я так спала, ничего не слышала.
Это проверка, она не уверена, что все помнит.
— Я был занят.
— А где живет твоя мама?
Коваль молчит. То, что они подъезжают к кладбищу, тоже странно, но, привыкнув подчиняться Ковалю, девушка покорно идет рядом.
У могилы матери Ардабьева Коваль задерживается и, поколебавшись, кладет на нее одну из трех гвоздик, которые несет.
К своей матери приходит с двумя цветками, заменяет ими прежний почерневший букетик.
— Мама, прости, одну твою гвоздику я отдал другой матери. Я чувствую, с ее сыном что-то неладно… А это Ника. Вероника. Я привез ее с твоей родины. Из Касимова. Она похожа на тебя. Как чистый родничок… Но ты все знаешь. Придется расстаться.
Вероника все поглядывает то на него, то на памятник: ей то ли смеяться впору, то ли плакать. Но не решается прервать медленный монолог Коваля.
— Я теперь долго не приду. Ты поймешь…
Коваль делает шаг назад, надевает шляпу.
У ворот Вероника нарушает молчание:
— Странно… но здесь красиво…
— Помолчим до дома, — останавливает ее Коваль.
…Туалет дискотеки.
Тот же торговец снабжает роящихся возле кабинки юных наркоманов.
Появляются и те трое в одинаковых курточках, напоровшиеся у мостика на Коваля.
