Фридрих Незнанский - Страшный зверь
«Вот и хорошо, — сказал себе Турецкий, — удовлетворим твое любопытство. А самое вкусное в провинции, это, разумеется, — свежие московские сплетни. Значит, пообещаем чего-нибудь…».
— Ну, что ж, — начал он, садясь, — раз уж вы сочли возможным, будучи явно нездоровым, встретиться со мной, позвольте прояснить некоторые вопросы. Не самые важные, вероятно, в нашем с вами деле, но, по-моему, существенные. А на отвлеченные темы, если у вас появится интерес, мы можем поговорить позже, когда вы будете себя лучше чувствовать…
— Да я… — попытался возразить прокурор, привыкший, видимо, к тому, что к его манере выдавливать из себя по слову в час тут привыкли. Но Турецкий этого «не знал», и перебил.
— Не надо, зачем, вы и так «пожертвовали» собой ради меня, я это понимаю и ценю, поверьте, Евгений Михайлович. А спросить я у вас хотел вот о чем. Мне ведь, по ходу дела, обязательно придется «пересекаться», — это он произнес с откровенным юмором, — со следователем, как его?.. Нарышкиным, да, конечно. Он — как? По вашему мнению?
— А вы знакомы? У вас есть что-то против? — насторожился прокурор, пристально глядя на Александра Борисовича.
— Лично у меня, — засмеялся Турецкий, чтобы снизить серьезность вопроса, — ничего нет. Просто я самого себя вспомнил. Ну, те прекрасные годы, когда вместо обстоятельств дела меня в первую очередь интересовали ножки фигуранток. — Продолжая искренне смеяться, он как бы отмахнулся рукой: — Уверен, что и в вашей биографии был такой же «страстный» период! Не мог не быть…
Прокурор продолжал «сверлить» слишком веселого москвича «полярными глазками», но Турецкий «не замечал» его взгляда, увлеченный собственными воспоминаниями.
— Когда Костя мне рассказал… Ой, простите, Евгений Михайлович, разумеется, Константин Дмитриевич… — Александр Борисович мечтательно улыбнулся. — Мы ведь всю жизнь знакомы. Я у него стажером еще в начале восьмидесятых начинал. Можно сказать, вся сознательная жизнь… Да, так вот, когда он мне рассказал о выводах этого Нарышкина, то бишь, о его рабочей версии, я искренне восхитился: наш человек! При виде ножек, которые, как я понял, истинное совершенство, любой бы из нас — в том счастливом возрасте — немедленно выдвинул бы именно такую версию. И, главное, камнем стоял бы на ней. Еще бы, такие перспективы!.. Да, все так, но… Увы, и возраст уже не тот, и обстоятельства, как говорится, не склонны соответствовать нашим мечтам, безвозвратно оставленным в юности… Так что вы, пожалуйста, не относитесь очень уж серьезно к моему вопросу. Я уверен, что и вы прекрасно понимаете… Причем, в первую очередь, и относитесь к такого рода выходкам снисходительно… Ну, короче говоря, посмеялись бы мы, когда бы дело шло о какой-нибудь «бытовухе». Но — увы. Вы, я вижу, и сами прекрасно, лучше моего, понимаете, что дело тут гораздо серьезнее. Впрочем, я не буду повторять того, о чем вы, вероятно, беседовали с Ко… с Меркуловым. Он только просил меня вместе с вами, если у вас будет, разумеется, такая возможность, разобраться также и в ситуации с расследованием, которое вел Ванюшин. Константин Дмитриевич, насколько я понял, высоко ценит ваше умение, порядочность, ну, и прочее. Это, говорил он мне перед вылетом сюда, не комплимент, а констатация известного факта…
И снова расплылся Александр Борисович в самой обаятельной из всех своих мастерски освоенных улыбок. Ну, как устоять было прокурору? Он тоже соизволил «выдавить» скупую ухмылку. Из чего следовал недвусмысленный вывод, что комплимент пришелся вполне «к столу».
Вся дальнейшая беседа состояла в основном из тонких, якобы старательно завуалированных, взаимных комплиментов. А версии Нарышкина прокурор так и не коснулся, словно бы уже давно отказавшись от нее. Видно, дошло до него, что с этой идеей они тут неосмотрительно попали впросак, сели в лужу, и лучше действительно «похоронить» ее, пока «не началось», как в том старом анекдоте.
Пил мужик в ресторане рюмку за рюмкой и приговаривал: «Наливай следующую, пока не началось». Официанту надоело, он и спрашивает: «А когда платить будешь?» И алкаш ответил: «Ну вот, и началось…».
Конечно, хорошо известно, что насмешка — вещь опасная, и можно так попасть «под раздачу», что мало не покажется.
Таким образом, Александр Борисович посчитал, что успешно выполнил первую часть своей задачи: освободил от подозрений Катю, которой всякого рода «вызовы» были абсолютно не нужны, а заодно и у Вали теперь не было необходимости встречаться по данному вопросу с прокуратурой. Похоронили идею, как и не было. Зато теперь будет интересно посмотреть на этого Нарышкина, которому прокурор станет объяснять суть происходящего. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь, похотливых «следаков» лечит только насмешка, причем прилюдная. И теперь тот сам должен предложить Турецкому добытые им, но, очевидно, припрятанные до лучших времен, результаты предварительного расследования по делу Геры. Ну а, причинами покушения придется заняться исключительно уже Александру Борисовичу, поручать расследование этого дела тому же Нарышкину было бы просто неумно.
Затем Турецкий перешел к основной своей цели, которую сознательно отнес на второй план, как, скорее, следствие его любопытства, а не камня преткновения. Он попросил Махотина, если тот еще не устал от «назойливости» москвича, совершенно незнакомого со здешней обстановкой, раз уж такой удобный случай выпал, посвятить его в перипетии истории с бывшим начальником УБОПа отставным полковником Краевым. Что за такой «страшный зверь», о котором он, якобы совсем недавно, слышал в «высоких милицейских кругах»?
Говорилось это опять-таки с юмором, который мог оценить исключительно прокурор. Но сам вопрос был задан словно бы между делом, как далеко не самая важная, а, скорее, дополнительная информация, на которой Турецкий вовсе не собирался «зацикливаться». Просто для знания общей обстановки в городе и области.
Для прокурора вопрос был не самым приятным, это заметил Турецкий, но продолжал смотреть вопросительно и с улыбкой, не предвещавшей никакой опасности с его стороны. И Евгений Михайлович, неохотно выдавливая из себя слова, выдал самую простенькую информацию, касавшуюся, в первую очередь, бурной бизнес-деятельности бывшего милицейского начальника. Видимо, прокурор мог бы и не стесняться своих «откровений», наверняка об этом же давно знал и говорил весь город. Во всяком случае Костина информация была полнее и серьезнее. «Стеснялся» прокурор, это было несомненно. Ну и что ж? Зато теперь всегда можно будет сослаться на него, якобы выдавшего Турецкому то, что было неизвестно другим, — поди, проверь: говорил Махотин или нет?
Вот так, шажок за шажком, Александр Борисович потихоньку «подставлял» прокурора в их «сугубо доверительной» беседе. А тот был осторожен, хотя никакого значения его «осторожность» для Турецкого в принципе не имела. Разве тот же Краев поверит, что не «сдал» его прокурор, когда услышит в свой адрес самые серьезные обвинения от известного все-таки московского следователя, прибывшего, как вскоре окажется, по его душу? Как же, как же…
Одним словом, «наговорившись всласть», что особо отметил очень довольный Александр Борисович, и поднимаясь, чтобы, наконец, освободить «больного человека» от своего навязчивого присутствия, он сердечно поблагодарил и высказал предположение, что Евгений Михайлович и в дальнейшем не будет «закрыт» для него. Иначе, как работать? А с Нарышкиным он готов встретиться во второй половине дня. Ибо сейчас очень хотел бы посетить раненого коллегу в больнице.
— Он — славный парень, Гера Ванюшин, — заметил как бы между прочим Турецкий. — Еще, кажется, совсем недавно был моим учеником. Я им на юрфаке курс лекций читал о следственных мероприятиях, потом в помощниках держал, недолго, правда. Он — способный следователь, жаль, что так получилось. Да и Костя просил меня узнать, чем мы можем помочь… Ну а, где-нибудь к пяти, что ли, я бы «пересекся» с Борисом Егоровичем, чтобы посмотреть и обсудить, что он там успел «накопать». Да и Ванюшинские материалы посмотреть. Вы не будете возражать, Евгений Михайлович?
В ответ им было получено твердое заверение, что и Нарышкин, и все остальные в обязательном порядке станут помогать Александру Борисовичу в его расследовании, он может не стесняться, а в любое время обращаться в прокуратуру опять-таки, за любой помощью.
Кстати, и отдельное помещение для московского следователя смогли выделить. Это при их тесноте-то. И Турецкий правильно «оценил» помощь: еще бы, теперь за ним станут наблюдать десятки глаз. И пусть, зато никто не обратит внимания на «незаметных» Колю и Филю, на которых ляжет основной груз сбора доказательств. Сам же Турецкий был намерен развивать активную деятельность исключительно в стенах прокуратуры, а за ее стенами активно демонстрировать абсолютное равнодушие ко всем местным проблемам. Пусть последят и убедятся. И отстанут, в конце концов. Что и было ему нужно в данной ситуации…
