Донна Леон - Гибель веры
Он подошел к двери и придержал ее открытой перед Брунетти.
— В списке еще есть кто-нибудь, комиссар? Вы ведь не станете меня убеждать, что кто-то из них способен на нечто еще более гнусное, чем фальшивое благочестие. — Вьянелло повернулся посмотреть на часы над стойкой бара.
Брунетти не меньше его устал от благочестия.
— Не стану, нет. Четвертый поделил все поровну между шестью детьми.
— А пятый?
— Наследник живет в Турине.
— Немного остается подозреваемых, да, синьор?
— Боюсь — так. И начинаю думать, что там и подозревать-то нечего.
— Стоит ли нам возвращаться в квестуру? — Вьянелло, подтянув рукав, глянул теперь на свои часы: четверть седьмого.
— Нет, не стоит и беспокоиться, — ответил Брунетти. — Успеете добраться домой в подобающее время, сержант.
Тот улыбнулся в ответ, хотел что-то сказать, остановился, но потом поддался импульсу:
— Дайте мне время на гимнастику.
— Ты мне такого лучше даже не говори! — Комиссар состроил гримасу преувеличенного ужаса.
Вьянелло, захохотав, ступил на лестницу моста Академии, а Брунетти пустился в путь мимо площади Сан-Барнаба — домой. На этой-то площади, когда он стоял перед только что отреставрированной церковью и впервые смотрел на ее отчищенный фасад, в голову ему пришла идея. Он завернул в проулок около церкви и остановился у последней двери перед Большим каналом.
На его второй звонок дверь со щелчком отперлась, и он вступил в огромный внутренний двор палаццо его тестя и тещи. Лючана, горничная, служившая в семье еще до того, как Брунетти встретил Паолу, открыла дверь на вершине лестницы, что вела в палаццо, и улыбнулась, дружески его приветствуя.
— Buona sera [19], Dottore. — И отступила, впуская его в холл.
— Виопа sera, Лючана! Приятно тебя видеть. — Он отдал ей пальто, — сколько раз он сегодня проделал это движение в обе стороны. — Я хотел бы поговорить с графиней, если она дома, конечно.
Пусть Лючана и удивилась такой просьбе, но виду не подала.
— Графиня читает. Но я уверена, что она будет рада вас увидеть, Dottore. — Уже ведя Брунетти в жилую часть палаццо, она спросила с неподдельным теплым чувством в голосе:
— Как там детишки?
— Раффи влюблен, — отозвался Брунетти, согретый ее ответной улыбкой. — И Кьяра тоже, — добавил он, наслаждаясь ее искренним испугом. — К счастью, Раффи влюблен в девочку, а Кьяра — в нового белого медведя из Берлинского зоопарка.
Лючана остановилась и положила руку ему на рукав.
— Ox, Dottore, не шутите так со старой женщиной! — сказала она, роняя другую руку, взметнувшуюся было к сердцу. — А что за девочка — хорошая?
— Сара Пагануцци, живет этажом ниже нас. Раффи знает ее с детства. У ее отца стеклянная фабрика на Мурано.
— Эти Пагануцци?! — Лючана проявила неподдельное любопытство.
— Да-да. Ты их знаешь?
— Лично — нет, но знаю его работу. Красота, красота… Мой племянник работает на Мурано, и он всегда говорит, что Пагануцци — лучший из стеклодувов. — Она остановилась перед кабинетом графини и постучала в дверь.
— Avanti [20], — ответил голос графини изнутри.
Лючана открыла дверь и пропустила его, не доложив. В конце концов, опасность, что он застанет графиню за чем-то неподобающим или за чтением журнала по бодибилдингу, невелика.
Донателла Фальер посмотрела поверх очков для чтения, положила книгу текстом вниз на диван возле себя, на нее — очки и немедленно встала. Живо подошла к Брунетти и приподняла лицо — он два раза легонько поцеловал ее в щеки. Графине, по сведениям комиссара, было около шестидесяти пяти, но выглядела она моложе по меньшей мере лет на десять: седины не видно, морщинки сведены на нет тщательно наложенной косметикой, а миниатюрное тело подтянуто.
— Случилось что-нибудь, Гвидо? — спросила она с нескрываемой озабоченностью.
Брунетти на миг почувствовал сожаление, что так чужд жизни этой женщины, что одно лишь появление его наводит на мысль об опасности или утрате.
— Нет, ничего, все в порядке.
Ответ его явно принес ей большое облегчение.
— Вот и славно. Выпьешь чего-нибудь, Гвидо? — Она посмотрела в сторону окна — не пыталась ли определить время по свету: какие напитки надо предлагать? Заметно удивилась, что за окнами темно, спросила:
— А который час?
— Половина седьмого.
— В самом деле? — И, задав этот риторический вопрос, она возвратилась к дивану. — Иди присядь и расскажи, как там дети. — Уселась на свое место, закрыла книгу, положила на стол, очки сложила рядом.
Он двинулся было к стулу по другую сторону низкого столика перед диваном, но она настоятельно предложила:
— Нет, здесь сядь, Гвидо!
Он сделал, как она велела — поместился около нее на диван. За многие годы брака с Паолой он провел очень мало времени наедине с ее матерью, а потому впечатление от нее образовалось у него смешанное. Временами она казалась самой пустоголовой из светских бабочек, не способной сделать самую простую вещь, например, самой налить себе напиток, зато иной раз изумляла ледяная проницательность и точность, с какими графиня судила о мотивациях тех или иных поступков, о людских характерах. Своими замечаниями она ставила его в тупик, заставляя недоумевать, осмысленные они или случайные. Именно она с год назад назвала Фини, парламентария-неофашиста, Муссофини, и не уточнила — оговорка это или намеренное уничижительное искажение.
Комиссар рассказал графине о детях, уверил: оба успевают в школе, спят с закрытыми окнами — им не опасен ночной воздух — и едят за каждой трапезой по два овоща. Этого, очевидно, было довольно, чтобы убедить графиню — с ее внуками все хорошо, — и она переключилась на их родителей.
— А вы с Паолой? Ты прямо цветешь, Гвидо!
Он невольно выпрямился.
— А теперь скажи мне, чего бы ты хотел выпить?
— Правда, ничего. Я пришел спросить вас о некоторых людях — вы их можете знать.
— Неужели? — Она обратила к нему широко раскрытые нефритово-зеленые глаза. — И зачем же?
— Видите ли, одно имя выплыло при очередном расследовании, мы его ведем… — начал он и намеренно умолк.
— И ты пришел выяснить, не знаю ли я чего-нибудь о них?
— Ну… да.
— Что я могу знать полезного для полиции?
— Что-нибудь личное.
— В смысле слухов?
— Хм… да.
Она глянула в сторону и разгладила складочку на ткани диванного подлокотника.
— Не думала, что полиция придает значение сплетням.
— Возможно, это наш самый богатый источник информации.
— В самом деле?
Он кивнул.
— Очень любопытно.
Брунетти промолчал и, чтобы не встречаться с графиней взглядом, посмотрел мимо нее на корешок книги на столе — любовный роман, триллер?
— «Путешествие натуралиста на корабле „Бигль“», — произнес он название вслух по-английски, не сдержав изумления.
Она взглянула на книгу, потом снова на него:
— Что ж такого, Гвидо. Ты читал?
— Когда учился в университете, много лет назад, но в переводе, — выдавил он, изо всех сил лишая голос удивленной интонации.
— А я всегда с удовольствием читала Дарвина. Тебе понравилась книга? — Кажется, обсуждение сплетен и полицейских дел откладывается.
— Да, в свое время. Не уверен, правда, что хорошо ее помню.
— Тогда перечитай. Это важная книга… может быть, одна из самых важных в современном мире. И еще «Происхождение видов», по-моему.
Брунетти кивнул, соглашаясь.
— Дать тебе ее почитать, когда я закончу? У тебя ведь нет проблем с английским?
— Да нет, думаю. Но у меня и так сейчас есть что читать, и довольно много. Может быть, потом, в течение года.
— А ведь это чудесная книга для чтения в отпуске, мне кажется. Все эти пляжи, все эти милые животные.
— Да, да… — Брунетти совершенно не знал, что сказать.
Графиня выручила его:
— О ком ты хотел, чтобы я посплетничала, Гвидо?
— Ну не то чтобы сплетничать… просто расскажите мне, если что-нибудь слышали о них такое, что могло бы заинтересовать полицию.
— А что могло бы заинтересовать полицию?
Он поколебался, но пришлось признаться:
— Все, как я полагаю.
— Так я и думала. И кто?…
— Синьорина Бенедетта Лерини.
— Та, которая живет в Дорсодуро? — уточнила графиня.
— Да, верно.
Она немного подумала и заговорила:
— Все, что я о ней знаю, — очень щедра к церкви, или так говорят. Много денег из тех, что унаследовала от отца — устрашающего, злого человека, — отдано церкви.
— Какой церкви?
Графиня помолчала.
— Вот ведь странно, — молвила она со смесью удивления и любопытства, — я ведь понятия не имею. Все, что слышала, — очень религиозна и дает церкви много денег. Но понятия не имею какой: вальденсам, или англиканцам, или тем ужасным американцам, которые останавливают тебя на улице, знаешь, у них еще полно жен, которым они не дают пить кока-колу.
