Александр Кулешов - Рейс продолжается
— Что случилось? — глаза ее полны тревоги.
— Ничего, Ленка, спи, срочная командировка, — лицо у Алексея озабоченное, таких глаз она у него еще не видела.
— Что-нибудь серьезное? — растерянно спрашивает она.
Он на мгновение улыбается трогательной наивности вопроса.
Не отвечает. Да она и сама поняла. Лена бестолково суетится в ванной — складывает ему пасту, зубную щетку, бритву.
Когда она возвращается в комнату, Алексей уже застегивает плащ. У него совсем новое, незнакомое выражение лица. Оно пугает ее. Какое-то твердое, даже злое. Беспощадное, вот какое. Да, да, беспощадное. В жизни она не подумала бы, что у Алексея может быть такое лицо.
Он подходит к Вадиму, целует в розовый теплый нос.
Потом обнимает ее, целует и, бросив на ходу: «Все будет в порядке, Ленка, не опоздай с Вадимом в садик», исчезает за дверью. Она бросается к окну, но машина уже скрылась за поворотом…
Они летели долго, хоть и на скоростном самолете.
Лунев, Коршунов, Тверской, Рунов, другие…
Самолет приземлился в дальнем углу аэродрома.
Стояла ночь — тихая, безлунная, но ясная, свет шел от звезд.
Издалека, из лесов, слышались крики ночных птиц, тарахтел где-то движок, где-то голосисто пели деревенские девчата.
Запах лесных далей, остывающего бетона, бензина…
На фоне ночного неба была хорошо различима длинная сигара ИЛ-62 с крупным пунктиром светившихся иллюминаторов.
Было что-то грозное и зловещее в неподвижно застывшем, таившем смерть самолете.
Смерть внутри.
А теперь вот — смерть снаружи.
Лунев и его товарищи — смерть для тех четверых…
Пока они летели, переговоры с преступниками продолжались. По их требованию самолет был дозаправлен. Тянули, сколько могли, но в конце концов пришлось это сделать. Бандиты грозили, что убьют еще кого-нибудь. Они все больше нервничали, и чувствовалось, что им ничего не стоит привести свою угрозу в исполнение.
Сейчас была получена последняя отсрочка.
Летчик сказал, что раз они настаивают, он готов поднять машину в воздух, хоть и не гарантирует безопасного рейса, но может это сделать лишь в светлое время. Ночью, пусть его застрелят, это невозможно.
Воздушные пираты согласились после долгих споров, угроз и уговоров ждать до утра.
Теперь утро приближалось.
У тех, кому было поручено освободить самолет, оставалось два, самое большее три часа времени.
Что им было известно?
Как тщательно ни следил главарь бандитов за переговорами между летчиками и аэропортом и несмотря на то, что переговоры эти велись по-английски, пилотам все же удалось передать существенные данные.
Летчики всех авиакомпаний мира имеют теперь свой особый код, с помощью которого незаметно для воздушных пиратов они всегда сумеют передать то, что захотят. И этому невозможно помешать, разве только прекратить всякую связь между самолетом и Землей, что невозможно сделать хотя бы потому, что пираты не смогут тогда диктовать свои условия и выслушивать ответы. Не говоря уже о необходимых технических переговорах.
Итак, известно, что лайнер захвачен четырьмя людьми, вооруженными пистолетами и ничем больше. Что они очень опасны, так как убили уже двух человек — им нечего терять, а следовательно, они пойдут на все.
Известно, что это не политические террористы, поскольку никаких требований в этом плане они не выдвигали. Единственное, что их, видимо, интересует, это улететь куда-нибудь, как можно дальше, в какую-нибудь далекую от Европы маленькую страну.
В Москве долго анализировали ситуацию.
Стало ясно, что налет совершен теми четырьмя пассажирами, что пересели из застрявшего в Шереметьево «Боинга», притом первыми четырьмя, в том числе двумя женщинами, поскольку один из двух обменявших свои билеты позже был воздушными пиратами убит и выброшен из самолета.
Было ясно, что план захвата лайнера не был заранее подготовлен, иначе преступники располагали бы взрывчаткой, гранатами, возможно, автоматами.
Отсюда следовал вывод, что решение об угоне самолета возникло у преступников во время полета. Что-то заставило их принять подобное решение на отрезке пути между Москвой и Иркутском.
После долгих обсуждений и размышлений пришли к заключению, что бандитов напугали два других пассажира «Боинга», пересевших вслед за ними в ИЛ-62.
Судя по виду этих двух, можно было предположить, что они являются или агентами полиции, или членами какой-нибудь соперничающей банды.
Возможно, уже в полете между ними возник разговор, в результате которого четверо поняли, что в Токио прилетать им нельзя, и единственное, что остается, это вынудить летчиков перевезти их в другое место, как можно дальше.
Связались с Токио, и все стало ясно.
Ясно. Но не просто. Никакого облегчения задачи это не принесло.
Наоборот, теперь уже не приходилось сомневаться, что речь идет об очень опытных, решительных, ни перед чем не останавливающихся бандитах, уже имеющих на своем счету ряд убийств и других преступлений.
Они попали в безвыходное положение, особенно после совершенных уже в самолете убийств.
Даже если оставалось пятьдесят, двадцать пять, да хоть один процент на то, что самолет с поврежденным навигационным оборудованием сможет долететь до намеченного преступниками пункта, они будут настаивать, так как в этом случае у них будет хоть один шанс на спасение. В случае же сдачи властям смертной казни им не удалось бы избежать. Летчики же категорически настаивают на том, что лететь крайне рискованно.
Таким образом, в конечном итоге, ситуация подтвердила решение генерала: риск того, что отдельные пассажиры могут погибнуть во время освобождения самолета, был не больше, чем вероятность гибели всего самолета в случае, если он полетит по маршруту, указанному бандитами.
За эту бессонную для десятков, для сотен людей ночь была проделана колоссальная работа.
Вызывались специалисты, непрерывно работали линии связи между Москвой и Токио, Москвой и далеким аэродромом, между различными учреждениями, ведомствами, подразделениями Министерства внутренних дел. Регулярно в самые высокие инстанции докладывалась обстановка, шли совещания, поиски, восстановление картины преступления, выявление личности преступников.
За короткий срок было выяснено все.
Читатель может спросить: а зачем? Какое все это имеет значение?
Отвечу: когда принимается решение исключительной важности, решение, от которого зависит жизнь многих ни в чем не повинных людей, важна каждая мелочь, каждая деталь. Принявший решение должен быть уверен, что оно единственно правильное, что сделано все возможное для его обоснования.
И другого решения быть не может.
Сомнений не оставалось. Надо было атаковать самолет.
Генерал сделал свое дело.
Теперь черед был за лейтенантом Луневым и его товарищами. Им предстояло сделать свое.
…Они двигались во мраке быстро, бесшумно приближаясь к самолету со стороны хвоста, чтобы их нельзя было увидеть.
Аэродром был оцеплен милицией в несколько рядов. Люди заняли позиции на опушках близлежащих лесов, в оврагах окружавшего аэропорт поля, в кустарниках. Снайперы, вооруженные винтовками с инфракрасными прицелами, находились в здании аэропорта, в навигационной башне, на крышах ангаров и других аэродромных построек. Они залегли вдоль взлетной полосы и рулежных дорожек. Внимательные, настороженные.
Лишь тихие потрескивающие голоса слышались в портативных рациях, лишь порой в небо взлетали ракеты, оставляя красный или зеленый дымный след.
Застыли с заведенными моторами пожарные и санитарные машины. Притаились машины специальные.
Руководители атаки в выбранном ими месте стояли у передатчиков и телефонов.
Ни одного гражданского лица не осталось в аэропорту. Все полеты в зоне были прекращены.
И за тысячи километров, в Москве, тоже молча, словно были рядом, неподвижно сидели у аппаратов офицеры милиции. И только генерал стоял у окна, за которым теперь уже наступило утро…
Речь шла о жизни двухсот человек…
Но разве если б речь шла о жизни всего лишь того крохотного япончонка, что безмятежно спал на коленях у Ру с приставленным к виску пистолетом, принималось бы меньше мер, меньше людей участвовало в спасательной операции, меньше ответственности чувствовали ее исполнители?
Да нет, конечно, все было бы так же.
…Милиционеры приблизились к самолету. Теперь он нависал над ними своим огромным, казавшимся снизу черным телом, своими гигантскими крыльями.
Он казался таким высоким. До дверей его, до трапов, до фюзеляжа было так далеко… Он казался так герметично и надежно закрытым от какого-либо вторжения извне.
До истечения срока ультиматума, то есть до того, как рассветет, оставались уже не часы, а минуты.
