Александр Лавров - Шантаж
— Документик фальшивый.
Приезжий выдернул удостоверение, отступил.
— Вы меня оскорбляете при исполнении служебных обязанностей! — рявкнул он.
— Всем вы хороши, вот только манеры, манеры… Настя, телефон!
Тотчас под левой рукой хозяйки возник аппарат.
— Я ведь могу легко проверить, — она опустила ладонь на трубку.
Не хотелось Приезжему устраивать побоище с двумя бабами, ох, не хотелось. Чутье подсказывало ему, что Прахова что-то знает, чего угрозыску не сообщила. Однако какую игру ведет старуха сейчас?
— Мадам, — пригасив тяжелыми веками полыхание кавказских глаз, произнес он умиротворяюще, — вы только отнимаете у меня драгоценное время!
Прахова, пристально наблюдая за гостем, на ощупь набрала 02.
— А ну прекрати свои штучки, старая стерва! — скинув все личины, волчьим приисковым голосом приказал он.
И двинулся к Праховой, готовый уже ко всему ради поставленной задачи… Но только не к тому, чтобы увидеть нацеленный на него пистолет.
Крайнее изумление Приезжего и победительное торжество Праховой заполнили наступившее молчание. Но вот она насладилась эффектной сценой и нарушила паузу:
— Сядьте на место, голубчик, и поговорим о деле. Миркин работал на меня.
— О-о-о!.. — произнес Приезжий, веря и не веря.
— Люблю отчаянных молодых людей, — причмокнула Прахова. — Доля риска разнообразит жизнь.
Зазвонил будильник, Приезжий вздрогнул.
— Садитесь, садитесь, это гомеопатия.
Он сел, настороженно следя, как старуха, отложив пистолет, принимала свои крупинки.
— Вы верите в гомеопатию?
— Извините, мадам, я верю только в себя и в наличные деньги.
— Стало быть, и в меня не верите?
— Я показал вам удостоверение, которое вы сочли фальшивым. Вы мне — пистолет. Этого достаточно для обоюдного доверия?
— Возможно, вы считаете, что милиция выпросила в музее бельгийский браунинг, всю эту обстановку и меня в придачу и решила перед арестом устроить вам маленький розыгрыш? Ай-яй, такие умные глаза и такие глупые мысли…
Приезжий рассмеялся:
— Уговорили… Мадам, я у ваших ног!
— Очень мило. Кстати, меня зовут Антонина Валериановна. А вас как величать, «товарищ Пархоменко»?
— Что в имени тебе моем? Как сказал какой-то поэт. По-моему, дело сказал… Зовите Володей.
Параллельно светской болтовне ум Приезжего впивался в новую загадку: кто она? перекупщица или матрасница? От этого зависела цена.
Матрасниками называют ту разновидность купцов, которые просто скупают и накапливают, накапливают — ради самого накопительства.
Пожалуй, матрасница, думалось ему. Только нетипичная. Матрасник — скряга, лишней копейки не потратит, порой только что не нищенствует. Прахова же явно жила припеваючи.
— Володя… Владимир… — раздумчиво пробовала Прахова на язык. — Лучше Вольдемар, согласны?
— Как вам больше нравится.
— Вы когда-нибудь бывали у Бориса? Не помню, чтобы я вас видела.
«Вольдемар» уже не имел нужды скрытничать:
— Мы с ним не были знакомы.
— А-а, значит, кто-то был между?
— Да, болтался один — с дырявой головой.
— Эти длинные цепочки, Вольдемар, довольно опасны. Всегда найдется слабое звено.
— От посредников не избавишься, Антонина Валериановна. Нас с вами напрямую свел только случай.
— Будем надеяться, счастливый. Хотите кофе?
Приезжий хотел. И Настиными заботами был вскорости доставлен сияющий кофейник и все прочее для услаждения души. Атмосфера установилась почти семейная.
— Вам у меня нравится?
— Немного непривычно, — признался «Вольдемар», — Особенно потолки.
— Да, голубчик, четыре метра двадцать сантиметров. Дом строил мой отец, когда-то семья занимала весь этаж. С семнадцатого — лишь эту квартиру, а потом нас еще уплотнили. Вы небось и не слышали подобного слова?
— М-м…
— Теперь — лишь одна комната. Последний бастион, который и обороняем вдвоем с Настей.
— Ей можно доверять?
— О, абсолютно! Настя прекрасного происхождения. Ее отец был денщиком у атамана Дутова. Единственная родная душа. А у вас — семья, родители?
— Никого. От прошлого — только пепел.
— Бедный! Еще чашечку?.. И возьмите печенья.
Печенья Приезжий взял, но занимало его другое:
— Антонина Валериановна, давно вы это… по золоту?
— После третьего мужа остались кое-какие знакомые, вот и занялась. Вы удивлены? Но не носки же мне вязать, как вы полагаете? — задорно тряхнула она головой.
— Да, видно, не по вашей части… Честное слово, жаль, что поздно родился. С какой женщиной я мог быть знаком!
— Без лести, Вольдемар, без лести! — погрозила Прахова пухлым пальцем, весьма, впрочем, довольная. — Что было, то прошло… Ах, Боже мой, как давно я в последний раз была в Париже!.. Но я еще там поживу! — как бы с угрозой кому-то повысила она голос. — Погуляю по Елисейским полям, подышу парижским воздухом!
Приезжий опешил. Или старуха «того»? Она в Париже — бред собачий. Ему вспомнился Чистодел, грязная пивная. Пора бы тут закругляться, если Прахова действительно собирается взять товар.
Хозяйка будто угадала его мысли:
— Вы молоды и наивны, Вольдемар. Вы видели только то, что видели, и ничего другого. Думаете, то, что сейчас, — навеки? А?
— Как-то не задумывался…
Где тут задумаешься? Взял товар — отдал товар — деньги хозяину — парное себе — в любой миг жди напасти — готовься бежать или драться насмерть. Навеки — не навеки? Велика разница!
— Напрасно не задумывались, голубчик. Я еще увижу — а вы тем более, — как весь этот сумасшедший дом развалится. И тогда мы окажемся на свободе и на высоте — те, у кого что-то есть!
«Ну, понесло старуху!»
Приезжий счел, что раскусил ее вполне — «парижская матрасница». Но отчасти Прахова выступала и «купчихой»: вольные расходы нет-нет да и вынуждали расстаться с увесистым мешочком — но уже в иных сферах, в элитарном обществе, куда ни Чистодела, ни какого-нибудь Мишу Токарева и в подъезд-то не пустили бы.
И она же, использовав древние знакомства, некогда пристроила Миркина для «стажировки» в Столешников.
Горевала Прахова и досадовала, что с арестом Бориса жизнь ее поскучнеет, нечем станет занять мысли и воображение. И вот — приход Вольдемара. Возрождение и — не исключено — даже новые горизонты!
Отсюда и желание сразу показать себя, и подчеркнутое радушие, и стремление приручить звероватого незнакомца.
Однако он напрасно опасался, что старуху «понесло». Изложив свое политическое кредо, она решительно поднялась:
— Ну-с, приступим к делу. Металл с собой?
— Да.
— Положение ваше, конечно, затруднительно. Но вы милый мальчик, и грех наживаться на чужой беде. На первый раз рассчитаюсь, как платила Борису. Давайте.
Приезжий снял кожаный пояс-мешок:
— Два кэгэ триста.
— Знаю. Деньги были приготовлены.
Она отперла шкатулку на рояле, вынула пачку крупных купюр, получила в обмен пояс и унесла за ширму. Приезжий быстро пересчитал деньги: к положенной сумме приплюсовывался парное Миркина и парное Чистодела. Недурно.
За ширмой слышалась возня: хозяйка, надо полагать, проверяла вес и припрятывала шлих.
Приезжему уже не терпелось уйти.
— Пора расставаться, Антонина Валериановна, — сказал он, едва завидя ее.
— Опять вы торопитесь, Вольдемар. Вы еще должны мне рассказать, на чем, современно выражаясь, погорели.
— Погорел?.. — свел он брови. — Я пока ни на чем не горел.
— Да? А почему же я вас сразу раскусила, как вы думаете? Милиция подробно описала мне вашу внешность.
— А, черт!..
— Имейте в виду, вас ищут. Вас и того, который якобы должен Борису десять рублей.
— Не сказали, за что?
— Такие вещи полагается знать самому, дорогой, — справедливо возразила Прахова.
Приезжий встревоженно закружил мимо кресел на лапах и резных комодов.
— Надо смываться. Может быть, что за домом следят?
— Явных признаков нет. Сюда вы проскочили благополучно, иначе они бы давно явились. Но береженого Бог бережет. Настя!.. Взгляни, милая, нет ли вокруг шпиков.
Та взяла на кухне мусорное ведро и вышла.
— Думаете, она справится?
— Ах, молодой человек, мы с Настей прожили долгую жизнь, чего только не бывало! И пока справлялись.
Помолчали.
— Да вы не нервничайте. Если они тут, вы уйдете, как Александр Федорович.
— Какой Александр Федорович?
— Да Керенский же. Господи! — с неудовольствием пояснила хозяйка молодому невежде.
— А как он ушел?
— В дамском платье. Надо знать родную историю! …Да, так что там у вас стряслось? Раз вы пришли сюда, я должна знать.
— Ну сделал я заход на экспертизу по делу Миркина, пугнул, чтоб молчала… а то, мол, придушу любимого племянника.
