Максим Есаулов - Попытка к бегству
— Бог с ними. Ты же у меня один, сыночек! Когда ты сам себе купишь такую вещь?
Ледогоров поцеловал ее.
— Спасибо, мамочка! У меня нет слов. Но лекарства все равно нужны! Давай мне рецепты.
— В той комнате. — Она промокнула глаза. — Пойдем.
Солнце заливало паркет, растекаясь по углам. Мама достала из прикроватной тумбочки сложенные вдвое листки.
— Вот это, говорят, очень дорогое, — она выбрала один из них. — Остальные должны быть подешевле.
Он забрал рецепты и спрятал в карман.
— Разберемся.
Она присела за стол.
— Ну, расскажи мне еще что-нибудь. Как вы живете?
— Нормально.
— Она хоть готовит?
Ледогоров улыбнулся.
— Готовит, готовит.
— Тогда почему ты голодный?
— Потому что утром есть не хотел. Мама! Юлька за мной следит.
Она в сомнении покачала головой.
— Не знаю…
— Мама! Все! — он поднялся. — Мне пора! Давай не будем. Я первый раз — за тридцать лет встретил женщину, с которой мне хорошо. Снова вздох.
— Неделя знакомства и сразу вместе жить!
Он рассмеялся.
— Сердцу не прикажешь. Иди, провожай меня!
В полутемном коридоре жужжали мухи. Несмотря на жару, мама накинула платок на плечи. «Видик» вместился в старую дорожную сумку. Он поцеловал ее в щеку.
— Спасибо за царский подарок. Завтра что-нибудь решу с лекарствами!
На улице горячие лучи сразу кольнули лицо. Солнечный диск сиял как начищенная медная монета. Он закинул свою приятную ношу на плечо и пошел, щурясь в высокое белесое небо.
* * *
— Сколько будет за все?
— Четыре тысячи сто двадцать три рубля.
Рука с авторучкой зависла в воздухе.
— Выписывать?
— Нет. Я еще приду.
На стеклянных дверях ослепительная девица демонстрировала своей внешностью пользу мази от целлюлита. Ледогоров остановился на тротуаре и достал сигарету. Дешевле не болеть. Сумма более чем на полторы тысячи превышала его зарплату. Мимо струился нескончаемый поток Невского, который летом полностью не прекращался даже ночью. Он закурил и, вклинившись в него, устремился через переход в сторону «шайбы» станции метро «Площадь Восстания». В голове вертелись вариации доставания денег. От самых реальных: занять, продать «видик», до самых фантастических: отнять у бандитов, выиграть в карты. Пекло. Люди отчаянно обмахивались газетами, журналами и всем, что можно было приспособить под веер. По Восстания бесстрашно носились на «скейтах» мальчишки.
— Тебя можно с покупкой поздравить? Не по средствам живете, товарищ майор!
Ледогоров обернулся. Антон Челышев с неизменной папиросой в зубах держал за руку серьезного неулыбчивого мальчишку лет шести.
— Здорово! — Ледогоров опустил на асфальт коробку и протянул руку. — Гуляете?
Антон кивнул. У него было какое-то безмятежное лицо, ничем не напоминающее того жесткого, замкнутого в себе человека, который в начале года отправился добровольцем в Чечню.
— В кино ходили. Теперь мороженое есть идем. Паша! Поздоровайся с дядей Сашей.
Малыш буркнул что-то и отвернулся.
— Дуется, — улыбнулся Антон. — Мы в автоматы не успели поиграть.
Ледогоров продолжал разглядывать его лицо. Он ни разу не видел Челышева после Чечни и был поражен переменами. Вместо усталого, нервного, на грани срыва человека перед ним стоял спокойный, жизнерадостный, уверенный в себе мужик.
— Торопишься? — спросил Антон. — Пошли с нами, по-кофею. Я угощаю.
— Пошли, — Ледогоров наконец оторвался от своих мыслей и тоже улыбнулся. — Хорошо выглядишь, Тоха!
— Стараюсь.
В кофейне на углу Жуковского и Восстания было людно. Под потолком успокаивающе шумел «кондишн».
— Ты все еще — нет? — Антон сделал общеизвестный жест, щелкнув пальцем по горлу.
— Не, — Ледогоров замахал руками. — Кофе!
На секунду его окатила волна страха, что Челышев возьмет себе коньяку, но тот согласно кивнул:
— Тогда и я не буду.
Кофе здесь разливали в красивые чашечки с золотым ободком. Антон пригубил.
— А у Ксении в «Василисе» лучше.
За окном, на остановке изнывающие от жары люди провожали взглядами невесть откуда взявшуюся поливальную машину, едущую по другой стороне улицы. Повеселевший Паша ковырял ложкой внушительную цветную пирамиду из мороженого.
— Как впечатление от поездки.
Антон пожал плечами.
— Так сразу не расскажешь. Но одно точно. Жить — хорошо!
— Ты действительно ожил как-то.
Антон усмехнулся, снова глотнул кофе.
— Знаешь, Саня! Побыв там три месяца, я понял, что все мои психозы и депрессии — детский сад. Я хожу по улицам во весь рост и вожу ребенка в кино. Моя семья не прячется в подвале разрушенного дома. Моим близким не угрожает постоянная опасность попасть под обстрел, подорваться или быть мимоходом расстрелянными. Я как-то по-другому на все посмотрел. Все, что происходит в моей жизни — это не беда. Беда там, а у меня — проблемы, которые можно решать.
Он достал папиросу и сунул ее в рот, не зажигая.
— Чертов Цыбин один раз меня едва не убил и дважды чуть не свел с ума[11]. Я так думал! Я ошибся. Стрелял в меня он, а сводил себя с ума я сам. Всего-то понадобилось дать пострелять в себя побольше, чтобы это понять.
Ледогоров быстро бросил на Антона взгляд. Еще недавно одно имя киллера, расстрелявшего несколько лет назад всю челышевскую группу и попавшего под машину при задержании, могло вызвать у него неадекватную реакцию. Навязчивая идея, что убийца ушел от возмездия, сознательно убежав в другой мир, рвала Антона изнутри. Психика опера — тонкая и очень сложная система. Она мало кому понятна и обычным людям, даже близким и любящим, очень трудно заметить, когда она начинает рушиться. Заметить трудно, а усугубить — легко. Достаточно неосторожного слова, несправедливого упрека, секундного недостатка душевной теплоты…
— Папа! А какого цвета шарик тебе больше нравится?
Паша перестал поглощать мороженое и воззрился на руины былой пирамиды.
— Все красивые. — Антон продолжал мусолить во рту «беломорину».
— Но какой больше?
— Зеленый.
— Зеленого не было!
— Тогда желтый.
Паша полез в креманку ложкой. . — Возьми. Я его тебе дарю.
Антон повернулся, вытер ему рот и чмокнул в макушку.
— Спасибо, дорогой. Ешь. Я не хочу.
Он наконец прикурил.
— Вот так, Саня! Так что я теперь спокоен и весел. Потому что живу, люблю…
— Папа! Я дорогой — потому что дорого стою?
— Ты бесценен.
— А сколько мороженого можно на это купить?
Ледогоров допил кофе. Он смотрел на Антона и думал, что все здорово, но не так просто. Он думал, что тот просто перешагнул через очень сложный этап, но кто знает что впереди. Он думал, что, может, надо бросить все и бежать, как мечтает об этом Жаров. В тайгу, в тундру… Думал, что каждого где-то подстерегает свой Цыбин и что, бросив пить, он сам стал слишком много думать.
— В общем, Тоха, ты — уникум! Человек, которому Чечня пошла на пользу.
Подошла девушка в фирменном переднике с логотипом кафе.
— Извините, но у нас не курят.
— Ой, это вы извините. — Антон торопливо затушил папиросу в блюдце. — Ты что? Думаешь, я там один такой был? Да каждый третий как я. — Он рассмеялся и начал загибать пальцы. — Первые — те, кто за деньгами, хотя платят уже хреново. Дальше — «залетчики», которых с нетерпением ждет дома прокуратура, и те, у кого внутри что-то не так. Вот и весь список.
Ледогоров улыбнулся.
— Повторить заход не тянет?
Антон покачал головой.
— Нет. Перегибать не надо. Это мне еще перед отъездом Максаков сказал. Я его как раз в тот день встретил, когда он погиб[12].
Ледогоров кивнул.
— Я тоже.
Оба помолчали.
— Глупо.
— А умно бывает?
Народу стало больше. От стойки аппетитно пахло выпечкой. Антон одернул пытающегося залезть с ногами на стул Пашу.
— Сиди прилично! Ты-то как? Бросил пить и купил видак?
Ледогоров улыбнулся.
— Это мне надо было бы не пить с рождения. Мать подарила. Кстати, не знаешь, никому не нужен?
— А что? У тебя уже есть?
— Нет, — Ледогоров вздохнул, — нету. Матери лекарства нужны. На четыре тыщи. А она мне такие подарки делать! Придумала тоже.
Антон проследил, как сын доел последнюю ложку мороженого.
— Пошли на улицу. Покурим уже, наконец.
Ветер так и не появился. Стеклянный, неподвижный воздух заполнял пространство между домами. Казалось, большинство прохожих идет молча, экономя на жаре силы. Они остановились в призрачной тени овощной палатки. Курить Ледогорову не хотелось, но повинуясь стадному инстинкту, он достал сигарету.
— Нормальный аппарат, — сказал Антон, рассматривая коробку. — Сколько тебе надо-то?
Ледогоров пожал плечами.
— А сколько он вообще стоит? Тысяч пять. Он же нулевый.
— Да я спрашиваю, сколько на лекарства нужно, балда?
— Четыре, а что?
— Могу дать тебе с «чеченских». Все равно на них ничего не купишь особого. Так, на жизнь отложил. Отдашь потихоньку.
