Фридрих Незнанский - Дело чести генерала Грязнова
Выкрики вконец взъярили самолюбивого мужика, уже привыкшего к тому, что в районе не было такого предприятия или автозаправочной станции, где бы перед ним не ломали шапку. Бывшего советского чиновника понесло:
– Я о той бесхозяйственности говорю, что массивы по Боровой забиты перестоявшимся кедром преклонных лет! Я о той бесхозяйственности говорю, что эти самые кедрачи, под двадцать метров высотой, засыхают на корню и рушатся, не просто захламляя, но и отравляя тайгу, я о том преступлении говорю, что…
«Господи, да о чем он талдычит здесь? – зажав голову ладонями, с какой-то жгучей тоской и в то же время с нарастающим озлоблением думал Грязнов. – Он что, забыл или, может, не знал никогда, что именно в такой тайге, в тайге с непроходимым чаплыжником превосходно чувствует себя то таежное зверье, которое еще водится в бассейне срединного течения и в верховьях Боровой? А это соболь и норка, медведь, рысь и кабан, белка и сохатый!
Или он забыл о том, что подо мхом на склонах, откуда берут свое начало малые речушки, скрыт ископаемый лед и мерзлота? И как только этой сплошной порубкой, которую хотят прикрыть красивым словом «санзачистка», изведут мощные лесные массивы, ледок этот начнет тут же таять. В одночасье обмелеют ручейки и речушки, питающие Боровую, а следом за ними погибнет и она? Он что, эколог хренов, – распалялся Грязнов, – не знает этого?! Или знает, очень хорошо знает, однако что-то более сильное и греющее кошелек мозги застилает, а вместе с ними и совесть?!»
Он покосился из-под ладони на Тайгишева, который, казалось, уже не слушал главного «защитника природы» и, понимая, что тот несет полнейшую ахинею, неизвестно на кого рассчитанную, видимо, сожалел, что сорвался из Боровска и приехал на собрание, которое превращалось в откровенный фарс.
И еще Грязнов подумал о том, что именно он должен сказать собранию, чтобы хоть мало-мальски успокоить людей. Еще утром ему прозвонился Ходус и сказал, что общероссийский канал на телевидении готовит в прямой эфир «Круглый стол», на котором будет поставлен вопрос не только о том, что районная власть, естественно, не без помощи Хабаровска, творит в Боровском районе, но и о том, что творится сейчас по всей России.
Рогачевский посланец между тем закончил бросать в духоту клуба слова, которые можно было расценить как прямое обвинение руководства зверопромхоза и всех людей, собравшихся в этом клубе, в преступном местничестве и столь же преступной бесхозяйственности по отношению к России и к Хабаровскому краю в частности. Мол, краевой бюджет трещит по швам, практически нечем платить врачам и учителям, а эти сидят на мешках с золотом и вместо того, чтобы пополнить районный бюджет…
– А зачем, спрашивается, нам валюта такая нужна?! – истеричным криком взвился чей-то голос. – Зачем нужна, если уж завтра нашим же детям жрать нечего будет?!
– Во-во! – подлили маслица в костерок с задних рядов. – Кое-кто особо умный эту самую валюту к себе в карман положит…
Теперь, как показалось Грязнову, собравшихся в клубе мужиков нельзя было уже остановить. Каждый кричал свое, наболевшее, но через все эти крики пробивалась одна красная нить.
Оставшиеся нетронутыми даже в годы войны массивы кедра и елово-пихтовые участки тайги – это жизнь, это довольно внушительный кусок государственного бюджета. И выруби это богатство за сиюминутную валюту, которая еще неизвестно в чьем кармане осядет, и все – пиши пропало. Не будет тайги по Боровой – не будет и пушнины, которая вышла на мировой рынок.
Мужики кричали что-то еще и еще, но точку поставил Василий Крылов. Вроде бы никудышный с виду мужичонка, с жиденькой бороденкой, он поднялся со своего места и негромко, но довольно внятно произнес:
– Ты вот чего, господин хороший… Охотники наши тут много чего разного болтали, но я тебе хочу сказать одно.
Он замолчал, теребя бороденку и, видимо, подыскивая наиболее доходчивые слова, которые могли бы подействовать на представителя районной администрации.
– Короче, дело обстоит так. Тайгу нашу по Боровой, а тем более кедровники, отдавать на порубку мы не собираемся. И ежели потребуется, то мы и с ружьецом встанем. Ну, а как мы стреляем, говорить не надо. Белку в глаз ложим. Так что скажи своим друзьям-товарищам из «Алтынлеса», что мы… Короче, ты меня понял, надеюсь. И обещание свое мы умеем держать твердо.
Это было даже не угрозой, а откровенным вызовом команде Рогачева. Грязнов увидел, как дернулся при этих словах Дзюба. Видимо, сообразил, что сейчас не тот момент, чтобы продолжать давить на собрание. Он полоснул ненавидящим взглядом Тайгишева. А ты-то, мол, чего молчишь, охотинспектор? Ты ведь тоже под Рогачевым ходишь.
Тайгишев понял его правильно.
Поднялся со стула, вскинул ладонь в знак внимания. Он был своим среди промысловиков, и они ждали его слова.
– Ну, что я могу добавить к сказанному, тут и без меня слов запальчивых было сказано более чем достаточно. Может быть, и правильных слов, но насчет того, чтобы за ружья хвататься, отстаивая тайгу, это, думаю, Крылов лишка хватил. Войны гражданской нам еще не хватало.
По клубу прокатился нарастающий ропот, и Акай вновь поднял руку, призывая к вниманию.
Грязнов покосился на Дзюбу. По лицу того было видно, что он доволен сказанным. А Тайгишев между тем продолжал:
– Да, в этом своем призыве Крылов, пожалуй, лишку хватил. И в то же время что же остается делать хозяину дома, когда к нему забрались вооруженные до зубов грабители?
– Встречать тем же! – донеслось с задних рядов.
– Правильно! И поэтому мне непонятна преступная позиция руководителей районной администрации, которые в силу своего положения обязаны защищать те же кедровники, а не пускать их под нож ради сиюминутной выгоды.
На Дзюбу страшно было смотреть. Казалось, еще минута-другая, и он испепелит главного районного охотинспектора ненавидящим взглядом.
* * *В Боровск Тайгишев вернулся утром следующего дня и, не заезжая домой, поехал в охотинспекцию. Было начало десятого, как вдруг на его столе брякнул телефон. Он уже не сомневался, что это звонят из администрации Рогачева, возможно, даже сам хозяин района, чтобы вытащить его на ковер, однако вместо этого в трубке прорезался явно измененный мужской голос:
– Тайгишев?
– Да. Слушаю вас.
– Это хорошо, что ты, козел, слушаешь. В таком случае запоминай.
– Чего, чего? – растерялся Акай. – Не понимаю вас.
– Щас поймешь, – все тем же искаженным голосом отозвалась телефонная трубка и басовито поинтересовалась: – Тебе что, козел, мало убитой собаки и того свинца, что прошлым летом схлопотал?
До Акая стал доходить наконец-то смысл телефонного звонка, и он вдруг почувствовал, как к лицу прихлынула кровь. Однако все еще пытался держать себя в рамках, чтобы не сорваться.
– Не понял!
– Ну что же, – пробасил все тот же искаженный голос, – кто ж виноват, что ты, козел косоглазый, таким тупым уродился. Сам себя и вини. Но чтобы мозги твои хоть малость просветлели, слушай сюда внимательно.
Трубка замолчала, будто звонивший или текст заготовленный забыл, или же этим своим молчанием решил поиграть на психике Акая. Молчал и Тайгишев, не в силах ни трубку бросить, ни сказать что-то вразумительное. В голове яростным водоворотом крутилась какая-то мешанина, и он никак не мог совладать с собой.
– Так вот, слушай сюда, – наконец-то прорезался искаженный басок. – Или ты со своими пятигорскими козлами прекращаешь ту мутотень, которой дирижировал со своим ментом на вчерашней козлиной сходке, или же…
– Или что? – выдавил из себя Акай, чувствуя, как от злости начинают каменеть скулы.
– Или вторая пулька достанет тебя уже не в ногу, а под самую лопатку. Мы тоже могем стрелять, причем неплохо. Врубаешься, надеюсь? Кстати, об этом же можешь сообщить и своему корешку-менту. Это в Москве перед его генеральской папахой шапки ломали, а здесь он для нас…
Это была ничем не прикрытая грубая угроза. И не надо было иметь обостренное чутье охотинспектора, чтобы понять, что на другом конце провода не шутили и не блефовали.
Измененный басок замолчал вновь, видимо, давая возможность «проникнуться» этим звонком, и Акай, суматошно соображая, кто же это мог решиться на подобное, не нашел ничего иного, как спросить срывающимся голосом:
– И кто же мне эту пульку заготовил?
– Дед Пихто!
– Понятно, – отозвался Акай, и уже более напористо произнес: – Насколько я понимаю, я кому-то дорогу перебежал?
– Слишком жидко на землю кладешь, чтобы таким людям дорогу перебегать! И еще вот что… дурочку-то перестань валять, а если своей шкуры не жалко, то о бабе своей подумай да о своем щенке. – И пояснил, угрожающе хмыкнув: – Я пацана твоего имею в виду. Врубаешься?
Акай держал телефонную трубку около уха и чувствовал, как кроваво-красная пелена ярости застилает его глаза и заполняет мозги, мешая собраться с мыслями. И вдруг не выдержал, бросил трубку на рычаги и растопыренной пятерней оттер с лица жаркую испарину.
