Андрей Кивинов - Псевдоним для героя
– Я пока не улавливаю сути проблемы, – Батискафыч походил на юнца, случайно узнавшего, откуда берутся дети, – вас что конкретно интересует?
– Я хочу знать, кто вам рассказал про это? – Алик ткнул окольцованным пальцем в статью «Бензобак».
– А что, изложенное не соответствует действительности?
– Совсем не соответствует. Ни сзади, ни спереди.
– В таком случае, я могу вам сказать следующее. Во-первых, я не знаю, кто предоставил журналисту данную информацию, это не мое дело, а во-вторых, даже если бы и знал, то ничего вам рассказывать не обязан. Согласно закону о печати, я имею право не называть источников. Я уверен, что журналист располагает документальным подтверждением своих слов, это норма работы любого нашего автора.
«Какой еще, на хрен, закон?» – подумал Алик, но вспомнил, что пистолет отобрали и придется терпеть.
– Алексей Максимович Буров будет подавать предъяву в суд. Обижены его честь и достоинство.
– Это его право. Вот там, если потребуется, мы и предоставим все необходимые документы. А сейчас я не вижу предмета для разговора.
Алик приподнялся. Товарищи за спиной тоже.
– Так что передать Крен… Алексею Максимовичу?
– Передайте, что я искренне сожалею о возникшей проблеме, – Коваль тоже поднялся, – что поделать, это закон жанра. Всегда будут недовольные. Он может, кстати, встретиться с журналистом. Если Саша Тихомиров сочтет нужным, то все пояснит.
В приемной, возвращая Черному прапору пистолет, охранник мягко предупредил:
– Передай своему Кренделю наш пламенный привет. И больше беспокоить Василия Егоровича по пустякам крайне не рекомендуем. Пупок развяжется.
Эстонец хотел тут же открыть огонь, но патроны в стволе были предусмотрительно конфискованы в пользу охранной фирмы «Пилар», поэтому оставалось лишь улыбнуться в ответ.
– До свидания.
ГЛАВА 6
Маша появилась только утром следующего дня. Шурик, уже находившийся на грани вымирания, вскочил со скамейки и метнулся к подъезду. Он провел в Машином дворе весь вчерашний день и прошедшую ночь, боясь пропустить ее возвращение. Это, конечно, чистое «шекспирство», глупость, но, если бы потребовалось, он провел бы на лавочке всю неделю. Хорошо, что майская ночка была тепла и не пришлось скакать вокруг дома, чтобы согреться. Амуры, по-прежнему гонявшие в футбол головой бедняги, перешли от разминки к серьезной игре. Помимо радостных, Шурика навещали всякие мрачные мысли, которые волей-неволей рождаются в мозгу, когда понимаешь, что объект сердечных мук провел ночь вне стен родного дома.
– Привет, Маша…
– Саша?! Здравствуй. Ты что тут делаешь? Тщательно готовивший тронную речь журналист мгновенно сбился с курса и простонал в ответ:
– Случайно… Тебя увидел… Ну…
– А я с дежурства. Тяжелая ночь была. Два летальных исхода, представляешь? Один парень, совсем молодой, с дозой не рассчитал, не смогли откачать. Двадцать лет.
– С какой дозой? – Шурик после бессонной ночи соображал в режиме задержки.
– Наркотики. Перекололся.
– Да, жалко… Маша, ты вечером свободна?
– Не знаю еще. А что?
– Может, сходим куда? На дискотечку там, или просто…
– Хорошо, я позвоню тебе. Часиков в пять. Сейчас я с ног валюсь, надо передохнуть.
– Да, я тоже устал… Позвони обязательно, ладно? Даже если никуда не захочешь.
– Ладно, позвоню, – улыбнулась Маша. – Я, кстати, твою статью прочитала. А ты смелый. У нас в больнице многие читали. Привет тебе передают. Классно. Ленка, моя напарница, сказала, что здорово ты какого-то Кренделя умыл.
– Да обычное дело, – потупился Шурик, вспоминая, кто такой Крендель и что он про него написал. Не было вроде никакого Кренделя. Был Буров. Алексей Максимович.
– Ну, до вечера, – обнадежила Маша и, еще раз улыбнувшись так, что у журналиста подкосились нижние конечности, скрылась в подъезде.
Один из амуров пробил штрафной, и мяч влетел в девятку. Не иначе Рональде. Возвращение домой происходило как у опытных пьяниц – на автопилоте. Ничего не соображаю, но дорогу найду.
Маша позвонила, как и обещала, в пять. Шурик предусмотрительно попросил Тамару не снимать трубку и в течение дня дежурил на телефоне. Часа два он блаженно спал на боевом посту, этого хватило, чтобы снять усталость. Маша сообщила, что у нее есть немного времени и можно куда-нибудь сходить. Счастье схватило Шурика за глотку наманикюренными пальчиками, он едва смог прошептать, что будет ждать Машу в шесть, возле ее подъезда. А куда им пойти, решим на месте. Повесив трубку, он искренне перекрестился и бросился в душ приводить себя в порядок. У него оставалось минут тридцать на сборы, по армейским понятиям – вагон времени, но по ухажерским – цейтнот. К тому же надо было успеть раздобыть хотя бы полтинник. Идти на свидание без денег – все равно что на рыбалку без бутылки. У Тамары просить бесполезно, он ей и так по гроб задолжал. У Генки вообще денег нет. Оставался еще сосед, но, кажется, его не было дома. Эх… Вот она, истинная поэзия жизни. Ты готов для любимой женщины звезду с неба сорвать, а приходится думать о двадцати несчастных копейках, которых может не хватить на прозаический флакончик духов. Не жидкость же для снятия лака ей дарить?
Машенька… Прихватило так, что не отпустит. Это тебе не подружку зацепить для нарушений правил общежития. Тут сам на карачках поползешь, если потребуется.
Соседа дома не оказалось. Выручил Генка, к которому Шурик заглянул без особой
Надежды. «Башку не потеряй, жрать нечем будет», – сухо сказал он, доставая из-под шконки заначку. Шурик прикинул, что сегодня можно обойтись катанием на лодке в городском парке. Не стоит баловать девушек на первых порах всякими боулингами или «кенгуру под майонезом». А то привыкнут.
Маша вышла из дома, опоздав минут на пять, в течение которых Шурика вновь активно навещали мысли типа «А вдруг передумала?». На ней была беленькая блузка, жакет и средней длины юбочка. Все было подобрано со вкусом. Шурик, оказывается, раньше совершенно не придавал значение тому, во что одеты его подружки. Какая разница? Главное, что под, а не над. Оказывается, разница была, да еще какая.
– Ну, господин журналист, куда пойдем?
– В сад. Пардон, в парк. Я хочу показать тебе самое красивое место в городе.
Ирокез почесал пятерней подбородок и, повернувшись к Челюсти, спросил загробным голосом:
– Ну и какого хера мы второй день этого шибздика пасем? Вчера всю ночь в тачке сидели, теперь, блин, ползай за ним. А щас чего? На водном велосипеде за ним плыть? Кайфово мы смотреться будем. Может, еще и уточек покормить? У тебя булочки нету? Давно бы уж за шкирятник, да в Блуду башкой. А телку его за уши и в стойку. И никаких проблем.
– Алик велел. Чтоб с лазаревскими его засветить. Или с нашими… С теми, кто ему про бензин слил.
– Чего там светить? Два контакта в ноздри, и сам засветится. Позвони эстонцу, спроси, сколько еще за этим обрубком кататься?
Челюсть снял с торпеды трубку, набрал номер. Доложил обстановку, выслушал ответ.
– Все, – он поставил трубку на место, – пришло время «Пепси». (НЕ РЕКЛАМА!).
– Пусть всегда будет «Пепси», пусть всегда будет «Кола», пусть всегда будет «Фанта», пусть всегда будет «Спрайт»!
Ирокез отхлебнул из зеленой стеклянной бутылки с этикеткой «Спрайт». В бутылке был «Джонни Вокер» (НЕ РЕКЛАМА!). Крендель под страхом увольнения запретил пить на службе, приходилось маскироваться. Даже от Челюсти, который мог застучать.
– Они вдвоем в багажник-то поместятся?
– Впихнем…
Надо ли объяснять, что, когда висишь вверх ногами, испытываешь некую странную неловкость, сравнимую примерно с той, что охватывает душу при виде отбойного молотка на столике дантиста. Плюс явный дискомфорт, вносимый ненавязчивой мыслью-вопросом: «А как я здесь оказался и почему?» Эта мысль совершенно заглушает боль от веревки, впившейся в лодыжки, и абсолютно не дает рассмотреть окружающую действительность. Впрочем, постепенно неловкость проходит, зрение адаптируется, и вот уже на фоне пугающей темноты различимы контуры тяжелых, дурно пахнущих ботинок, остановившихся в двадцати дюймах от носа. Из чего напрашивается утешительный вывод, что висишь ты в непосредственной близости от землицы-матушки и головушку, в случае обрыва веревки, не расшибешь.
Шурик, к положению которого и относились названные наблюдения, оторвал взгляд от пола и попытался перевести его наверх, а если относительно собственного тела, то вниз. Частично это удалось. Из упомянутых гигантских ботинок росли черные брюки, затем начиналась шелковая рубашка теплых тонов, усиленных золотом висящей цепи, и завершал композицию фрагмент плохо выбритого подбородка размером с туркменскую дыню. Выше (ниже) ничего рассмотреть не получалось даже при активных качательных движениях.
– Во, очухался, – тяжеловесный бас принадлежал хозяину подбородка-дыни, – с добрым утром, кочерыжка.
