Фридрих Незнанский - Вспомнить себя
— Не поняла?
— А чего тут не понимать? Женщина хочет совершить подвиг. Не терпится ей «починить» чужие отношения, о существе которых она и понятия не имеет.
— Зачем же обижать? Вот так, как ты любишь повторять, то есть походя.
— Прости, пожалуйста… Можно я к тебе поеду?
Она тихо засмеялась. И на его вопросительный взгляд так же тихо ответила:
— Не поверишь, а я хотела только что тебе именно это и предложить. Чтоб ты успокоился, согрелся душой. И чтоб мы смогли проститься добрыми друзьями. Мне тебя будет очень не хватать, Саша. Я это знаю… Ну, не томись больше и меня не томи, поехали, — закончила она решительно.
А минут через десять молчаливой езды сказала:
— Ты мне дай телефон того твоего московского профессора Зильбера. Позвони ему и предупреди, чтоб не получилось неудобно. А Володю твоего я постараюсь к нам в стационар устроить на недельку — для полного обследования. Важно, чтоб он сам не возражал. Но тут уж я на тебя рассчитываю.
— Как славно… Вот видишь, мы опережаем друг друга… на один вопрос… А я хотел сейчас тебя попросить об этом. Думал даже, когда закончим дело с вашими энергетиками, пойти к мэру, поговорить на эту тему. Умница… — он резко остановил машину прямо посреди проезжей части, бросил руль и повернулся к Лине: — Иди ко мне! Я не знаю, что со мной происходит, Лина…
— А я, кажется, знаю, — ответила она, придвигаясь к нему и обхватывая его голову руками. — Я знаю… Слишком долгое прощание. Давай-ка, любимый мой, гони, а то наша ночь скоро кончится…
И он помчался, чтобы догнать уходящее время…
Антон с Милой медленно шли по кромке прибоя. Море было спокойным. Даже слишком спокойным, умиротворенным, засыпающим. Он придерживал девушку за плечи, чуть прижимая к себе. Потом наклонился, опустил руку в воду и засмеялся:
— Верно говорят, что оно похоже на парное молоко. Смешно, девочка, я никогда в жизни, даже напиваясь вусмерть в своей деревне, не пробовал парного молока, но теперь, кажется, знаю, какое оно на ощупь. И, наверное, чуть солоноватое, да?
— Нет, оно сладкое. Я на нем выросла… Будем купаться?
— С удовольствием. А ты как себя чувствуешь? Этот пиратский ром опасен. Пьешь — не чувствуешь, а ноги вдруг отказываются слушаться. Ты уже пришла в себя?
— Конечно! Давно, ты что… Я совсем трезвая…
— Да, разумеется, — он засмеялся. — И на мачту это я грозился забраться. Но ты остановила, молодчина. Что б я там, в одиночестве, делал? Я ж высоты боюсь.
— Ну да, врешь! И ничего не боишься. Ты ж с парашютом прыгал.
— Я не говорил тебе. И не прыгал вовсе, а меня просто выталкивали из люка. Ну, выпихивали, так боялся, чес-слово…
— Все равно врешь! Уйди, я раздеваюсь… А ты — вон там, — она, качнувшись, показала рукой в сторону.
Он развел руками, подчиняясь приказу, но не отошел ни на шаг: Милу здорово «штормило». Антон рассмеялся, так удачно вышло. И на ее непонимающий взгляд ответил:
— Стихи сочинил. Слушай: «Милу заштормило…» Как?
— Здорово! — сказала она и одним махом, ловко выскочила из одежды, оставшись в маленьких трусиках. И тут же, сделав два длинных прыжка по воде, — откуда силы взялись? — опустилась и легла на спину.
Антона приглашать не надо было, и через минуту он рухнул в почти горячую воду всем телом, подняв тучу брызг и отбросив от себя волну, качнувшую девушку, лежавшую неподвижно с раскинутыми белыми руками.
— Красотища! — громко простонал он. — Тебе нравится?
Мила резко перевернулась в воде, в два гребка подплыла к нему, зашедшему в море по грудь. Подплыла голова к голове. И вдруг, обхватив его руками и ногами, прижалась всем дрожащим телом и тоже словно простонала сквозь сжатые зубы:
— Ты можешь помолчать?..
— Ох как могу… — в том же тоне, прерывисто ответил он.
И вода вокруг них заколыхалась, заплескалась мелкими брызгами и шлепками, убыстряя свой водоворот — местного, конечно, значения, относительно бухты в частности и Черного моря вообще…
Потом они лежали рядом на еще не остывшей гальке, сохранявшей дневное тепло. Снова купались. Долго бродили по берегу, и Мила наконец согласилась с доводами Антона, что самое лучшее и для нее, и для него, если она останется переночевать у него в номере. К тому располагали все условия: одиночный номер на первом этаже, окно, выходящее в заросший палисадник, темнота, давно уже упавшая на город, отсутствие народных масс на улицах, где кто-то смог бы узнать Милу. Нет, можно было бы спокойно пройти и через хилый контроль в гостинице, если бы только они сами «чухнулись», то есть сообразили, хотя бы чуть-чуть пораньше. А теперь Мила могла рассчитывать исключительно на силу рук Плетнева. И он, смеясь, обещал ни в коем случае не подвести, не обмануть ее надежд. Правда, обещание звучало несколько двусмысленно, что с большим удовольствием отметила Мила, безудержно хохоча при этом. Ей все сегодня казалось поразительно смешным. И она расслабилась, покорно отдаваясь могучей силе бывшего «гуся», — это ей особенно нравилось.
Антон легко, как пушинку, поднял ее к окну, перенес через подоконник и с изысканной вежливостью джентльмена, принимающего у себя в будуаре любимую фрейлину Ея Императорского Величества, — абсурдная в принципе фантазия, — предположил, что дама, лежащая у него на руках, которую он так еще и не успел опустить на ноги, возможно, желает бокал вина. Дама заявила, что еще как желает, и впилась губами в его губы. О вине, естественно, было немедленно забыто…
Глава третья И ПРИШЛО УТРО…
— Я бы на вашем месте, Ирина Генриховна, не проявлял излишней торопливости, — уговаривал старший оперуполномоченный МУРа, майор милиции Петр Щеткин жену своего старого друга Саши Турецкого. — Раз он жив и здоров, значит, с ним все в порядке. Просто нам всем надо дать ему время прийти в себя. Вы ж верите, что я не могу желать ему зла?
— Петя, не в этом дело! — воскликнула Ирина, которой уже осточертели, если говорить правду, уговоры Шуркиного дружка еще со студенческих лет.
Помнила она, каков был в те далекие теперь времена ее благоверный, с которым она прожила по-соседски все годы его студенчества в одной коммунальной квартире. Тот еще был орелик! И приятели были под стать ему! Еще полагают, что она забыла… Но открыто послать Петю она, разумеется, не могла, тот предпринял почти невозможные усилия, чтобы отыскать следы покинувшего Москву, пьяного вдрызг Турецкого. И не только отыскал, но и довольно точно маршрут его вычислил. Кроме последней точки. Но это уж исключительно ее собственная заслуга. Точнее, основной толчок дал ей Васька, плетневский сынок, который вспомнил, что дядя Саша рассказывал ему однажды про свою тетку, живущую где-то на юге.
Ну а дальнейшее было уже делом техники. Ирина провела ревизию Шуркиных архивов в доступном ему одному бардаке письменного стола и нашла-таки записную книжку, а в ней адрес Валентины Денисовны Ермаковой, проживающей, оказывается, в городе Новороссийске на улице Гвардейцев, в доме пятнадцать. Телефона записано не было, но это и понятно, речь шла всего-навсего о конце восьмидесятых годов. Как просто, когда знаешь, где искать, а главное — что.
Ирина немедленно перезвонила Косте Меркулову и сообщила адрес Шуркиной тетки. Костя пообещал решить вопрос быстро. И решил, но… сам Шурка почему-то категорически не желал сотрудничать с Меркуловым. В общем-то понятно почему. Некорректная постановка вопроса. За последний год Костя немало принес огорчений Турецкому, возможно, сам того не желая. И сердясь на мужа, на себя, на того же Антона, из-за которого, вольно или невольно, возникло противостояние в семье, Ирина больше всего имела претензий именно к Косте, хотя и вынуждена была постоянно обращаться к нему. К сожалению, и по семейным делам, и по проблемам, возникающим в «Глории». Несмотря на побег Турецкого и поиски Плетнева, агентство продолжало существовать и обязано было платить зарплату своим сотрудникам, профессиональная квалификация которых была весьма высокой. Это знали все, как и то, что сыщики такого класса, как говорится, на земле не валяются. Надо было и о них думать. Но это уже другая песня…
Так вот, Костя сообщил, что Плетнев, которому и в Новороссийске нашлась срочная и ответственная работа, сумел найти Сашу. Поговорить по душам пока не удается, но Турецкий уже согласился помочь местному следствию, и это большой шаг вперед. А в одном из телефонных разговоров с Антоном он предложил тому поговорить, втайне от Саши, с его теткой, объяснить ей ситуацию и, если удастся, попросить ее позвонить Ирине, чтобы прекратить наконец мучения жены этого шалопута. Валентина Денисовна, помнившая Ирину, естественно, тут же перезвонила, успокоила и дала свой домашний телефон, объяснив, что под ее присмотром с Сашенькой ничего решительным образом не случится, что он исправляется, входит в норму, работает с местными следователями, учит их уму-разуму, и те от него в восторге. Ну, уж это жене «важняка» было хорошо известно: пыль в глаза Шурик умел пускать всегда, ничего удивительного.
