Эд Макбейн - Смерть по ходу пьесы
— Она — сиротка Энни.
— Дерьмо собачье — вот что она такое. В этой стране, как только на кого-то нападут, из него делают героя и знаменитость, и газетчики тут же начинают вокруг него суетиться. Ты заметил — теперь каждая зараза знает, как сделать так, чтобы у тебя взяли интервью? Смотри: загорается многоэтажный дом, прибегают журналисты с телекамерами, и вдруг появляется какая-нибудь дамочка в ночной рубашке. Она только накануне приехала откуда-нибудь из Колумбии, по-английски говорит еле-еле, но зато дает интервью репортерам и держится так, будто она какая-нибудь звезда из шоу «Сегодня вечером». «Ой, сьэр, это так ужасно, мой ребьенок в дальньей комнатье, я нье знаю, чьто дьелать!» Из незаконной эмигрантки она тут же превращается в чертову знаменитость, которая дает интервью.
— А на следующей неделе она уже будет рекламировать какое-нибудь средство для волос.
— Огнетушители она будет рекламировать, — поправил второй, и полицейские рассмеялись.
Дождь продолжал лить, вгоняя их в уныние.
— Ты видишь в этом переулке хоть какой-нибудь сраный нож? — спросил первый полицейский.
— Ни хрена я не вижу, кроме дождя.
— Давай посмотрим на тротуаре.
— Тут канава.
— Может, он выбросил нож в канаву.
— А может, забрал его домой и сунул под подушку, этот самый нож за пятьдесят баксов.
— Который час?
— Уже почти два.
— Может, устроим перерыв?
— Да вроде рано.
— А ты есть не хочешь?
— Я могу сходить за пиццей.
— Давай лучше заканчивать.
— Мы здесь всего два часа.
— Больше двух.
— Ну, два с четвертью.
— Под этим чертовым дождем — не забывай.
— Ну пусть даже так.
— Ищем нож, который вообще не существует.
— Он мог выбросить нож в канаву.
— Да мы никогда его не найдем.
— Давай все-таки проверим и канаву.
Двадцать минут спустя они уже ели пиццу в ночной забегаловке на Мейпс-авеню.
Еще семь часов спустя Карелла и Клинг сидели в дежурке и перечитывали записи, которые они вчера вечером сделали в театре. Дождь немного приутих, но не настолько, чтобы у них исчезло ощущение продолжающейся зимы. Было седьмое апреля. Уже две недели и три дня как вроде бы наступила весна, но зима была отвратительной, и эта отвратительная зима все еще не закончилась — во всяком случае, по мнению горожан.
— Насколько я понимаю, — сказал Клинг, — все уже ушли из театра к тому времени, как Мишель Кассиди вышла в переулок.
— Все, кроме художницы по костюмам, — поправил его Карелла. — По словам Кендалла, она задержалась из-за примерки.
— Художницу зовут Джиллиан Пек, — сообщил Клинг и зевнул. — Помощник режиссера дал мне ее адрес и домашний телефон.
— Что, не выспался? — поинтересовался Карелла, и сам едва удержался от зевка.
— Я домой пришел только к трем. Мы заговорились.
— Вы с Шарон?
— С Шарин.
— Она в конце концов позволила тебе доехать до Калмс-Пойнта?
— Нет, мы встретились в городе. Слушай, а ты откуда знаешь?..
— Маленькая дежурка.
— Это не дежурка маленькая, это у кого-то уши длинные.
— I muri harmo orrecchi, — сказал Карелла.
— И что это значит?
— И стены имеют уши. Моя бабушка часто это повторяла. Так кто она такая?
— Твоя бабушка?
— Да, моя бабушка.
— Ты имеешь в виду Шарин?
— Я имею в виду Шарон.
— Шарин.
— Похоже, здесь сильное эхо.
— Нет, ее зовут Шарин. Через "и".
— А, Шарин.
— Да, Шарин.
— Ну так кто она такая?
— Она из полиции, — сказал Клинг.
Он решил, что разумнее будет не уточнять, что она заместитель главврача полицейского управления.
— Я ее знаю?
— Навряд ли.
— А где ты с ней познакомился?
— На работе.
Это тоже более-менее соответствовало действительности.
— Если все они уже ушли из театра, — сказал Клинг, меняя тему разговора, — то любой из них мог подождать в том переулке и напасть на нее. Так что...
— Ты хочешь сменить тему? — спросил Карелла.
— Да.
— Ну ладно.
— Я просто пока не хочу об этом говорить, — пояснил Клинг.
— Ладно-ладно, — протянул Карелла, но вид у него был несколько обиженный. — С чего начнем?
— Стив...
— Я понимаю.
— Сколько нам придется возиться с этим делом? Девицу выпустили из больницы через каких-нибудь пять минут после того, как она туда поступила. Сегодня она уже снова приступит к репетициям, и представление будет продолжаться. На мне висит три серийных убийства и десяток...
— Я знаю.
— Ведь это же пустяковое дело, Стив.
— Ты знаешь, что это так, и я это знаю, но согласится ли с нами комиссар Хартман?
— Ты о чем?
— Сегодня утром мне домой позвонил Пит.
— Ого!
— Он сказал, что еле отвязался от Хартмана. Комиссар и майор на пару желают знать, как там у восемьдесят седьмого участка движется дело с этой суперзвездой, на которую напали прямо у выхода из театра. Сказал, что они узнали о том, что перед покушением она побывала у нас в участке и подала жалобу...
— Но это было всего за три часа до нападения!
— А кто это будет считать? Сказал, что это некрасиво выглядит, что мы знали об угрожающих телефонных звонках и все-таки позволили...
— Позволили?!!
— ...чтобы актриса подверглась нападению...
— Ну да, конечно, мы позволили ее зарезать.
— Это, собственно, комиссар сказал Питу. А Пит повторил это мне в половине восьмого утра. Газеты здорово раздули это дело, Берт. Достаточно, чтобы всех взбудоражить. Пит желает получить этого головореза. И быстро.
* * *Одетый в ливрею чернокожий привратник вежливо спросил у Кареллы, к кому он. Карелла предъявил жетон и сообщил, что ему нужен мистер Моргенштерн. Привратник переговорил с кем-то по селектору и сообщил Карелле, что тот может идти. Ему нужен пентхауз С, лифт направо по коридору. Дверь Карелле открыла чернокожая горничная и сказала, что мистер Моргенштерн сейчас находится в столовой — не будет ли мистер так любезен следовать за ней? Карелла прошел следом за горничной через роскошно обставленную квартиру, все окна которой выходили в парк.
Марвин Моргенштерн сидел в эркере, залитом яркими лучами утреннего солнца. Он был одет в синий шелковый халат. Из-под полы халата и из выреза выглядывала шелковая же пижама бледно-синего оттенка. Когда горничная ввела детектива в комнату, Моргенштерн как раз жевал кусочек тоста.
— Здравствуйте, — сказал Моргенштерн, — рад вас видеть. — С этими словами он встал, отряхнул крошки и протянул руку Карелле. Они поздоровались, и Моргенштерн предложил: — Присаживайтесь. Кофе хотите? А может, тост? Элли, принесите горячих тостов и еще одну чашку. Может, вам апельсинового сока? Элли, еще стакан сока, пожалуйста. Да вы присаживайтесь.
Карелла сел.
Он позавтракал в восемь утра, а сейчас было уже начало одиннадцатого. Моргенштерн еще не брился, но уже успел причесаться — зачесал волосы назад и не стал делать пробора. У него были лохматые черные брови под стать волосам, хотя волосы были настолько черными, что создавали впечатление крашеных. А может, он и брови красил. Узкие тонкие губы, ярко-голубые глаза. В глазах, похоже, прыгали смешинки, хотя Карелла не видел в случившемся преступлении ничего забавного.
— Как вы думаете, кто это сделал? — спросил Моргенштерн.
— А вы как думаете?
— Да кто его знает? В этом городе психов полно. Ну а какие-нибудь идеи у вас есть?
— Мы ведем расследование, — туманно ответил Карелла.
— И поэтому вы сюда и пришли?
— Да.
— Вы думаете, что это сделал я? — спросил Моргенштерн и расхохотался.
— Вы?
— Мне шестьдесят семь лет, — произнес Моргенштерн, отсмеявшись. — Три года назад я перенес инфаркт, мое колено, из которого двадцать лет назад удалили хрящ, начало болеть к непогоде, а вы думаете, что я напал в темном переулке на актрису из собственного театра? Совесть у вас есть, приятель? А, это вы, Элли. Свежий кофе? Замечательно. Поставьте сюда. Да, спасибо.
Горничная поставила поднос, на котором находились чайная ложечка, вилка, нож, салфетка, стакан апельсинового сока, пустая чашка и блюдце, вазочка с тостами и джезва с горячим кофе. Карелла прикинул, что горничной, должно быть, не больше двадцати трех — красивая женщина с вишневыми глазами и с лицом цвета кофе с молоком. Детектив подумал, что горничная, должно быть, гаитянка — в последнее время появилось много эмигрантов с Гаити. Не произнеся ни слова, девушка покинула комнату.
Моргенштерн разлил кофе, придвинул детективу сахарницу и молочник. Карелла выпил сок и потянулся за тостом. Он намазал тост маслом, потом добавил земляничного джема и откусил. Хлеб был свежим, а тост — хрустящим и теплым. Кофе тоже был хорош — крепкий и вкусный. Карелла расположился как дома.
— В таком случае расскажите мне о театральном бизнесе, — попросил он.
— Вы хотите знать, стоило ли мне пырять ее ножом? — спросил Моргенштерн.
Похоже, происходящее по-прежнему его забавляло.
