Тибор Череш - Черная роза
Со всех ног мальчик бросился домой.
Мать он нашел на кухне.
Взглянув на сына, Анна тотчас догадалась о том, что произошло, но все же спросила:
- Что? Что случилось, Дёзёке?
Сын, который ревновал мать ко всем посторонним, упорно молчал. Анна трижды повторила свой вопрос, прежде чем получила ответ.
- Я бегу! Сейчас же, скорее! - воскликнула Анна. Ее осторожная мать стала просить:
- Не ходи никуда, Аннушка, сиди дома. Только беду на себя накличешь. Сиди и молчи! Гудулич сам сумеет себя выгородить.
Но Анну уже ничто не могло остановить. Она вихрем носилась из комнаты в сени, из сеней в кухню и снова в комнату, сбрасывая с себя домашнее и надевая выходное платье, туфли, шаль. Бабушка с внучкой, забившись в уголок, наблюдали за этим ураганом.
Она повязала было голову шелковой шалью, потом передумала, опустила ее на плечи - так будет скромнее. Глянув на себя в зеркало и увидев свои горящие глаза и пылающие щеки, Анна попыталась взять себя в руки.
Дёзёке, маявшийся в сенях, хотел, было следовать за матерью.
- Сиди дома! - прикрикнула на него Анна и сама испугалась своего резкого тона. Она привлекла голову мальчугана к груди и провела ладонью по его волосам. Жест этот был стремителен, но полон ласки. Она словно просила прощенья.
- А Эммушка? - спросил мальчик, видимо уже подчинившись ее приказу.
- Ее нет,- опять строго и холодно ответила мать.- Пока я не вернусь домой, ее нет.- И уже на ходу, у порога, резко и громко повторила еще раз: - Пока не вернусь, Эммушки нет! Молчи.- Прижав на мгновение палец к губам, она взялась за ручку двери.
Однако этим дело не кончилось. Младшая дочь, поняв, что мать собирается идти в село, выскользнула во двор.
- Мамочка, а я? А когда я пойду на ярмарку?
- Потом, Идука, вместе с Дёзёке.
- А я хочу сейчас, с тобой!
- Со мной нельзя. Сиди и жди.
Между тем во дворе сельского совета бушевали страсти.
- Значит, вы нас надули, товарищ старший лейтенант? Зачем вы пообещали устроить гонки? Глядите, сколько мы бензина пожгли, и все зря!
Буриан, подняв руку, пытался утихомирить разбушевавшихся мотоциклистов, жаждущих помериться силами.
- Сколько раз вам говорить! Сегодня мы только запишем имена, чтобы составить список участников.
Однако цыган-организатор чувствовал еще и личную обиду.
- Знай, я такое дело, стал бы я звонить по телефону с почты на свои кровные денежки! Шутка сказать, какие расходы! Кто мне теперь вернет мои семь форинтов шестьдесят? Нашли дурака, вот и плакали мои денежки!
Буриан исчерпал все возможные успокоительные средства для ликвидации конфликта. В самом деле, как и чем, покрыть эти непредвиденные расходы? А между тем для официального следствия все эти «паннонии» завтра же будут нужны.
В эту минуту Буриап увидел Анну Тёре - она поднималась по ступенькам парадного крыльца сельсовета, глаза ее сияли лихорадочным блеском. Буриан мгновенно забыл о своих препирательствах с мотоциклистами. Впрочем, они уже и сами поняли, что неудобно все же плакаться по поводу нескольких форинтов, и немного поутихли.
Прежде чем войти следом за Анной в коридор сельсовета, Буриан пробормотал цыганам еще две-три увещевательные фразы, но все его внимание было поглощено женщиной.
- Вы, вероятно, ко мне?
Женщина кивнула в ответ и спросила прямо, в упор:
- За что вы арестовали Гезу Гудулича?
Буриана ошарашил неожиданный вопрос, но он постарался не показать вида и, поигрывая связкой ключей, остановился возле двери с табличкой «Финансовый отдел». Наконец один из ключей подошел, дверь открылась.
- Прошу. Сегодня воскресенье, посетителей нет. Женщина, не обращая внимания на окружающую ее обстановку, машипально села па предложенный Бурианом стул.
- Геза Гудулич невиновен.
- Вы уверены?
- Да. Иначе я бы этого не сказала.
- Но нужны доказательства. Надеюсь, вы понимаете? Анна смутилась. Откуда ей взять доказательства?
И какие?
- Понимаю.- Она кивнула и прикусила губу.
Решение пришло внезапно. Созрело ли оно у нее заранее, еще на пути из дому, или родилось здесь, во время беседы с офицером милиции, Анна не смогла бы ответить даже себе самой.
- Товарищ старший лейтенант…
«Откуда ей теперь известно мое звание?» - мелькнула мысль у Буриана.
- …Геза Гудулич провел минувшую ночь со мной, в моей постели.
Это бесстыдное признание не вызвало даже румянца па ее лице. Она продолжала:
- Он был у меня всю ночь, с вечера до самого утра. Только когда уже совсем рассвело, он оделся и ушел.
Сделав это неожиданное заявление, Анна не опустила глаз. Она старалась уловить, убедила ли в нем офицера милиции.
- Речь идет обо мне, и в это доверит каждый.
У Буриана готов был сорваться с языка коварный вопрос, но выражение глаз женщины его остановило.
- Хорошо, пусть так.- Лейтенант снова потупился.- Я поверю в то, что вы сказали, но только при том условии, если вы докажете, что вы и прежде встречались с Гудуличем.
- Как можно это доказать?
- Извините, очень просто. Прежде чем вы с ним увидитесь, я сам спрошу его, когда и как часто вы встречались в последнее время. А вы мне скажете об этом здесь, сей час. Останется лишь сравнить оба показания.
Женщина молчала. Внимание ее напряглось, как и туго натянутый шелк шали.
- Конечно, небольшое расхождение не в счет,- продолжал Буриан,- но что касается самого последнего времени, данные должны совпадать.
У Анны вырвался легкий стон.
- Поймите же, это случилось вчера первый раз! Странно, но Буриану почему-то приятно было услышать эти слова.
- Отлично. Это меняет дело. Однако почему…
- Почему это случилось именно теперь, вчера? Да потому, что от него недавно ушла жена. Он был этим очень огорчен.
- Значит, с горя? Полагаю, это несколько оскорбительно для вас.
- Оскорбительно? Для меня? - В голосе Анны уж не было жалобных ноток. Она стремительно вскочила се стула и заходила по комнате, теребя концы своей шали.
14
- Да, давненько мы знакомы… Мне хотелось бы, чтобы вы называли меня Рудольф, как тогда. Или просто Руди.
- Можно и Руди,- начал председатель.- Так подойдет?
- Лучше не придумаешь!
Майор Кёвеш поначалу собирался усадить Гудулича в машину.
- Поехали к вам! Буду рад познакомиться со счастливым семейством.
Гудулич растерялся. Вид у него был явно смущенный. Кёвеш понял.
- Не стесняйтесь, старина! Живете скромно? Что же, тем лучше. И ваша супруга непременно пригласит меня к праздничному обеду, не так ли? Но я человек хитрый
и поэтому решил пригласить вас сразу же на ответный обед, сейчас, сегодня же! Предварительный реванш, понятно? Вот удивится моя жена, когда мы явимся к ней вместе! Ну, показывайте, куда идти? Пешком? Идемте пешком, все равно.
Они уже сделали несколько шагов, но ноги плохо повиновались Гудуличу.
- Прежде позвольте мне кое-что вам объяснить, товарищ майор…
- Мне хотелось бы, чтобы по праву старинного знакомства вы называли меня Рудольф, как тогда. Или просто Руди.
- Можно и Руди! - начал председатель.- Так подойдет?
- Лучше не придумаешь! Руди - это превосходно! Предложив двигаться дальше, Гудулич заговорил быстро и нервно, проглатывая окончания слов.
- Руди, если мы пойдем медленно, я успею тебе кое-что рассказать. Как известно, я воспитывался в приюте, а оттуда меня, еще малышом, отдали в одну семью…
- Значит, ты был подкидыш?
- Как ты мог подумать? Нет, подкидышем я не был. Мне исполнилось девять лет, когда умер мой отец, и шел двенадцатый, когда за ним последовала мать. Я очень ее любил, а жили мы на краю села возле самой плотины. Проказник я был отменный, но меня никогда не били. Я не помню даже ни одного сурового слова от родителей. Тогда меня звали Цомпо.
- Не будем о проказах.
- Хорошо, не будем.
- Но почему Цомпо [1]? Тебя так дразнили сверстники?
Гудулич расхохотался.
- Да нет. Это была наша фамилия. А звали меня тогда Бела, Бела Цомпо. Когда умерла мать, я рыдал у ее гроба, вереща, как осиротевший поросенок. Почтенные старушки, присутствовавшие при обряде погребения, боялись, как бы я не тронулся с горя. Чтобы утешить меня, одна из них сказала: «Что ты ревешь, дурачок? Покойница и не мать тебе вовсе. Тебя дали им на воспитание из приюта еще малышом, так что успокойся». Но я продолжал реветь еще пуще, потому что там же, у могилы, вспомнил об одной молодой женщине. Вспомнил, как два или три раза она приезжала поездом, потом уезжала, на станции пыхтел паровоз… На голове у нее была копна пышных рыжих волос. Она не говорила мне ни слова, только целовала. Если случайно в дом заходили соседи, она торопливо и тихонько им объясняла: «Я из приюта, приехала проверить, как живется мальчику, как его здоровье, не нужно ли чего». А когда приближался поезд, она всегда целовала меня в лоб. Так вот, целовала в лоб, и только. Для меня, оставшегося там, на кладбище, одним-одинешеньким на всем белом свете, было все равно. Впрочем, хотя прошло уже лет семь-восемь, я вспомнил и еще кое-что. Волосы у той женщины всегда были завиты, и она перед отъездом каждый раз совала в руку моей матушки деньги. Мне было тогда годика три-четыре. После похорон матери меня отдали в ученики к кожевнику. В шестнадцать лет я окончил ученье, получил диплом ремесленника. Еще в ремесленной школе, куда я ходил, однажды меня вызвал директор и сказал: «Почему ты называешь себя Цомпо, если ты Гудулич?» Вот тогда-то я и узнал впервые свою настоящую фамилию. Лишь впоследствии выяснилось, что какой-то олух из сельской управы ради собственной забавы окрестил меня Цомпо.
