Энн Перри - Реквием в Брансвик-гарденс
– Образчик софистики, – сердитым тоном бросил Кордэ. – Если вера верна, она должна быть способна опровергнуть все направленные против нее аргументы, а если этого не происходит, то не важно, сколько ты в нее вложил. Ни один человек не способен изменить Бога, сделать Его тем или иным.
– А не подняться ли вам наверх и не утешить ли отца этой идеей? – предложил Мэлори. – Похоже, вы возложили на себя руководство нашей семьей, хотя я и представить себе не могу, кто попросил вас об этом.
– Ваша мать. Но если бы это вы оказались на моем месте, она, вне сомнений, предпочла бы вас, – возразил Доминик. – Я не знал, что вы настолько не любили Юнити. Вы всегда обращались с ней крайне обходительно.
Его собеседник поднял брови:
– Неужели вы ожидали, что я буду грубым с ней под кровом моего отца? Она прекрасно знала, как именно я отношусь к ее воззрениям.
Доминик действительно мог вспомнить несколько в высшей степени неприятных столкновений между Мэлори и Юнити Беллвуд. Предметом их служили в основном две темы: ее насмешки над его абсолютной верой в Римско-католическую церковь и ее учение, а также куда более тонкое ехидство по поводу целибата[6], к которому его обяжет сделанный выбор. Делалось все это достаточно аккуратно. Если бы Кордэ не знал Юнити так хорошо, если бы он был ровесником Мэлори, а не сорокалетним вдовцом, достаточно хорошо знающим женщин, он мог бы и не заметить глубокого подтекста в ее словах. Намеки делались достаточно легко, реплики имели двойное значение. Доминик мог не понять ее взгляд или смех, ее мнимую застенчивость вблизи, a потом улыбку. Мэлори и сам не был вполне уверен в том, что она имеет в виду. Он понимал только, что забавляет ее, и не разделял этого веселья. Неудивительно, что теперь он не скорбел по этой девице.
– Вы считаете, что я вел себя слишком сдержанно, чтобы сказать ей об этом! – возмутился Парментер-младший. – Позвольте уверить вас в том, что я знаю, во что верю, и никому не позволю безнаказанно богохульствовать так, как она это делала в моем присутствии. – В жестких словах его звучало довольство собой. – Эта особа полностью сбилась с правильного пути, и ее нравственные нормы были попросту отвратительными. Однако я всей душой предпочел бы убедить ее в собственной ошибке, а не причинить ей какой-то вред. Как, думаю, и каждый в этом доме. – Он глубоко вздохнул. – Этот день стал днем трагедии для всех нас. Надеюсь, что мы переживем ее без больших потерь. – На какое-то мгновение молодой человек посмотрел прямо в глаза Кордэ. – Мне нечем утешить отца. Сейчас он нуждается в вере, a мои убеждения слишком глубоко расходятся с его собственными, чтобы оказать ему какую-то помощь.
Невзирая на высокий рост, Мэлори казался совсем юным, похожим на ребенка. Под недовольным выражением на лице его скрывались печаль и смятение.
– Мы слишком далеко разошлись в самых существенных вопросах, – добавил он. – Похоже, ваша вера коренится в чем-то более глубоком, чем слова и способ заработать себе на респектабельное бытие. Я все время думаю об этом, после того как мне удалось взять себя в руки, однако не могу придумать ничего, что можно ему сказать. Слишком много лет разногласий пролегли между нами.
– А не настало ли время забыть эти разногласия? – предположил священник.
Мэлори напрягся всем телом и, даже не думая, торопливо проговорил:
– Нет. Не надо, Доминик, бога ради! Если Трифена права, возможно, что он хладнокровно столкнул эту женщину вниз с лестницы, обрекая ее на смерть! – Голос его наполнился откровенной паникой. – Ну что может сказать ему любой член нашего семейства? Ему нужен духовный совет! Если он действительно совершил этот жуткий поступок, то ему следует в какой-то мере примириться с этим, признать его, а потом обратиться к своей душе в поисках покаяния. Я не могу просить его об этом! В конце концов, он – мой отец!
На лице его, обращенном к Доминику, застыло беспомощное, полное горя выражение, и помочь ему никакими словами было нельзя.
– В вашей вере нет исповеди… нет отпущения грехов! – Едва сдерживаемая ярость искривила рот молодого человека. – Вы избавились от этого таинства, когда Генриху Восьмому понадобилось развестись, чтобы жениться на Анне Болейн. У вас не осталось ничего для дней самого тяжкого испытания, тьмы кромешной, когда одни только благословенные таинства подлинной церкви могут спасти тебя!
Мэлори поднял голову и расправил плечи. Можно было подумать, что его ждет настоящий бой.
– Если он убил ее и желал этого какой-то частью себя, – ответил Кордэ, душа которого отказывалась признать подобную мысль и никак не могла поверить немыслимым словам Виты, – тогда для того, чтобы примириться с собой, ему потребуется нечто большее, чем утешение или совет, полученный из чужих уст. – Он резко взмахнул рукой, прогоняя такую мысль. – Тут нельзя просто сказать «прощаю тебя» – и все рассеется. Тут нужно познать разницу между тем, какой ты есть, и тем, каким должен быть, и понять ее! Нужно…
Священник умолк. Мэлори был готов к долгому теологическому спору об истинной Церкви и ее таинствах, о еретической Реформации. Он уже набрал в грудь воздуха, чтобы начать спор. Это было легче, чем обратиться к стоявшей перед ними реальности.
– Не время, – твердо сказал ему Доминик. – Я зайду к нему, когда получше обдумаю ситуацию.
Бросив в его сторону недоверчивый взгляд, Парментер-младший направился прочь.
Повернувшись, Кордэ едва не столкнулся с Клариссой. Волосы ее несколько растрепались, что вообще было ей несколько к лицу, не будь ее глаза такими красными, а лицо – настолько бледным.
– Раньше он не был настолько помпезным, – мрачным тоном проговорила девушка. – А теперь он напоминает мне чучело карпа в утренней гостиной. Он всегда кажется мне похожим на викария, которому в руки случайно попала органная труба.
– Кларисса… да ну вас! – Доминик подавил желание рассмеяться, поскольку смех в данной ситуации был совершенно неуместным: мисс Парментер казалась совершенно несчастной.
– И вы тоже! – Запустив пальцы в прическу, она еще больше взлохматила волосы. – Трифена заперлась в своей комнате, что, на мой взгляд, вполне разумно. Она и в самом деле ценила Юнити, помоги ей Господь! Хотя, по моему мнению, она делает благую вещь. Каждого из нас после смерти должен оплакивать хотя бы один человек, как вы считаете? – Глаза ее наполняла жалость, голос звучал негромко. – Как ужасно умереть, когда никто по тебе не заплачет, когда никто не ощутит невосполнимой утраты! Я не способна заменить Юнити, но я и не стану этого делать. На мой взгляд, она была довольно противной особой. Всегда подшучивала над Мэлом. Я понимаю, что он просто напрашивался, однако братец – слишком легкая мишень для по-настоящему стоящего человека.
Говорила она быстро, нервно, то и дело сплетая и расплетая пальцы.
Без всяких вопросов Доминик понял, что Кларисса также боится того, что ее отец может оказаться виновным в убийстве.
Они остановились в холле, но теперь намного ближе к двери утренней гостиной. Кордэ понимал, что Вита должна еще оставаться в зимнем саду.
– Схожу наверх к отцу. – Девушка сделала движение по направлению к лестнице. – Это Мэл может думать, что он нуждается в долгом теологическом споре. Я так не считаю. На его месте я просто хотела бы знать, что меня кто-нибудь любит, вне зависимости от того, спускала ли я с лестницы эту негодяйку в порыве гнева или нет.
Ее возмущенная интонация бросала священнику вызов, ожидая возражений.
– И я тоже, – ответил он. – Во всяком случае, сначала. И еще мне хотелось бы, чтобы кто-то учитывал возможность того, что я невиновен, и, быть может, послушал меня, если бы мне потребовалось выговориться.
– Вы ведь не можете представить себе, чтобы папа столкнул ее с лестницы, так ведь? – Мисс Парментер смотрела на него с любопытством. Однако в ее честных глазах, где-то в глубине, за болью скрывался смешок, как если бы она рисовала себе эту сцену в уме, несмотря на всю ее абсурдность.
– На самом деле я без особого труда могу представить себе такую ситуацию, – признался Кордэ.
– В самом деле? – Его собеседница удивилась, однако в удивлении этом он ощутил и намек на удовлетворение. Оттого ли, чтобы она предпочла, чтобы на месте отца очутился он? От мысли этой повеяло холодком. Священник вдруг остро почувствовал, что является чужаком в этом доме, единственным, кто не принадлежит к семье. Его потрясло, что именно Кларисса напомнила ему об этом. Она всегда казалась ему теплее всех остальных, среди всех обитателей дома ее от мира отгораживало меньше барьеров.
– Полагаю, что в соответствующей ситуации все мы способны на это, – проговорил он уже более прохладным тоном. – Но Мэлори, бесспорно, достаточно явно выразил удовлетворение ее безвременной кончиной.
– Мэл? – Девушка подняла брови. – А мне казалось, что, вопреки всем спорам, она ему симпатична.
