Стеклянные крылья - Энгберг Катрине

Йеппе нахмурился. В руках у Моники Кирксков была маленькая латунная коробочка размером с кубик Рубика.

– И что это?

– Скарификатор. Конкретно этот собрание музея получило от моей бабушки по материнской линии, она выросла в Веннсюсселе и унаследовала его от своей бабушки по материнской линии. Это уже середина XIX века. – Она поставила коробочку на стол. – Прежде чем попасть в собрание музея, он служил мне как пресс-папье.

– А как им пользовалась бабушка вашей бабушки?

Йеппе потянулся за коробочкой.

– Стойте! Да, извините, но вы можете нечаянно его запустить, если нажмете не туда.

Йеппе убрал руку.

– Запустить? Скажите, что это за штуковина?

– Как я уже сказала, скарификатор. Давайте покажу.

Моника Кирксков осторожно взяла коробочку и нажала на кнопочку сбоку.

Дзынь!

Кристально чистый звук не оставлял сомнений: так выпрыгивает нож. Точнее говоря, ножи. Из коробочки торчало двенадцать маленьких лезвий. Они засверкали на ярком свете – блестящие и острые.

– Думаете, это и есть наше орудие убийства? Эти ножички даже краску на машине не обдерут.

– Конечно, об этом судить вам, но перфорированная артерия есть перфорированная артерия. – Она повернула ручку на верхушке коробочки, и ножички вернулись на место. – Как известно, не размер…

– Для чего он нужен? – перебил Йеппе.

Она села на кафедру рядом с ним и осторожно поставила механизм подальше.

– Это старинный медицинский инструмент. Скарификатор использовали при кровопускании, когда врачебная наука рассматривала болезнь как нарушение баланса, которое можно устранить. Вплоть до XX столетия люди соглашались на кровопускания – с помощью не только скарификаторов, но и, например, чаш, которые ставили на кожу, или толстых игл. Ходили к парикмахерам и пускали кровь, когда надо было побриться или постричься.

Она откинулась назад, опираясь на руки, – грудь натянула ткань рубашки.

Йеппе чуточку отодвинулся.

– Значит, изначально он предназначен не для того, чтобы ранить или убить?

– Точно нет. Убить скарификатором – то же самое, что играть Бетховена на флейте Пана. – Она продемонстрировала соблазнительную щель между передними зубами. – Им пользовались для того, чтобы очистить тело и вернуть баланс.

– Каким образом?

Она убрала волосы за плечи и стала объяснять:

– За один раз выпускают небольшое количество крови, например, десятую часть литра, и таким образом поддерживают в организме баланс. Считалось, что кровопускание выводит дурные соки. При серьезном заболевании могли выпустить значительное количество крови. Иногда кровотечение не останавливали, пока пациент не падал в обморок.

Она скрестила ноги. В воздухе повисло напряжение.

Йеппе вдруг перестал понимать, куда ему смотреть. Обстановку разрядил зазвонивший у него в кармане телефон.

– Извините, надо ответить. – Он встал и протянул ей свою визитку. – Позвоните мне, если вам придет в голову что-то, что может оказаться полезным. Спасибо, что уделили время, я сам найду выход.

Она улыбнулась.

– Не за что. Удачи в расследовании.

Йеппе бегом спустился по лестнице – ее глаза буравили его затылок, надрывался телефон. У двери он сбросил вызов и вышел на Бредгаде.

Мама. Опять.

Эстер де Лауренти убиралась, съев лишь половину ужина, и с удовольствием куталась в волшебную паутину, которую плела вокруг нее Мария Каллас, – Эстер даже не услышала, что в дверь позвонили.

Mi chiamano Mimì, il perché non so. Sola, mi fo, il pranzo da me stessa. [7]

Так красиво, так ужасно грустно, ведь впереди болезнь и смерть. В дверь снова позвонили. Она убрала иглу проигрывателя с пластинки и пошла к входной двери, возле которой уже лаяли собаки. Прежде чем открыть, она пригладила короткие, окрашенные хной волосы.

На лестничной площадке вполоборота к ней стоял мужчина – раньше Эстер его не видела. Услышав, что дверь открылась, он повернулся и удивленно на нее уставился, будто ожидал увидеть кого-то другого. Высокий, светло-зеленые глаза, глубокие ямочки на щеках, сильный подбородок, широкие плечи. Она непроизвольно засмеялась от восторга, но потом взяла себя в руки.

– Да? Вам чем-нибудь помочь?

Мужчина не ответил – просто стоял, улыбаясь.

Она отметила, что у него короткие седые волосы и что на лестничной площадке, застеленной линолеумом, он стоит босиком. Докса и Эпистема зарычали, и она завела их внутрь, оставив дверь чуть приоткрытой.

– Совсем забыл о правилах приличия. – Голос низкий и ясный, с легким акцентом. – Я ваш новый сосед снизу. Ален. На французский манер. – Он протянул ладонь и крепко пожал ее руку. – Да, извините, что вот так ворвался, но я распаковывал вещи и услышал музыку…

– Извините, слишком громко? Я иногда включаю.

– Можно ли слишком громко включить «Богему»? Вряд ли. Особенно когда Родольфо просит Мими рассказать о себе и признается ей в любви.

Он любит оперу. Эстер улыбнулась.

– Согласна. Пуччини много не бывает. Но обязательно говорите, если музыка будет вам мешать. И добро пожаловать в дом. Чудесное место.

– Начинаю подозревать.

Подмигнув ей, он рассмеялся; слишком широкая и открытая улыбка – ей стало неловко.

– А вам взамен придется терпеть запах моей еды. Вообще-то я пианист, но когда есть свободное время, всегда готовлю. Вот такой я повар, скажу я вам; вечно у меня то пот-о-фё, то стейк.

Пианист, который умеет готовить. Эстер почувствовала, как внутри – чуть ниже живота – что-то опустилось; такое же бывает на американских горках. Она осадила себя: он наверняка женат.

– Я недавно развелся. Без всякой драмы, но все равно в нашем возрасте нелегко переезжать в другой район.

Он ей польстил, и они оба это знали. Сколько ему может быть лет? Где-то пятьдесят пять? На десять или пятнадцать лет младше нее. Он никак не может с ней флиртовать, тут просто-напросто французский шарм.

– Не так уж легко переезжать в другой район, если долго жил на одном месте. Но вообще даже приятно попробовать что-то новое. Мы живем здесь девять месяцев, и я постоянно нахожу новые места…

Ей показалось, что по его лицу пробежала тень. Он улыбался, но глаза потухли.

– Вы замужем?

В этот момент Грегерс – одет он был в пальто и старую клетчатую кепку – открыл дверь, встал за ее спиной и удивленно на них уставился.

– У нас гости? – спросил он. – Что это за павлин?

Грегерсу было восемьдесят четыре, но вел он себя как четырехлетний ребенок. Эстер он очень нравился, и обычно она смотрела на его грубости сквозь пальцы, но именно сейчас прекрасно бы без них обошлась.

– Грегерс, это Ален, наш новый сосед снизу. Ален, это Грегерс Германсен, мой сосед по квартире, он снимает у меня комнату.

Ален протянул руку.

– Ален Якольбе, очень приятно.

Грегерс прищурился и застыл в дверях – повисла мучительная тишина. Затем он медленно кивнул.

– Мы ведь уже встречались, разве нет? Я лица не забываю.

Она знала, что это откровенное вранье. Грегерс забывал почти всех, кто ему встречался, за исключением симпатичных девушек из пекарни на Блогордгаде – видимо, они производили на него неизгладимое впечатление, когда протягивали булочки и брали деньги.

Ален смущенно засмеялся и убрал руку.

– Вряд ли. Я бы запомнил.

Грегерс что-то ей пробормотал – можно было разобрать только слово «балбес» – и пошел мимо них к лестнице.

Ален удивленно смотрел ему вслед.

– Грегерс родился грубияном, не принимайте на свой счет.

Ален пожал плечами.

– Мне все равно надо к вещам. Но рад был пообщаться… увидимся.

Он все стоял. И эти ямочки на щеках.

Эстер не знала, что сказать. Да под взглядом этих глаз она стеснялась, как школьница! Такое не подобает женщине, которой почти семьдесят.

Он взял ее руку, прежде чем она успела хоть что-то сделать. Испытывая одновременно потрясение и восторг, Эстер наблюдала, как он поднес ее ладонь ко рту и поцеловал тыльную сторону – нежно и как-то даже слишком интимно. Она отдернула руку и торопливо скрылась за дверью, попрощавшись второпях. Она слышала, как он медленно спускается по лестнице, и у нее, в отличие от него, подскочил пульс.