Лоуренс Гоуф - Аквариум с золотыми рыбками
Поднявшись на третий этаж, они оказались в длинном и узком коридоре.
Квартира Фасии Палинкас была последней слева. Аткинсон вынул из кармана связку ключей. Третий из них легко вошел в замочную скважину. Аткинсон открыл дверь, и они вошли в квартиру.
Входная дверь вела прямо в жилую комнату, в которой стояли обтянутый голубой материей узкий диван, два венских кофейных столика от разных гарнитуров и маленький цветной телевизор. У дальней стены помещалась старинная газовая плита, обшитая хромированной сталью. Франклин подошел и включил ее. Послышалось шипение.
– Лучше выключи, – сказал Аткинсон.
Франклин, чиркнув бумажной спичкой, зажег газ. Затем закурил и стал греть над пламенем руки. От его мокрого плаща поднимались клубы пара. Он устало прикрыл глаза.
– Эй! – окликнул его Аткинсон. – А ну-ка за работу! – Аткинсон открыл раздвижные деревянные двери и прошел в столовую, обставленную весьма скромно: хромированный столик, четыре стула и обшарпанный дубовый буфет. Открыв один из ящиков буфета, Аткинсон принялся рыться в его содержимом.
Франклин неохотно оторвался от плиты и присоединился к своему напарнику. Остановившись у окна, он уставился на стену соседнего дома, когда-то белую, а сейчас покрытую зеленой плесенью. В узком пространстве между двумя домами валялся среди сорняков ржавый холодильник. По-прежнему шел дождь. Франклин зевнул, прикрыв рот ладонью. За спиной у него Аткинсон со стуком задвинул ящик и выдвинул другой. Зашуршала бумага.
Тут вдруг послышался еще какой-то звук – не то чавканье, не то бульканье. Франклин вынул револьвер. Аткинсон удивленно поднял брови. Франклин приложил палец к губам и указал на дверь в противоположном конце комнаты. Аткинсон отбросил пачку счетов, сунул руку под пиджак и вытащил свой кольт. Они обошли стол, направляясь к двери. Аткинсон приложил ухо к деревянной панели. Пять лет назад он слышал точно такой же звук на окраине Чайнатауна. Так булькала кровавая пена, льющаяся из перерезанного горла убитого, труп так никто и не опознал, убийцу не нашли.
Отступив на шаг, Аткинсон ринулся на дверь, ударив в нее с такой силой, что нижняя петля отлетела от косяка. Дверь распахнулась.
Франклин первым переступил порог. Он прислушивался, оглядывая комнату. И вдруг увидел установленный на подоконнике десятигаллоновый аквариум с тремя откормленными золотыми рыбками. Рыбки застыли у поверхности, они почти не двигались – лишь помахивали веерообразными грудными плавниками да изредка, как бы нехотя, поводили хвостами.
Под аквариумом, на крюке, висел крохотный электрический насос с длинной гибкой пластиковой трубкой, подведенной к пластиковой коробке, наполовину зарытой в грунт, покрывавший дно аквариума. Коробку заполнял древесный уголь. Воздух, проходивший через трубку, очищался углем и выпускался через распылитель облачком серебристых пузырьков, насыщающих воду кислородом. Это и оказалось источником звука, заставившего Аткинсона вспомнить мужчину из Чайнатауна – человека с перерезанным горлом.
– О черт, – проворчал Аткинсон. Он подбежал к насосу и вырвал провод из розетки. Бульканье прекратилось. Струйка пузырьков прервалась и исчезла.
– Что-то случилось? – удивился Франклин.
Аткинсон пожал плечами, не отрывая взгляд от аквариума. Три золотые рыбки устремились к лицевому стеклу. Он постучал по стеклу дулом револьвера, и рыбки в испуге метнулись в разные стороны. С чувством странного удовлетворения Аткинсон наблюдал, как рыбы носятся по аквариуму. Но через несколько секунд они снова собрались все вместе в центре аквариума, почти касаясь своими округлыми животами усыпанного цветным гравием дна.
Аткинсон снова ударил револьвером по аквариуму. Стекло треснуло по диагонали – от левого нижнего к правому верхнему углу. Рыбки вновь бросились в разные стороны, правда, не столь стремительно. Аткинсону стало любопытно – устали они или же просто привыкли? На середине трещины показалась капля воды, потом вторая, третья… Самая большая из рыбок подплыла к трещине. Она проследовала за стекающей по стеклу капелькой, опустившись на самое дно. Круглый рыбий рот то открывался, то закрывался. Должно быть, голодна, подумал Аткинсон. Подняв глаза, он увидел, что Франклин смотрит на Него с каким-то странным выражением.
Капельки воды появлялись все чаще: собравшаяся на подоконнике кода полилась тонкой струйкой на покрытый линолеумом пол.
Аткинсон спросил:
– Как ты относишься к рыбе, Джордж?
– Неважно. В детстве нас пичкали ей каждую пятницу. Представь, неделя – жареный тунец, в лучшем случае – филе пикши.
– Я говорю о лососе, а не о твоей мерзкой пикше. Тоненькие ломтики лосося с лимоном, с веточкой петрушки…
– Петрушки?
– Никогда не пренебрегай петрушкой, Джордж. А если ты в ресторане и тебе ее не подали, требуй непременно. Нет ничего полезнее петрушки.
– Ну, если уж ты так считаешь… – пробормотал Франклин, не отрывая взгляда от лужи на линолеуме.
– Впрочем, тебе полезны любые морские продукты, – продолжал Аткинсон, – они богаты протеином, но бедны жиром. Кроме того, море не так напичкано химическими удобрениями и пестицидами, как поле какого-нибудь фермера.
– Да, конечно, это важно, – охотно согласился Франклин. Он не собирался спорить с человеком, способным в раздражении погубить ни в чем не повинных аквариумных рыбок.
– Ты – это то, что ты ешь, – заявил Аткинсон. – Звучит банально, но чертовски верно.
Франклин достал сигарету. Закурив, выдохнул облачко канцерогенов, стряхивая пепел на пол. Его напарник через другую дверь вышел в тесный коридор, ведущий в ванную, и зажег свет. Пошарив в аптечке, отыскал пластиковый пузырек с аспирином и, сунув в рот две таблетки, запил водой из-под крана. Но Аткинсон так и не заметил еще одну золотую рыбку – она плавала в унитазе, лежа на боку, и полувырванный глаз ее покачивался на длинной алой нити.
Первая спальня, несомненно, принадлежала Фасии Палинкас. В спальне стояли огромная кровать красного дерева, дубовое трюмо с овальным зеркалом и письменный стол, на котором вдова разбирала деловые бумаги. Слева от двери находилась кладовка, куда Аткинсон тотчас же и направился.
Из кладовки донеслось звяканье металлических вешалок. Франклин выдохнул облачко дыма, задумчиво созерцая носки своих ботинок. Что ж, пройтись по ним щеткой, вот и все… Немножко почистить – и станут как новенькие… В кладовой снова загремели вешалки. В следующее мгновение в дверях появился Аткинсон. Сняв нитку с отворота пиджака, он окинул спальню быстрым взглядом. Его внимание привлек телефон, стоявший на столе. Он подошел к столу. Телефонный шнур был обрезан.
– Ничего не понимаю, – пробормотал он.
Аткинсон обмотал шнур вокруг аппарата и швырнул его на кровать. Затем подошел к бюро и выдвинул верхний ящик. Несколько связок писем – каждая аккуратно перевязана розовой ленточкой – лежали среди стопок женского белья. Аткинсон сунул кольт в кобуру и развязал одну из пачек.
– Может, пока заглянешь в другую спальню. – Он взглянул на Франклина.
Тот, поколебавшись, согласился.
Аткинсон открыл верхний конверт и развернул листки пожелтевшей тонкой бумаги. Письмо было написано по-гречески. Когда Аткинсон засовывал письмо обратно в конверт, из сложенных листочков выпала маленькая черно-белая фотография – фотография шестнадцатилетней Фасии Палинкас, стоявшей у приземистого белого домика с плоской крышей и густо оштукатуренными стенами. Рядом в тени дверного проема сидела на деревянной табуретке пожилая женщина, одетая во все черное.
Выдержка была подобрана фотографом таким образом, чтобы с максимальной выразительностью передать нежный цвет кожи девушки. Из-за этого задний план получился нечетким – просто-напросто бледно-серое пятно в углу. Аткинсон долго рассматривал это непонятное пятно, пока наконец не пришел к выводу, что это просто пустое пространство между домами.
Порыв ветра ударил в окно спальни. Дождь забарабанил по стеклу. Аткинсон почесал в затылке. Шестнадцатилетняя Фасия Палинкас была в длинной черной юбке и в просторной белой кофте с широкими рукавами. Висевшая на шее цепочка блестела под яркими лучами солнца. Копна черных волос падала на плечи и грудь. Нежный округлый подбородок, темные брови, прямой нос… Припухлые губы чуть открыты… Аткинсон долго смотрел на фотографию, он даже немножечко расчувствовался – ведь это ни к чему не обязывало…
Что-то темное мелькнуло в овальном зеркале бюро. В следующее мгновение он увидел направленное на него ружейное Дуло и услыхал щелчок предохранителя. Аткинсон вздрогнул, рука его потянулась к револьверу… А когда он закричал, крик его утонул в жутком грохоте «магнума-460».
Он еще видел, как, выпав из его руки, спланировала на ковер фотография Фасии Палинкас. А затем он сам вдруг оказался на полу. Его тело оцепенело. Боли он не чувствовал. Он глядел на свою безукоризненно белую рубашку, на красное пятно, расползавшееся по груди. И брюки все в крови… И пиджак… Придется раскошелиться на чистку. Он попытался рассмеяться. Рот его раскрылся, и из него вывалилась верхняя вставная челюсть. По подбородку потекла слюна.
