Фридрих Незнанский - Страшный зверь
— Я искренне обрадуюсь, Саша, если издалека сумею тебе помочь… А еще я хочу тебе предложить там, в городе, остановиться у нас с мамой. И ее номер тоже запомни, впрочем, Валька тебе продиктует сама… Кстати, о ней. Я боюсь, что сестренке там станут активно трепать нервы. У нас это очень любят, садизм такой, провинциальный. Зато им и в головы не придет, что ты — это ты. И Валька там же, рядом с тобой, будет. Ей, если случится неизбежное, очень понадобятся, Сашенька, твои поддержка и помощь. Ты прости, что я, возможно, вмешиваюсь в твои планы, но я чувствую, что только с тобой и надежно… Зря, наверное, я улетаю, но я уже три года не была в отпуске, не освобождала голову от наших телевизионных забот, понимаешь? Уже заговариваться начинаю, на людей лаять… Срываюсь без конца. Да и шеф меня с радостью выгнал, воспользовавшись ситуацией. Кстати, вполне можешь и к нему обратиться, тоже запиши его номер. Поддержка в средствах массовой информации тебе не помешает. А шеф на наших «правоохранителей» большой личный зуб имеет… Скажи, а может, мне отложить этот вояж, а?
— Нет, нет, обязательно лети, расслабься, в океане купайся, лопай экзотические фрукты. Это просто необходимо, особенно такой молодой и красивой девушке, как ты. И не думай о плохом. Да и чем ты Вале поможешь, сочувствием разве что? А я тут, если что… ты понимаешь?
— Я не сомневаюсь, Саша…
— А знаешь, — решился он, — чего бы я сейчас хотел больше всего?
— Интересно!
— Не угадаешь… — Он сделал паузу. — Сосчитать твои веснушки на щечках. И почувствовать их бархатную мягкость, вот. Я вчера только об этом и думал, — он засмеялся. — Правда, дурак, да?
— И ничего смешного, — словно бы обиделась она. — Так мне еще никто не признавался в своих… чувствах. Спасибо, Сашенька, можешь мне поверить, я тебе этого никогда не забуду и не прощу… Но тогда и я хочу кое в чем признаться, можно?
— Конечно!
— Если бы я была твоей женой… ну, хотя бы любовницей, понимаешь?.. Я бы тебя убила за одну только мысль о том, что ты способен на такой подвиг. Обожала бы, как ненормальная, но все равно убила бы… Мне вчера вечером, когда ты уже уехал, Валька рассказала о твоей семье. О некоторых твоих фокусах. Слухами ведь земля полнится, а в вашей прокуратуре — тем более. Еще — о своей сумасшедшей любви к тебе — в те годы, конечно. И о том, что главной причиной твоего расхождения с Герой, о чем ты, разумеется, даже и не догадываешься, было то, что он не мог не замечать Валькиных чувств к тебе. Но он был… на что уж теперь надеяться, был, конечно, слишком правильным, чтобы заводить с женой разговор на эту тему. Ты, когда встретишься с ней, не проговорись о том, что я тебе сказала, а то она очень переживать будет. У нее и без того слишком много сейчас… Вот и все, мой милый, очаровательный, несостоявшийся любовник, о чем я очень жалею, можешь мне поверить. До свиданья, возможно, действительно где-нибудь, когда-нибудь… если мы не будем к тому времени слишком старыми!
— Спасибо за то, что оставляешь надежду! — рассмеялся Турецкий. — Ну и когда он, твой самолет-то?
И после ее ответа, с неожиданной для себя радостью, отметил, что он ведь вполне может еще успеть помахать ей ладонью вслед. Просто раньше надо выехать в аэропорт. Но не сказал Кате об этом, а лишь весело простился и пожелал удачи. Но подумал, что без такого вот жеста с его стороны их вспыхнувшие чувства друг к другу остались бы неполными, куцыми, лишенными, черт возьми, так необходимой в подобных случаях ностальгии при расставании.
Катя была чрезвычайно удивлена.
Отыскав в толпе улетающей публики ярко-красный кофр и рядом — ее, не то, чтобы совсем уж скорбную, но явно печальную фигурку, а вслед за тем и вспыхнувший изумлением взгляд, который она, скорее, машинально остановила на нем, не сразу узнав, он поблагодарил себя за мысль проводить ее. Прижавшись щекой к его груди, взволнованная Катя цепко обхватила его подрагивающими руками и шептала без остановки, будто молитву:
— Ты знаешь, а я все-таки и ждала, и не надеялась… Неужели не поймет, неужели не взглянет хоть напоследок?.. Даже загадала про себя, если сегодня еще увижу, все будет хорошо. А тебя не было, и я здравым умом понимала уже, что ничего хорошего ждать не придется. Но ты пришел… А я даже не знаю, что тебе сказать, все мысли и слова из головы вылетели… Нет, я не влюблена в тебя, я понимаю, этого нельзя, и тебе самому будут мешать лишние волнения, как там она, что с ней… Ничего этого не надо, лишь бы знать, что с тобой все в порядке, а, значит, и с моими… Ты ведь не дашь их в обиду?..
Это была первая ее фраза, произнесенная вопросительно. Катя подняла голову и требовательно уставилась Александру в глаза.
— Само собой, разумеется, — ответил он. — А как же иначе? Могла бы и не беспокоиться. Мне показалось, что мы прекрасно поняли друг друга… Ты знаешь, я вдруг почувствовал сильнейшее желание, просто потребность, махнуть тебе рукой — на дорожку, чтоб полет и отдых были удачными, и на душе у тебя осталось тепло от нашей неожиданной встречи.
— Спасибо, милый… — она все не отпускала его от себя. Но вдруг улыбнулась лукаво, здорово у нее это получалось: — Дома не попало за позднее возвращение? У тебя ж принцип — не врать?
Он засмеялся.
— Не врать, это еще не значит выкладывать на стол все без разбору. Дозировать надо информацию, но от этого она не становится ложью. Я рассказал все, как было, кроме… собственных ощущений, до которых никому нет дела. Я, возможно, просто забыл о них, — могут же у меня быть провалы в памяти?.. Опять же — и возраст. Слышала анекдот, как пациент разговаривает с врачом? «Доктор, — говорит, — у меня появились провалы памяти». А доктор: «Давно?» — «Чего, давно?» — «Так провалы». — «Какие провалы, вы о чем, доктор?»
Катя хохотала взахлеб, будто из нее вместе со смехом изливалась горечь последних событий, и она успокаивалась, настраиваясь наконец на волну добра и дружеского тепла, на волну отдыха от всех неприятностей.
— Какой ты молодец, — выговорила, наконец, — как ты умеешь успокаивать!
— Ну и слава богу. Теперь ты, вижу, в норме. А то стоит, понимаешь, мировая скорбь, тут не об отдыхе, а о клинике надо беспокоиться… Умница, ты — очень хороший человечек. Я могу без конца повторять, что искренне счастлив, что познакомился с тобой… Но скажи мне, как все-таки отреагировала на нашу болтовню Валя? Не обидел ли я ее случайно? Откуда ж мне было знать о ее чувствах? И как мне теперь вести себя с ней? Ты же ее знаешь…
— А вот как со мной разговариваешь. Открыто и честно. Она ведь тоже летит где-то совсем скоро. Сегодня, я имею в виду. Может, еще и встретитесь. Не бери в голову. Мы с ней любим друг друга и никогда не ссоримся. Единственное, в чем наши взгляды расходились, это в отношении к Герке. Тот был всегда слишком спокоен, холоден… Все знал, понимаешь? Ни в чем не сомневался. Но у живых людей так ведь не бывает?
— Почему ты все время повторяешь: был? Разве что-то уже случилось? — Турецкий напрягся.
— Да, конечно… — Катя смутилась. — Нельзя так, когда человеку плохо… А я, честное слово, не хотела перебегать дорожку, которую Валька, возможно, мысленно протоптала для себя. Не знаю. Но когда ты появился, я сразу подумала, что мне нужен именно ты, и никто другой. Я ведь тоже очень самонадеянная девчонка, всегда была такой. А у нас, на телевидении, кстати, другой и быть нельзя, — съедят. Так что прости, я, в самом деле, не хотела напрягать ни сестренку, ни тебя, уж как вышло…
— Ты будто оправдываешься, а зачем? И перед кем, передо мной? Но у нас же фактически ничего и не было, кроме… ну, кроме сегодняшнего телефонного разговора.
— А это ты сейчас сам узнаешь, — улыбнулась она и ловко отцепилась от него, как будто и не сжимала только что в своих объятиях. — Обернись и удивись.
Турецкий обернулся и увидел Валентину, которая с тяжелой сумкой в руке пробиралась между группами отлетающих в Таиланд туристов, одетых в теплые куртки, и вертела головой в поисках сестры, кого же еще?
— Секунду, — сказал он Кате и быстро пошел навстречу Валентине. — Валя! — окликнул он, и увидел, как вспыхнуло ее лицо: она явно не ожидала такой встречи.
— Ух, слава богу, успела! — выдохнула она, отдав ему свою сумку, но избегая, однако, взгляда Александра и нарочито пылко обнимая сестру. — А у меня тоже совсем скоро… — сказала, словно оправдываясь, явно для Турецкого. — Катюшенька, ты дома ничего не забыла? Там какие-то купальники…
— Все мое ношу с собой, — хмыкнула Катя. — А это — лишние, не знаю, зачем сунула их в кофр. Ладно, оттуда не звонили?
— Нет… И мамы нет дома. Не отвечает домашний. А с мобильниками… ты ж ее знаешь, она их боится. Как бы не было беды, сердце болит.
— Ничего, Валюшка, — успокоила Катя, — Саша рядом будет, он пообещал. Да, Саша?
— И двух мнений нет, — бодро отозвался он, уже видя, что добровольно взваливает на свои плечи дополнительный груз, и еще неясно, какой из них тяжелей, — служебный или теперь личный. — Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест. Так ты каким рейсом, — спросил у Вали, и та, не отвечая, раскрыла сумочку и достала билет. — Не знаю, посмотри.
