Хокан Нессер - Возвращение
– Ну, – начал он, – есть несколько вариантов.
– Например?
– Во-первых, какая-нибудь тюремная история. Что-то могло произойти, пока он мотал срок. Какое-нибудь происшествие.
Ван Вейтерен кивнул.
– Правильно, – согласился он. – Тебе надо выяснить, чем он занимался за решеткой. Кстати, где он сидел?
– В «Ульментале», – ответил Мюнстер. – Роот туда уже едет.
– Хорошо. А еще? Я имею в виду мотив!
Мюнстер откашлялся. Подумал еще немного.
– Да, если это не связано с тюрьмой, то, возможно, идет из прошлого.
– Возможно, – согласился Ван Вейтерен, и Мюнстеру показалось, что сероватая бледность на секунду сошла с его лица. – Каким образом? – продолжал комиссар. – Черт возьми, интендант, не говори, что не думал об этом! Прошло уже больше суток, как вы узнали.
– Только половина с тех пор, как появилась уверенность, – стал оправдываться Мюнстер.
Ван Вейтерен усмехнулся.
– Мотив! – повторил он. – Давай думай!
– Кто-то мог решить, что наказания тюремным сроком недостаточно, – предположил Мюнстер.
– Возможно.
– Кто-то мог его ненавидеть. Может, кто-то из родственников убитых ждал, когда он вернется… Вообще-то сложно проникнуть в тюрьму и там кого-то убить.
– Очень сложно. Если не нанять кого-нибудь, кто уже сидит. Там есть такие, кого можно уговорить. Другие варианты?
– Это не варианты.
– Давай излагай все равно.
– У нас нет никаких доказательств.
– Но я все равно хочу услышать.
Кровь вновь прилила к лицу комиссара. Мюнстер откашлялся.
– Хорошо. Есть все же небольшая вероятность, что он был невиновен.
– Кто?
– Верхавен, конечно.
– Действительно?
– Хотя бы в одном из убийств, и если это каким-то образом связано… – Мюнстер запнулся, но Ван Вейтерен молчал. – Но это только предположение…
Дверь слегка приоткрылась, и в палату заглянула усталая медсестра:
– Позвольте вам напомнить, что время посещения истекло. Доктор Ратенау через пару минут придет осматривать пациента.
Комиссар злобно взглянул на медсестру, ее голова тут же исчезла, и дверь закрылась.
– Предположение, да. Вы позволите мне, интендант, высказать несколько предположений здесь, в доме для обреченных?
– Конечно, – сказал Мюнстер, вставая. – Разумеется.
– И если, – продолжал Ван Вейтерен, – окажется, что бедный старикан провел в тюрьме двадцать четыре года за то, чего не делал, тогда…
– Тогда?
– Тогда, черт меня побери, это будет самый крупный судебный скандал в этой стране за сто лет. Да какие сто лет, за всю историю!
– У нас нет никаких доказательств, – повторил Мюнстер, продвигаясь к выходу.
– Кальпурния, – проговорил Ван Вейтерен.
– Что? – не понял Мюнстер.
– Так звали третью жену Цезаря, – объяснил комиссар. – Достаточно лишь подозрения[2]. А оно есть и здесь. – Он постучал пальцем по голове.
– Я понимаю. До свидания, комиссар. Я зайду завтра после обеда, как обещал.
– Я позвоню сегодня вечером или завтра утром и продиктую, что мне нужно, – произнес Ван Вейтерен. – Скажи Хиллеру, что с сегодняшнего дня этим делом занимаюсь я.
– Будет сделано, – ответил Мюнстер, выскальзывая за дверь.
«Ну что ж, – подумал Мюнстер, пока ждал лифт. – По крайней мере, он почти не изменился».
15Первый ассистент криминальной полиции Юнг посмотрел на часы и вздохнул. Он договорился встретиться с Мадлен Хугстра у нее дома в четыре часа и, чтобы не прийти слишком рано, решил провести сорок пять минут в баре в том же квартале в пригороде Грунстада. Дорога заняла меньше времени, чем он рассчитывал, и стало ясно, что его по-прежнему преследует привычный страх опоздать.
Он сел за столик у окна с большой чашкой шоколада. Через полупрозрачную занавеску виднелись нечеткие контуры прохожих на тротуаре, и на минуту ему показалось, что он смотрит старый сюрреалистический фильм. Он тряхнул головой. Какой, к черту, фильм? Это просто усталость. Обычная тоскливая усталость копа.
Он помешал напиток в чашке и решил набросать вопросы в блокноте. Открыв блокнот, Юнг увидел, что тот с глоссарием французских глаголов – видно, он случайно унес его после того, как помогал с французским Софи.
Софи была тринадцатилетней дочерью Маурейн, с которой он с недавнего времени встречался.
В сущности, не так уж и недавно, хотя случались эти встречи довольно редко. Пока он сидел, пытаясь убить время, в голове стали роиться мысли, получится ли из этого что-то серьезное. Между ним и Маурейн. Он попробовал разобраться, есть ли у него самого такое желание.
И в первую очередь есть ли оно у Маурейн?
А может, лучше ничего и не желать. Отказаться от пирожного и довольствоваться изюминками, которые перепадают. Как всегда, одним словом. Именно как всегда.
Он вздохнул и попробовал шоколад.
Но Маурейн ему нравилась. Ему нравилось сидеть вечерами с Софи и помогать ей с математикой или французским… или чем угодно, что зададут; он помогал ей пока всего три-четыре раза, но успел впервые в жизни ощутить себя в некотором роде в роли отца.
И ему это нравилось. Это была новая для него ипостась. Она дарила ему чувство уверенности и защищенности, которыми до этого жизнь его не особенно баловала.
Пока неясно, насколько это действительно получилось, но что-то все-таки есть.
– Несомненно, est, – пробормотал он сам себе, одновременно удивляясь, откуда в его голове взялось такое идиотское выражение.
Вспоминая эти непритязательные вечера, это простое и значительное – просто помогать и брать на себя немного ответственности за подросшего ребенка… тут надо признаться, он надеялся, что однажды Маурейн спросит его напрямую.
То есть попросит остаться. Продолжать так во всем остальном. Переехать к ним и начать жить втроем одной семьей.
В какие-то дни эта мысль его до смерти пугала, и он понимал, что сам никогда не сможет об этом заговорить. И все же эта мысль не покидала его.
Как род тайной надежды – сокровенной мечты, смутность и хрупкость которой так велика, что никогда он не решится взять ее в руки и взглянуть на нее поближе. И никогда как следует не разглядит.
Жизнь вообще непредсказуема, и, конечно, далеко не всегда можно вернуться назад.
«Черт, что я хочу этим сказать?» – подумал он.
Он снова взглянул на часы и закурил. Еще пятнадцать минут. Он не горел желанием опрашивать госпожу Хугстра; если он правильно понял, речь шла о пожилой даме из высших слоев общества…
Строгая, избалованная женщина, с морем прав и отсутствием обязанностей. По крайней мере, так звучал ее голос по телефону. Хотя это и несколько озадачивало, если учесть ее связь с Верхавеном.
Кажется, тот не был представителем высшего общества?
В любом случае, она его будет пристально рассматривать. Почувствует этот стойкий запах холостяка – смесь табака и дешевого одеколона, заметит пятна на брюках и перхоть на плечах. Отнесет его к определенной категории, осознает свое превосходство и установит легкую, но заметную дистанцию, что на самом деле значит только то, что в ее круге полицейских воспринимают как род слуг. Которых эти люди наняли охранять себя и другие ценные для общества вещи – деньги, предметы искусства, право свободно располагать своим имуществом и тому подобное.
«Черт, – подумал он. – Это никогда не пройдет. Похоже, я буду мять в руке свою грязную шапку и кланяться до самой смерти.
Извините, что я врываюсь. Простите, что я должен побеспокоить вас, задав несколько вопросов. Простите, что моего отца выгнали с работы в типографии и он спился.
Нет-нет, мне, право, очень жаль, госпожа, видимо, я ошибся… Конечно, я хочу, чтобы меня похоронили на собачьем кладбище, там мне и место!»
Он допил шоколад и встал из-за стола.
«Я слишком много думаю, – решил он. – В этом вся проблема».
«Надеюсь, она хотя бы не станет угощать меня ромашковым чаем», – закончил он свои размышления.
Госпожа Хугстра слегка приоткрыла дверь и сняла цепочку, только когда он показал удостоверение.
– Простите, я от природы очень осторожна, – объяснила она, открывая дверь полностью.
– Осторожности много не бывает, – сказал Юнг.
– Пожалуйста, проходите.
Она первой прошла в гостиную, обставленную массивной мебелью. Знаком пригласила его сесть в одно из двух плюшевых кресел, которые, как троны, возвышались у камина. Рядом стоял основательно накрытый стеклянный столик с чашками, блюдцами, булочками, печеньем, маслом, сыром и вареньем.
– Я пью ромашковый чай, – сказала она. – Для желудка. Полагаю, это не совсем мужской напиток. Могу предложить вам кофе или пиво.
Юнг с благодарностью сел. Признал, что несколько предвзято судил об этой полноватой миниатюрной женщине. Что его опасения преувеличены и их источником был он сам. Видимо, как всегда.
Без сомнения, впечатление такое, что здесь присутствовала человечность. И тепло.
