Георгий Вайнер - Бес в ребро
— Погоди, доченька, послушай… Я забуду, что хотел сказать… А это обидно, потому что упущенная мысль всегда кажется значительной. — Он засмеялся, и его неподвижное растрескавшееся лицо привычно затеплело. — Мне сегодня на рассвете приснилась Зина, и я подумал, что, наверное, скоро умру…
— Дед! Не говори так! Не хочу я этого слушать! Это злые глупости! — закричала я.
Он снова помотал головой:
— Ра, девочка, ты должна понимать, что в мои годы у человека должны быть серьезные отношения со смертью. Тут неуместно легкомысленное кокетство…
— И что, ты хочешь напугать меня надвигающейся Большой пустотой?
Старик зябко потер свои большие ладони мастерового человека, пожал плечами, грустно усмехнулся:
— Во мне появилась сентенциозность деревенского умника. Но я не считаю больше смерть пустотой. Она — часть жизни, пусть завершающая, концевая, но она часть нашего жизненного пути. Как бы это сказать? Смерть — финишная ленточка, не сорвав которую нельзя считать забег состоявшимся…
Я смотрела на него, и у меня замирало сердце. От долгих его лет кожа потемнела, полопалась и залоснилась, она протерлась до коричневых заплаток родимых пятен, он весь был безнадежно, необратимо стар. Как сильно он сдал за этот год! Он работал до последнего времени и имел репутацию лучшего зубного врача в городе. И ушел на пенсию, когда от рака буквально сгорела за три месяца Зинаида Сергеевна.
Он был настолько старше жены, что и мысли не допускал, будто может пережить ее. Однажды, это было давно, он сказал мне как бы шутя, что мечтает работать до последнего дня своего. «Я хотел бы умереть на работе, — говорил он с улыбкой, — у себя в поликлинике. Летом, лучше всего в августе, после долгого жаркого дня, сильно устав, прилечь на клеенчатую кушетку у себя в кабинете, задремать за чтением вечерней газеты и больше не проснуться…»
Но тогда это звучало совсем несерьезно. А сейчас я почему-то испугалась предстоящего разговора.
— Ты знаешь, Ра, я только сейчас, завершая свой путь, сформулировал для себя основной закон поведения в жизни нравственного человека…
Зазвонил телефон. Старик вздохнул, остановился, и я обрадовалась возможности прервать его, мне не хотелось слушать его разговоры о смерти, потому что я знала: он скажет правду.
— Погоди, дед, я принесу тебе аппарат…
А Старик крепко взял меня за руку.
Телефон в комнате надрывался, трезвонил, я боялась, что если не снять с него трубку, он разлетится от разрывающего его внутреннего напряжения на тысячу мелких болтиков и проводков.
А дед не отпускал моей руки. Пока последний взвяк, как металлический всхлип, не оборвал электрическую истерику телефона.
— Вот видишь, все кончается естественным путем… Так или иначе кончается… О чем же мы говорили?..
— Мы не говорили, а ты вещал, — сердито сказала я. — А я томилась от ощущения своей несчастности и желания получить совет.
— Какой тебе нужен совет? — Старик смотрел на меня с добродушной насмешкой.
— Я чемпионка мира по осложнению своей жизни. Что происходит сейчас со мной, ты догадываешься… Распад какой-то…
Дед кивнул неодобрительно.
— Собираешься привыкать к несчастьям…
— Боюсь, что придется… Другого пути пока не видно… Но пока что я ввязалась в историю, которая мне сильно не нравится, но и сделать вид, будто я ничего не знаю, теперь уже невозможно…
Я стряпала и сбивчиво рассказывала ему о Ларионове, о драке, вспоминала все то, что мне объяснил Жигунов. Что делать?
— Помогать, — как всегда величественно и безапелляционно заявил Старик. — Он защищал свое достоинство, и долг каждого приличного человека — помочь ему…
— О чем ты говоришь? — бросила я в сердцах на стол ложку. — В моем нынешнем положении — плюнуть на свои проблемы и заняться спасением достоинства чужого человека? Я не поспеваю сходить к Маринке на родительское собрание! А Сережка грубит и получает тройки по литературе.
— Какого же ты ждала совета? — мягко переспросил дед.
— Кому позвонить, с кем переговорить, кого можно подключить к этому делу, чтобы разобрались и по закону, и по справедливости.
— Ты все-таки, Ра, еще дурочка, — засмеялся, заперхал Старик. — Твой приятель из милиции объяснил тебе, что вся эта компания уже натерла телефонными дисками мозоли на пальцах и в системе «позвонить-поговорить-подключить» они сильнее и умнее тебя…
— Что же делать?
— Идти самой и разбираться. Милиционер сказал, что частных детективов у нас нет, но быть частным честным человеком, слава богу, никому не запрещается… — Он смотрел на меня одним глазом, другой был прищурен, а зрячий был красновато-воспаленный, выпуклый, верблюжий — мудрый и скорбящий.
— Дед, ты шутишь? — испуганно спросила я.
— Нет, не шучу, — покачал он головой. — Ты хотела уклониться от разговора о законе жизненной цели, а он сам к нам явился…
— Какой закон? Какой цели?
— Я тебе говорил, что сформулировал закон смысла жизни…
— А в чем он, смысл жизни?
— А для всех людей он разный. Но любой думающий человек так или иначе занят поисками смысла жизни. То есть рано или поздно он осознаёт и выбирает для себя цель, которую старается достигнуть с помощью выстраданной или холодно обдуманной системы поведения…
— Интересно знать, что это за система? — с искренним любопытством спросила я, поскольку хотелось бы представлять себе хоть подступы к цели жизни, если не имеешь осознанной самой цели.
— Это лестница, на вершине которой цель — Смысл Жизни. Это может быть автомобиль «Жигули», мантия академика, однокомнатный кооператив, замужество, должность завотделением или премьер-министра, высокое звание…
— Понятно, понятно! Тут, дед, ничего нового нет. Интересно, что на ступеньках этой лестницы? Из чего они сделаны?
— Из наших повседневных проблем, дел и забот, из наших поступков, — вздохнул Старик. — По отношению к цели, к смыслу жизни они ведут или вверх, или вниз. Как бы имеют знак — или «плюс», или «минус». Чем выше осмысленность жизни, тем больше «минусовых» проблем, тем труднее путь к цели… Умному жулику очень легко установить в душе своей искривленный порядок, который ведет его к цели и смыслу жизни. Буржуа вообще самая душевно стабильная часть населения. А интеллигентному человеку всегда найти смысл жизни трудно. Масса сомнений снедает его. Он думает о нравственности, осмысленности, справедливости ежедневно возникающих перед ним проблем… тех самых проблем, которые только в сумме могут привести к цели… А сумма для этого должна обязательно быть положительной… Я говорю очень сложно, очень путано, но я так хочу, чтобы ты поняла меня! Я не хочу, чтобы ты сжилась с мыслью о своей несчастности, брошенности, чтобы ты привыкла к неприятностям… С этого начинается каторга чувств…
— Дед, ты же добрый и мудрый человек! Ну, подумай сам, как еще я могу чувствовать себя сейчас?
— Ты должна чувствовать себя ужасно, — согласился Старик. — Потому что старая главная цель жизни разрушилась… Сейчас в тебе бушуют боль, горечь, испуг. Но в тебе уже идет поиск новых задач, я хочу, чтобы ты увереннее выбрала ступеньки в новый для тебя мир…
Я подошла к нему сзади, обняла его горячую костистую голову, он сбивчиво объяснял мне что-то, и я чувствовала, как между моими ладонями текут его слезы, и сказала ему зачем-то:
— Дед, ты такой красивый Старик! Тебе надо носить бороду. Она тебе очень пойдет. Длинная белая борода…
А он, отталкивая меня, сказал ворчливо:
— Нельзя, не могу себе позволить. Старики теперь бород не носят, это ныне атрибут молодости. И безответственности. Ты когда-нибудь бородатого начальника видела? То-то…
* * *В пять часов мы договорились встретиться с Ларионовым у кинотеатра «Первомайский», он должен был приехать сюда из прокуратуры.
У входа в кино людей почти не было, сеанс недавно начался, да и картины были такие старые, что вряд ли и к началу сеанса зрители ломились в зал. Я ходила вдоль стеклянной стены, рассматривала афиши. К ним были подклеены рукописные аннотации, которыми переживающие за выполнение плана кинопрокатчики рекламировали свои фильмы. — На листочках разноцветными фломастерами было написано: «Эль Греко» — фильм о трагической любви художника к даме из высшего общества».
На следующей афише, изображающей тщедушную раскосую девушку в объятиях блондинистого гиганта, сообщалось: «Москва — любовь моя» — фильм о трагической любви русского скульптора к японской балерине».
Чуть поодаль висела безо всяких рисунков и пояснений афиша «Царевны-лягушки». Наверное, это был фильм о трагической любви царевича к лягушке. Может быть, Витечка когда-нибудь станет самостоятельным режиссером и поставит фильм о своей трагической любви ко мне, закончившейся кризисом, и о том, как я из лягушки оборотилась в прекрасную Гейл Шиихи.
