Виктор Пронин - Выигрывать нужно уметь (сборник)
– И у меня кое-что есть, – я кивнул в сторону бутылки посредине стола.
– Это хорошо, – кивнул Володя, не видя бутылки, не слыша меня. Я понял – он откликался просто на звуки моего голоса – есть, дескать, здесь живое существо, и уже слава богу. – Я это... Вчера... Когда от тебя вышел... Вес потерял.
– В обществе?
– В природе. А когда протрезвел, вес вернулся.
– Это со многими бывает, когда люди за ум берутся, когда с выпивкой завязывают...
– Я на потолке спал, – сказал Володя обреченно.
– Жена видела?
– Да.
– И что сказала?
– Совсем, говорит, умом тронулся, совсем одурел мужик. А ты где спал?
– Не помню. У меня простынь с резинкой по краю... Может, я под нее забрался и меня не подняло.
– Это все багульник... Я с утра прочитал про него в энциклопедии. За ним такое водится, о нем такое мнение... Если хочешь знать, его в противогазах собирают, чтобы умом не повредиться.
– Знаю.
– Потолок – это фигня, Витя... Есть кое-что покруче, есть кое-что пострашнее.
– Голоса? – спросил я, уже догадываясь, какая неожиданность подстерегла Володю этим утром.
– Да, – кивнул он. – Значит, тебе это тоже знакомо... В общем, так, старик... Все рушится, все рушится, все рушится. Понимаешь, что началось... Когда моя Калерия ушла на службу, я начал к тебе собираться, чтобы поделиться, рассказать, как вечером домой добирался... Ну, сам понимаешь... Ищу носки и не могу найти. И у меня вырвалось непроизвольно, без зла, просто чтобы что-то произнести. И я сказал, не вслух даже, Витя, не вслух! Про себя! Внутрь как бы: «И куда эта стерва носки подевала!» Так я подумал... И вдруг слышу ее голос... Представляешь? Причем, не звуки, я чувствую, что она этих слов не произносила, и я услышал ее слова не ушами, Витя, не ушами! Они возникли во мне без участия органов речи и органов слуха! Я внятно выражаюсь?
– Вполне. И что же она сказала?
– Она говорит: «В комоде, в нижнем ящике... А что касается стервы, то пусть это останется на твоей совести, дорогой. Сочтемся славою». Последние слова она вроде бы как бы хмыкнула, понимаешь, с усмешечкой такой недоброй. А я еще не врубился, я все думаю, что беседую с ней так... Ну как бы тебе объяснить...
– Мысленно, – подсказал я.
– Во-во! Мысленно. Мы же все так тихонько бормочем про себя, материмся, с кем-то там отношения выясняем, начальство посылаем на все буквы алфавита... Со мной это частенько случается, а если я еще и рюмочку пропущу... То я, можно сказать, сам с собой не замолкаю. Это у меня уже как бы норма.
– Как и у всех нас, – кивнул я, разливая настойку по стопкам. Володя смотрел на льющуюся жидкость почти с ужасом, но не остановил меня, не отставил свою стопку в сторону, он просто завороженно смотрел на чуть зеленоватый напиток, да, он почему-то получился слегка зеленоватым, будто я настаивал его на молодой весенней травке.
– Так вот, направляюсь я к комоду, – продолжал Володя, – выдвигаю нижний ящик и вижу родимые свои носки. И говорю негромко так, скорее даже с благодарностью, чем с гневом... Почти вслух... А может быть, вообще только подумал... Но слова были такие: «У, изменница коварная!» Витя...
– Ну?
– Витя, и она мне отвечает... Невесело так, без вызова или гонора бабьего: «А что, – говорит, – Володя, мне остается... Ты сам меня к этому подтолкнул. У тебя одни забавы, – на выпивку намекает, – у меня другие» – это уже она про блуд свой подлый и бесстыжий.
– Так, – откликнулся я, совершенно не представляя, что еще можно сказать Володе.
– Витя, я обошел всю квартиру – может, думаю, где прячется и из своего уголка глупости мне всякие свои выдает. Нигде никого. Звоню на работу – Калерия на месте. Голос, однако, невеселый, будто она и в самом деле со мной вот так поговорила... Понимаешь, что произошло... Сама того не желая, она тайну свою похотливую и открыла.
– Ну почему сразу уж и похотливую, – возразил я. – Влюбилась, наверно. Женщина молодая, красивая, можно сказать, вся из себя... Дай бог ей здоровья и счастья, – я поднял свою стопку.
– А знаешь, выпью! – решительно сказал Володя. – А то у меня эта способность уже сошла на нет. Я сдуру утром кофе выпил. И протрезвел. И тут же все голоса во мне и смолкли. Представляешь? Даже обидно стало, немота наступила.
– Еще поговорить хочешь?
– Хочу. Понимаешь... Ведь мы же с ней-то, с Калерией, по душам, считай, и не говорили ни разу... А тут такой случай... Как упустить? Может, другого и не представится... Знаешь, Витя, я и тебе советую. Ведь что получается, – маленькие обезьяньи глазки Володи действительно горели синим пламенем, – вроде и сказал все, что наболело, выплеснулся, она тоже... Ведь правду мы говорим, правду! Ее здесь нет, меня там нет, вроде и разговора между нами никакого не произошло, а все сказано, открылись мы друг дружке! Я же тебе не все сказал, мы все припомнили, все напряги меж нами сняли... Нам с Калерией теперь жить будет легко! Ведь мой голос в ней звучал, как ее собственная совесть, и наоборот – ее голос это моя совесть во мне заговорила... Говорю ей, что, дескать, про ребеночка намекала... А она мне – не будет ребеночка. Почему? – спрашиваю. Я не была уверена, что он твой, а чужого не хочу. Чей же он?! – уже ору я, не сдерживаясь, внутрь ору, в себя!
– Ну?
– А тебе-то что до этого, – отвечает она мне. Как жить дальше, Витя? Как? С одной стороны, вроде легче стало, объяснились, можно сказать... А с другой? Кто выдержит такую правду? И на фиг она мне такая правда?! На фиг?!
– Тебе больше нельзя, – сказал я, пытаясь отодвинуть стопку от Володи.
– Нет, я еще один вопрос ей не задал... Я хочу спросить – кто же этот хмырь, который в нашей с ней жизни завелся?
– А зачем? Все испортишь... Ты его иначе отбей.
– Как?!
– Делом.
– Каким делом?!
– Срамным.
Я никогда не думал, что Володя может так покраснеть. Покраснел. Сквозь его седоватую щетину вдруг проступил такой яростный румянец, что мне даже стало неловко за интимный свой совет.
– Ладно, – сказал я, – давай по глоточку. Может, еще чего друг дружке скажете, может, чего веселого припомните... Мне с моей тоже не мешало бы кое о чем поговорить.
– Во! – вскричал Володя. – И правильно, старик, и правильно! Только так! Только вперед!
Мы бестолково чокнулись, чуть выплеснув драгоценную влагу на пальцы, но Володя даже не заметил этого, а мне было не жалко – бутылочка у меня в подвале еще оставалась. Мне еще со столькими людьми поговорить надо, со столькими ребятами отношения прояснить, а с одним хорошим человеком я так завяз, вернее, мы так завязли, что без потусторонних сил нам не разобраться, не сойтись, не разбежаться.
Так бывает, ребята, так бывает.
А сказать все глаза в глаза духу не хватает. Да и потом в другом дело – самые заветные и трепетные слова, произнесенные вслух, иначе звучат, иначе понимаются. А когда вроде сам с собой, со своей совестью – чего уж тут лукавить, чего дурака валять... Наверно, что-то случилось с нами, с людьми, – даже когда в глаза смотрим, не верим, подвоха ждем, подлянки опасаемся, а когда чего-то долго опасаешься, обязательно дождешься.
Хороший хмель мы в то утро с Володей поймали, никакая сливовица, никакая текила не сравнятся. Убедились – есть еще силы в этом мире, нами не освоенные, а впрочем, чего уж там, в нас же эти силы и заложены, вызвать их только надо, поверить в них... И Равиль всегда говорит – все изначально в человеке, а если и ждут нас еще какие-то великие открытия, то не в дальних мирах, нет, в нас же самих.
Бутылочку мы в тот день, конечно, закончили, чего уж там темнить, и славно поговорили со многими ребятами, и с женщинами поговорили, с которыми никогда бы не решились вслух, кого-то простили, кто-то нас простил...
Незаметно прошел день, наступил вечер, снова взошла луна, почти такая же круглая, как и в прошлый вечер, почти такая же белая... Володя привычно полетел к себе домой. Пролетая над крышей дома Рачишкиных, приветственно помахал мне рукой, и как-то жутковато трепетали на ветру полы его коротенькой тощеватой курточки – по пьянке он забыл застегнуть ее. А я спустился в подвал убедиться, что бутылочка с настойкой багульника стоит в укромном уголке в целости и сохранности.
Но оплошал, видимо, выпили мы с Володей маленько лишнего. Да, ребята, да, пошатнулся и неловким движением столкнул бутылку на пол. Ну что сказать – раскололась бутылочка, пол в подвале был выложен половинками кирпича. В щели между кирпичами и ушла колдовская настойка.
– Надо же, – пробормотал я почти без сожаления.
Теперь этот год пройдет в ожидании новой весны, когда у входа в метро станции Белорусская-радиальная снова на несколько дней появится бабуля с пучками сухоньких, корявенких веточек багульника. Не упустить бы, не забыть бы в суете нервной и бестолковой.
Дай бог ей здоровья!
Март, 2005
ЧЕРТОВ ПАЛЕЦ
КАРАДАГ-73
Наверно, это был октябрь, да, холодное, солнечное октябрьское утро. Асфальт покрывала первая изморозь. Листья, опавшие за ночь, тоже были в изморози, сквозь которую просвечивала их желтизна. Каждую ночь листьев опадало все больше, и все прозрачнее становились клены на улицах. И все больше становилось неба, холодного, осеннего, синего неба.
