Ежи Эдигей - Это его дело
— Что ж, не буду вас больше задерживать, поскольку вы изъявили желание помолиться за душу убитого, — сказал Чесельский. — Не забудьте, пожалуйста, о чем я вас, просил, никаких скандалов.
— Все будет в полном порядке. — И оба Урбаняка исчезли в дверях костела.
Вслед за ними последовали Шиманек и Чесельский. Отпевание подходило к концу. Родители Стояновского сидели в первом ряду, погруженные в печаль, во втором ряду чинно расселись Урбаняки, как-никак родственнички. За ними сидели пожилые люди — наверное, друзья родителей, возможно, дальние родственники. Полно было и святош, которые не пропускали ни одного богослужения.
— В сентябре хорошо умирать. Цветов полно, — пропищала какая-то богомолка, стоявшая около Чесельского. — А в январе или феврале их днем с огнем не сыщешь.
Процессия направилась к кладбищу, растянувшись в узком проходе между памятниками.
Так получилось, что Чесельский и Шиманяк оказались возле Малиновского, рядом с ним шел Вишневский, завскладом.
— Вот иду и думаю, неужели в этой толпе идет тот, кто его убил? — не удержался Малиновский.
— Уверен, — подтвердил завскладом. — Убийца всегда приходит на похороны.
— Скажите, а Генрик Ковальский здесь?
Малиновский осмотрелся по сторонам.
— Я видел его в костеле. А сейчас что-то не вижу.
— Он идет сзади за нами. Вон в той группе, — и Вишневский показал пальцем назад.
— Какой он из себя?
— Высокий, светловолосый.
Чесельский украдкой разглядывал Ковальского. Высокий, стройный, в синих джинсах. Точь-в-точь как описала пани Болецкая.
Над гробом ксендз торопливо пропел положенную молитву и тотчас ринулся обратно в костел отпевать следующего.
От имени строительного объединения выступил с прощальным словом один из сослуживцев Стояновского. Сказал, что обычно говорят в таких случаях, сказал даже, что Зигмунт погиб на посту. Родственники бросили в могилу первые комья земли, вслед за ними близкие и друзья Зигмунта. Вырос холмик на могиле человека, который еще неделю назад и думать не мог, что его жизнь так трагически оборвется.
Друзья и знакомые, перед тем как разойтись, еще раз выразили соболезнование родителям Зигмунта. Первыми подошли к ним отец и сын Урбаняки, на правах ближайших родственников. Вели они себя, надо сказать, совершенно пристойно, как и обещали. Подошел и Генрик Ковальский, сказал несколько теплых слов и, распрощавшись, направился через боковые ворота к выходу.
Чесельский и Шиманек последовали за ним. Выйдя на Повонзковскую улицу, Ковальский направился к своему «вартбургу», стоящему на стоянке. В этот момент Чесельский обратился к нему, попросил подвезти до центра.
Ковальский несколько удивился, но, видимо припомнив, что видел этих двух молодых людей в похоронной процессии, любезно согласился.
— Сейчас я открою дверцу. Вам куда? Мне на Тамку.
— А нас в управление милиции, дворец Мостовских.
Ковальский нахмурился, но быстро овладел собой.
— Понимаю. Я арестован?
— Нет-нет. Нам просто хотелось бы с вами поговорить, и, пожалуй, лучше сделать это сейчас, не привлекая ничьего внимания, без официального вызова в управление. Вы хорошо понимаете, что, ведя следствие об убийстве Стояновского, мы не могли не выйти на вас.
Ковальский, не сказав ни слова, открыл дверцы и сел за руль. Офицеры милиции сели сзади. Довольно быстро они доехали до управления.
Без алиби
На сей раз Чесельский решил допросить Ковальского в соответствии с установленной процедурой: предупредил, что следует говорить только правду, что за дачу ложных показаний он будет нести ответственность, что все сказанное им будет запротоколировано. Шиманек сел за пишущую машинку. Проверив документы и записав все анкетные данные Ковальского, они приступили к допросу.
— Как давно вы знали Зигмунта Стояновского?
— Я познакомился с ним еще в студенческие годы, вместе учились в Варшавском политехническом. Я был немного старше, кончил институт на три года раньше. Во время учебы мы вместе занимались греблей. Выступали в одной восьмерке на соревнованиях Политехника — Университет. До сих пор у меня хранится грамота за победу на этих соревнованиях.
— Вы дружили?
— Не совсем так. — Ковальский держался спокойно, никаких следов волнения. — Просто мы были добрыми приятелями. После окончания института мне удалось устроиться в строительный кооператив. Там я довольно быстро продвинулся. Когда Зигмунт окончил институт, я уговорил его пойти к нам, постарался дать ему интересную работу, посоветовал заняться улучшением качества смазки.
— Виксил — это результат работы Стояновского?
— Ну что вы. Эта смазка давно известна, добрых пятьдесят лет применяется при бетонировании. В Польше, правда, ее начали более широко использовать только после войны. Стояновский улучшил качество смазки, предложив добавлять в виксил порошкообразный кварц, вернее, не сам кварц, а определенную смесь.
— А, знаю, зеосил. Такой белый порошок.
— Да, зеосил, — подтвердил Ковальский, не скрывая своего удивления, откуда милиция так хорошо разбирается в тонкостях строительного дела.
— Позже ваши добрые отношения испортились. И вы явно враждебно были настроены по отношению к нему. Эго правда?
— Правда, — неохотно подтвердил Ковальский.
— Расскажите поподробнее, какова причина этого.
— Стояновский поступил бесчестно по отношению ко мне.
— В чем это выразилось?
— Я его пригласил работать у нас, при каждой возможности продвигал. Когда же стал вице-председателем, постарался, чтобы Зигмунта назначили главным технологом. Он же оказался неблагодарным человеком, стал копать под меня. Хотел занять мое место. Начал интриговать. Настраивал против меня не только служащих, но и рабочих. Все это было очень унизительно, и в один прекрасный день я плюнул на все и ушел. Устроился в проектное бюро на Тамке. Получаю теперь больше, и коллектив хороший. С тех пор я не поддерживал никаких отношений с паном Стояновским.
— А с пани Стояновской?
Ковальский залился краской, что было очень заметно, несмотря на сильный загар.
— Ирену Стояновскую я не видел после ее замужества.
— Так ли?
Ковальский покраснел еще больше.
— Да, припоминаю, как-то раз я случайно встретил ее на Краковском Предместье, предложил зайти в кафе, выпить по чашечке кофе. Кафе, кажется, называлось «Телимена». На углу Краковского Предместья и Козьей улицы.
— Весьма приятно, пан Ковальский, что вы начинаете кое-что припоминать, — не без ехидства заметил Чесельский. — Прошу вас говорить только правду, ничего не утаивая. Надеюсь, вы понимаете, что мы довольно много знаем. Напоминаю вам, дело идет об убийстве человека.
— Я его не убивал.
— Вам такое обвинение не предъявляется. Я прошу вас говорить только правду.
Ковальский молчал довольно долго, наконец заговорил:
— Вы знаете, что нас с Иреной связывали определенные отношения? Я был к ней очень привязан.
— Вы собирались жениться на ней?
Ковальский был сильно смущен этим вопросом.
— О… нет. Я женат, у меня двое детей.
— Понимаю, — усмехнулся поручик. — А как же Стояновский?
— На предприятии все знали о наших отношениях. Ирена даже не скрывала этого. Ей весьма льстило, что ею, простой работницей, заинтересовался один из руководителей кооператива. Скорее всего, она рассчитывала благодаря этому продвинуться по работе. И это было вполне возможно. Она совсем неглупа, и я, постепенно продвигая, мог назначить ее начальником производства.
— Без технического образования?
Ковальский в ответ искренне рассмеялся.
— Вы плохо знаете, пан поручик, какие царят порядки в строительных организациях. Даже председатели бывают с неоконченным средним. Только в последнее время стали требовать соблюдения формальностей…
— Давайте вернемся к Ирене, — прервал Чесельский.
— Все было хорошо, пока на Ирену не обратил внимания Стояновский. У нас работает много женщин. И среди них немало молодых и привлекательных, они всегда готовы завязать знакомство с сотрудниками, занимающими определенные посты. Надо сказать, что Стояновский мог понравиться не одной молодой особе, даже не занимая высокого положения. А этот негодяй сразу спикировал на Ирену, хотя хорошо знал, что она моя.
— Почему же Ирена предпочла его вам? Он же не мог насильно заставить ее выйти за него замуж?
— Почему? Ничего себе! Он же знал, что я не могу жениться на ней, вот и сыграл на этом. И выиграл.
— Вы, кажется, неоднократно угрожали Стояновскому?.. — на всякий случай спросил Чесельский.
— Угрожал… — спокойно подтвердил Ковальский. — Я был зол на него, возмущен его неблагородством. Мало я денег потратил на нее? Когда я еще только с ней познакомился, она была вульгарной девицей с Таргувека. Знаете, такая, у которой обе ноги левые: ни ходить не умела, ни рта раскрыть, не говоря уж о том, как вести себя в ресторане, как держать вилку, нож. Я ее первый вывел в свет, в лучшие рестораны Варшавы — и в «Бристоль», и в «Гранд». Научил ее, как вести себя. Слышал, что теперь она элегантная, красивая женщина. А кому она должна быть благодарна за это?
