Джеффри Линдсей - Дорогой друг Декстер
— Нет, Деб, не доводилось. А что, этот очень сильно заикался?
Деб рывком обогнала школьный автобус и выскочила на шоссе. Круто повернув баранку, она избежала столкновения с «БМВ», под завязку набитым какими-то юнцами. Молодые люди хором послали нам вдогонку проклятие.
— Я думаю, что это убийство, — проговорила она.
— Ты так думаешь…
— Да. — И Деб сконцентрировала внимание на дороге.
Я оставил ее в покое. Езда с большой скоростью всегда напоминает мне, что я смертен, особенно на дорогах Майами. Что же касается «Дела о заикающемся диспетчере», то мы с сержантом Нэнси Дрю узнаем о его сути очень скоро с учетом скорости, с которой гнала казенный автомобиль Дебора. А нетерпеливое возбуждение всегда доставляло мне удовольствие.
За несколько минут Деб ухитрилась без серьезных людских потерь промчаться по эстакаде у стадиона «Апельсиновая чаша», спуститься на землю, сделать несколько крутых поворотов и с визгом шин тормознуть рядом с домом на Четвертой улице.
По обеим сторонам улицы тянулись однотипные дома. Они стояли на крошечном расстоянии друг от друга, но зато каждый мог похвастать собственной цепной изгородью. Многие здания были выкрашены в яркие тона и имели мощеные дворики.
Перед нужным нам домом уже стояли две полицейские машины с работающими проблесковыми маячками. Пара патрульных полицейских растягивала вокруг места преступления желтую пластиковую ленту, а когда мы вышли из автомобиля, то увидели третьего копа. Парень, сгорбившись и закрыв лицо ладонями, сидел на переднем сиденье патрульной машины. На открытой веранде дома рядом с рыдающей пожилой дамой стоял четвертый коп. На веранду вели ступени, на которых и сидела старуха. Она прерывала рыдания лишь для того, чтобы немного поблевать. Где-то рядом на одной ноте выла собака.
Дебора решительным шагом подошла к одному патрульному. Это был темноволосый, плотного сложения человек средних лет. Выражение его лица свидетельствовало о том, что сейчас он тоже больше всего хотел бы сидеть в машине, закрыв лицо ладонями.
— Что здесь у нас? — спросила Дебора, продемонстрировав свой значок.
Коп, не глядя на меня и Деб, покрутил головой и выпалил:
— Я туда больше не пойду, пусть это даже будет стоить мне пенсии!
Он развернулся и резво двинулся к одной из машин, растягивая на ходу желтую ленту, словно та могла защитить его от того, что находилось в доме.
Дебора посмотрела в спину копа, а затем перевела взгляд на меня. Признаюсь, я не мог сказать ей ничего полезного или умного, и мы молчали, глядя друг на друга. Лента шуршала под ветром, а собака продолжала выть. Жутковатое завывание в стиле йодль, которое никоим образом не могло усилить моей любви к собачьему роду.
— Кто-то должен заткнуть пасть этой треклятой псине, — объявила Дебора, нырнула под желтую ленту и двинулась к дому.
Я двинулся следом. Через несколько шагов я сообразил, что источник воя становится ближе. Собака находилась в доме. Скорее всего выл любимец жертвы. Животные очень часто скверно реагируют на смерть хозяина.
Мы задержались у ступеней. Деб посмотрела на идентификационный значок копа и произнесла:
— Коронелл, эта дама — свидетель?
— Да, — не поднимая глаз, ответил полицейский. — Это миссис Медина. Она сообщила в полицию.
Пожилая женщина отвернулась, и все то, что еще оставалось в ее желудке, вылилось на землю.
— А что это за собака? — приняв еще более суровый вид, спросила Дебора.
Коронелл издал какой-то лающий звук — нечто среднее между смехом и отрыжкой. Ничего членораздельного он так и не произнес.
Деборе это показалось явным перебором, и я не склонен был ее винить.
— Что, дьявол вас всех побери, здесь происходит?! — гаркнула она.
Коронелл наконец поднял голову и посмотрел на нас. Его лицо было похоже на неподвижную маску.
— Взгляните сами, — проговорил он ровным, без всякого выражения тоном и отвернулся.
Дебора намеревалась что-то сказать, но передумала. Вместо этого она посмотрела на меня и пожала плечами.
— Что же, мы действительно можем взглянуть, — промолвил я, надеясь, что ничем не выдал своего нетерпения.
На самом деле мне очень хотелось посмотреть на то, что вызвало у закаленных копов Майами столь необычную реакцию. Сержант Доукс мог с успехом лишить меня возможности вершить дела, но он был не в силах помешать мне наслаждаться творчеством других мастеров. В конце концов, моя работа включает в себя и осмотр трупов, а от своего труда каждый должен получать удовольствие. Разве не так?
Дебора же, напротив, демонстрировала столь несвойственную для нее нерешительность. Она обернулась и посмотрела на машину, в которой все еще сидел коп, спрятав лицо в ладонях. Затем Деб перевела взгляд на Коронелла и пожилую женщину, а после уставилась на входную дверь маленького дома. Выдержав паузу, она набрала полную грудь воздуха, резко выдохнула и произнесла:
— О'кей. Пойдем взглянем.
Дебора не сдвинулась с места, и я, проскользнув мимо нее, толчком распахнул дверь.
В главной комнате дома царил сумрак — жалюзи опущены, а шторы задернуты. В этой, с позволения сказать, гостиной стояло лишь одно кресло, которое, судя по его виду, было приобретено у старьевщика. На кресле чехол — такой грязный, что установить его первоначальный цвет невозможно. Кресло находилось перед складным фанерным столом со стоящим на нем маленьким телевизором. Больше в комнате ничего не было. Из-под двери на противоположной от входа стене пробивалась полоска света и доносился вой в стиле йодль. Я направился в глубину дома.
Животные меня не любят, и это доказывает, что они гораздо умнее, чем мы думаем. Они, похоже, чувствуют, что я собой представляю, и выражают свое неодобрение. Порой это делается в демонстративной форме. Поэтому я не очень жаждал свидания с собакой, настроение которой было уже испорчено. Но я все же осторожно шагнул через порог, произнеся с надеждой в голосе:
— Собачка… Хорошая…
Судя по вою, мне предстояла встреча не с хорошей собачкой, а с питбулем, мозги которого сдвинулись под воздействием бешенства. Но я всегда стараюсь делать хорошую мину при плохой игре, будь это даже рандеву с одним из наших четвероногих друзей. В общем, я приблизился к двери, изобразив на физиономии бесконечную доброту и беспредельную любовь ко всему животному миру. Скорее всего за дверью находилась кухня.
Коснувшись открывающейся в обе стороны двери, я ощутил легкую и чуть тревожную вибрацию Темного Пассажира. В чем дело? — поинтересовался я, но ответа не последовало. Я закрыл глаза, но страница осталась чистой; на внутренней стороне моих век не появилось никакого тайного послания. Я пожал плечами, толкнул дверь и вступил в кухню.
Верхнюю половину кухни покрывала давно выцветшая и изрядно засаленная желтая краска, а нижнюю украшала белая с синими полосами кафельная плитка. В углу стоял небольшой холодильник, а на кухонной стойке располагалась электрическая плитка. Пальмовый жук, промчавшись по стойке, нырнул за холодильник. Единственное окно кухни было заколочено фанерой, и помещение освещала свисающая с потолка электрическая лампочка без абажура.
Под лампочкой стоял большой тяжелый деревянный стол старинной работы. Ножки стола имели квадратное сечение, а столешница отделана фаянсом. На стене висело огромное зеркало под углом, позволявшим видеть все, что лежало на столе. И в зеркале в данный момент отражалось… мм…
Полагаю, что находящееся на столе существо начало свою жизнь как человек. Вероятно, как мужчина южноамериканского происхождения. В том состоянии, в котором он находился, определить это было довольно трудно, даже для меня. Однако несмотря на изумление, я не мог не восхититься тщательностью работы и той аккуратностью, с которой ее провели. Подобной работе позавидовал бы даже хирург, хотя вряд ли какой-либо хирург мог оправдать перед организацией медицинского обеспечения необходимость подобной операции.
Я, например, никогда не додумался бы до того, чтобы удалить губы и срезать веки. Несмотря на то что я вполне обоснованно горжусь тонкостью своей работы, не сумел бы сделать этого, не повредив глаз. Сейчас же взгляд глаз, которые не могли ни закрыться, ни даже мигнуть, бешено мечась из стороны в сторону, постоянно возвращался к зеркалу. Я не знал, как это делалось, но у меня складывалось ощущение, будто глаза обрабатывались последними, намного позже того, как были аккуратно удалены нос и уши. Однако не мог решить, как поступил бы я. Я никогда не знал, когда лучше заняться лицом: после того, как удалены руки, ноги и гениталии, или же — до того. Выбор трудный, но, судя по результату, в данном случае все было совершенно правильно. Здесь работал специалист, не страдавший от недостатка практики. Увидев хорошо препарированное тело, мы часто говорим: «Хирургическая работа». Но в данном случае действовал настоящий хирург. Кровотечение полностью отсутствовало. Исключением не был даже рот, хотя губы и язык были изъяты. Удалены даже зубы, и подобной тщательностью невозможно не восхищаться. Каждый разрез профессионально закрыт. К каждому плечу, или, вернее, к тем местам, откуда раньше свисали руки, прикреплены клейкой медицинской лентой белые марлевые тампоны. Многие порезы уже зажили, как бывает только в самых лучших больницах.
