Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ) - Барнс Дженнифер Линн

Свет в соседском гараже гаснет. Мальчишка больше не показывается.

– Мы быстро, – говорю я Жуа с уверенностью, которой не испытываю. – Если что, в доме полно мест, где можно спрятаться.

– Рядом с костями? – бормочет она.

В глубине души я понимаю: Жуа еще цепляется за страшную надежду, что девочка, не дожившая до четырнадцати, ждет нас за штукатуркой в стене, что результаты ДНК ошибка или что Элис не Лиззи, а нежеланный плод любви Никки и Буббы Ганза, малышка, отданная на удочерение в чужую семью. Все лучше, чем знать, что твою сестру украли, что твоя собственная семья жила во лжи и теперь эта ложь может ее разрушить.

Мы движемся дальше. На крыльце я тихонько поднимаю большой глиняный горшок, переворачиваю и ставлю под кухонным окном, которое открыла, пока Шарп сражался с собачьей дверцей. Уже тогда я знала, что вернусь.

Жуа и Элис молча наблюдают, как я встаю на горшок и перочинным ножиком начинаю аккуратно зачищать края сетки, а затем ветхую раму.

Рубашка задирается, обнажая пистолет. Я уверена, они заметили.

Я распахиваю окно. Через несколько секунд мы стоим на разгромленной кухне.

– Я хочу попасть в ту часть, где за́мок. – Голосок у Элис совсем детский.

– Мне кажется, тут есть дверь на нижний этаж башни, – выдыхаю я. – Сюда.

В буфетной я включаю свет у каждой из четырех дверей, все плотно закрыты.

– Элис, ты знаешь которая?

Тяжесть ожиданий переполняет крохотное пространство. Девочка тянется к дверной ручке прямо перед собой. Замо́к, который висел на двери, когда я была здесь с Шарпом, валяется на полу, металлическая стружка серебрится под нашими ногами, словно блестки. Хочется думать, это подросток-вандал распилил его отцовской пилой.

– Я первая, – заявляю я, но Элис уже меня опередила. За ней идет Жуа, которая сразу же натыкается на кроссовку, оставленную за порогом. Возможно, во время бега. Сестры расходятся в разные концы комнаты.

Свет моего фонарика путешествует по гладким граням толстых стекол по обеим сторонам башни, и я молюсь про себя, чтобы раскидистый дуб перед домом закрыл обзор патрульной машине. Ни на одном из окон нет защелок. Они запечатаны шпаклевкой и краской. Просто чудо, что окна до сих пор не выпали и не разбились.

Круг паркетного пола завален следами пребывания вандалов – пивными жестянками, обертками от конфет, пометом грызунов, парой мужских спортивных трусов, наполовину спущенным оранжевым пляжным мячом, книгой в мягкой обложке с вырванными страницами.

Свет фонарика пробивается вверх. Выше, еще выше. Еще больше окон. Винтовая лестница без площадок поднимается на высоту третьего этажа – головокружительный крутой склон резного металла. Очевидно, лестницу достроили намного позже того, как возвели особняк, однако неясно, с какой целью. С тех пор как Соломоны съехали, поколения подростков рисковали жизнью на каждом из этажей, перегибаясь через перила и расписывая выпуклые стены историями своих мимолетных любовей.

Для трехлетней девочки, решившей забраться наверх, это была опасная игровая комната.

Элис пинает мусор, расчищая пространство. Стоит посереди комнаты, задрав вверх голову.

– Я этого не помню. – Она готова расплакаться. – Совсем не помню.

Жуа прижимает ее к себе.

– Это все я виновата, – шепчет она. – Ты моя сестра, остальное не важно.

Башня, пустой фасад. Никакой романтики, учащенного сердцебиения, никаких ответов. Изогнутая лестница, поднимающаяся из центра. Даже моих познаний в физике не хватает, чтобы понять, как устроено это сооружение. Я нажимаю большим пальцем в кармане на острый край Лиззиной заколки для волос.

Провожу пальцами по истертым нитям ее фенечки. Проверяю пистолет.

Небо меняется. Луна, как желтая жижа, растекается по полу.

– Ты помнишь русалку, вырезанную на лестнице рядом с парадной дверью? – спрашиваю я.

Она мотает головой.

– Может быть, кто-то водил тебя на «вдовью площадку», откуда открывается потрясающий вид на небо? На звезды? На фейерверки четвертого июля?

– Не надо с ней так, – говорит Жуа.

Внезапно Элис тянется к моей руке.

– Что у тебя на запястье? – Ее голосок срывается. – Это ведь мой браслетик? Это же папа сделал мне его на день рождения? Это же он сказал тогда, что красный цвет… на удачу? А я маленький красный цветочек?

– Наш папа? – восклицает Жуа. – Твой и мой?

– Не знаю. – Элис запинается. – Я не вижу его лица.

Мне хочется попросить ее показать родинку в форме сердечка на плече, но что-то меня удерживает. Может быть, глаза Жуа – она еще не готова смириться с мыслью, что ее сестра отмечена физическим доказательством. Шрам-полумесяц на сгибе большого пальца горит, напоминая мне, что и я тоже отмечена.

Снаружи я аккуратно опускаю сетку, забивая ее в раму рукояткой перочинного ножа.

Жуа и Элис не терпится уйти, но я слышу треск полицейской рации за воротами. Я настаиваю, что надо убрать все следы нашего посещения.

Последней я спрыгиваю на бетонную площадку в переулке.

– Кто там? – Элис указывает рукой.

Примерно в сотне ярдов от нас в полутьме маячит мужская фигура. Мотыльки, ночные спутники луны, гибнут в своем безумии, летя на уличный фонарь над его головой, обманутые искусственным светом. В их древней ДНК, как и в нашей, заложено стремление к блеску, к ложному компасу.

– Говорила же, Бубба Ганз установил за мной слежку, – бормочет Жуа, оглядываясь через плечо.

Мужчина не двигается с места, даже когда мы переходим на бег, даже когда сворачиваем за угол, увеличивая скорость, и еще три раза сворачиваем.

Я не говорю Жуа, что мельком разглядела его лицо.

Не говорю ей, что нельзя заметить профессионала, если он сам этого не захочет.

А Шарп хочет, чтобы я знала.

Элис забралась на заднее сиденье джипа и положила руку на консоль ладонью кверху. Я сижу за рулем вполоборота и завязываю выцветшую фенечку у нее на запястье. Она взмолилась, чтобы я отдала ей браслет, после того как я рассказала ей, как он ко мне попал и что отец – ее возможный отец – хранил его все эти годы. Я сказала ей, что Маркус Соломон дежурит в пустой комнате дочери и отказывается продавать особняк в надежде, что когда-нибудь она вернется.

Жуа на пассажирском сиденье глядит прямо перед собой, не желая смотреть, как я завязываю узелок, словно это простое действие важнее, чем кажется. Я велела ей смотреть в зеркало заднего вида, хотя и не тешу себя иллюзией, что мы оторвемся от Шарпа.

Жуа вбивает в мой навигатор адрес своей квартиры, не зная, как доехать туда из этой части города. Я предлагаю ей заплатить за проживание в отеле, чтобы они могли спокойно поспать. Мой дом сейчас не самое безопасное место.

– Я снимаю квартирку в закрытом жилом комплексе, – говорит она. – Я трачу на нее почти все деньги, которые платит мне Бубба Ганз, половину уж точно. Приходится защищать себя от его чокнутых ненавистников. Его предыдущая помощница переезжала трижды.

Спустя десять минут я торможу рядом с одним из самых привилегированных старинных зданий в Форт-Уэрте. Смотрю сквозь высокую резную изгородь с медными флеронами. Венецианские арки утопают в зелени дубов. Знаменитый телевизионный шеф-повар и легенда джаза выбрали этот дом своим пристанищем. Бывший президент арендует верхний этаж для гостей. Ходят слухи, что миллиардер – владелец ранчо навещает здесь свою балерину.

Жуа кивает на мужчину в будке охранника:

– Бывший «Зеленый берет».

Я паркуюсь на стоянке, и внезапно на меня накатывает решимость.

– Ты должна вернуться, – говорю я Жуа.

– Мне не надо повторять дважды.

– Не домой. К Буббе Ганзу. На работу. Унижайся, извиняйся, говори, что ничего мне не рассказывала или рассказала, но я тебя провела. Скажи ему, что он для тебя учитель, отец, Господь Бог. Кто угодно. Скажи, что хочешь лично сжечь меня на костре в «Твиттере», на его шоу, живьем. У меня появился план, как найти того, кто похитил твою сестру.