Фридрих Глаузер - Современный швейцарский детектив
— Ну–ка попробуй. Это прислала мать Иды. Тебе наверняка понравится.
Он с наслаждением принюхался.
— М–м–м! Szilvapálinka, finom! [Сливовица, вкусно! (венг.)] Слушай, а где же Ида?
Вот черт, придется выкручиваться.
— Ида? Она просила извинения и велела передать привет. Ей пришлось остаться во Фрибуре, надо к экзаменам готовиться.
— Жаль!
Было видно, что он слишком занят сейчас своими проблемами и отсутствие Иды не очень его огорчает.
— Что ж, тогда выпьем вдвоем. Твое здоровье, Мартин!
— Egészségedre! [Твое здоровье! (венг.)]
— Ты учишь венгерский?
А что толку? Неизвестно, пригодятся ли мне теперь те несколько венгерских слов, которые я знаю.
— Да не очень, Габор. За два с половиной года можно было бы выучить и больше.
— Как, вы уже столько времени вместе? Поздравляю!
Он осушил рюмку, в которую я налил сливовицы. Зря я снова заговорил об Иде. Но мысль о ней преследовала меня.
— Ты на машине? — спросил я, вновь наполняя рюмки.
— Точно. Ах, ты это имеешь в виду, — Габор усмехнулся и показал на рюмку. — Не беспокойся, пить я умею.
Это он действительно подтвердил на вечеринке, когда мы провожали Иду. Тогда он один выдул полбутылки «Барака».
— Точно, — теперь и я повторил его любимое словцо, — но сегодня пятница, всюду полицейские посты, а кроме того, по радио объявили, что на дорогах гололедица.
— Ничего, Мартин, я слежу за собой. К тому же, что бы со мной ни случилось, мои записи в надежном месте.
Я с недоумением уставился на него.
— Видишь ли, тебе это может показаться странным. Но ты бы меня понял, если бы тоже пережил пятьдесят шестой год в Будапеште, когда человек вдруг исчезал и о нем ни слуху ни духу. Не обязательно он сбегал, он просто исчезал. Вот тогда–то я и стал недоверчивым, осторожным.
— Ты — осторожным?
— Ну, может, я не так выразился. Во всяком случае, записи обо всем, что произошло на объекте номер 71, я переслал вчера своему адвокату. Точно так же я поступил, когда разыгрался скандал из–за красителей. Ведь никогда не знаешь, что тебя поджидает, а?
Он смущенно улыбнулся, словно извиняясь за свои опасения.
— А что было у Пфлюги? — поинтересовался он.
Я рассказал, что Пфлюги ограничился беглым осмотром, и Габор развеселился оттого, что Пфлюги оправдал его предсказание, прописав мне «сумакрин». Но когда я рассказал ему и о предстоящей командировке, улыбка слетела с его лица. Теперь Габор почти с отчаянием глядел на меня. По его мнению, совпадение было не случайным: едва я напал на след крупного скандала, как фирма сразу же посылает меня за ее счет в самые дебри Африки. Я попробовал возразить, что руководству не известно, сколько я знаю об аварии, и что киносъемки — это вовсе не туристическая прогулка, а кроме того, они запланированы давно, и что я принимал участие в проекте фильма вместе с Эдди, но был отстранен от дела — в наказание; однако все мои старания доказать Габору да и себе самому, что Виктор изменил свое решение из чисто практических соображений, не смогли рассеять сомнений Габора.
— Они хотят от тебя избавиться, Мартин, а такая поездка дает идеальную возможность обезвредить тебя по крайней мере на несколько недель.
Пожалуй, его подозрения были небезосновательны.
— А может, тебя в джунглях укусит какая–нибудь змеюка, — добавил он, но тут же спохватился. — Извини, глупая шутка! Ладно, не стану тебе портить удовольствие от поездки. Давай лучше еще выпьем. Это отличное дезинфицирующее средство. На всякий случай.
Крепкая сливовица собственного изготовления Идиного дядюшки ударила мне в голову. Я пошел в кухню за пакетиком хрустящего картофеля, правда уже залежавшегося. Лицо у меня горело, наверно, поднялась температура. Когда я вернулся обратно, Габор уже поднялся с места.
— К сожалению, мне надо идти: я обещал Френи не задерживаться. Она ужасно разнервничалась из–за моего увольнения.
— Понятное дело. И что ты собираешься предпринять, Габор?
Глаза у него вновь блеснули, впрочем, возможно, причиной этому была сливовица.
— Мартин, дай мне адрес того репортера, который вчера…
— Эйч–Ара?
— Ну да.
— По–моему, он живет где–то у Надельберга. Сейчас посмотрим в телефонной книге.
В спальне около телефона лежала записка с номером автомата, откуда обычно звонила Ида. Сначала я хотел ее смять и выбросить, потом сунул меж страниц телефонного справочника.
Я выписал фамилию Эйч–Ара, адрес и номер его телефона.
Габор, надевший тем временем свою дубленку, разглядывал в коридоре старую киноафишу — фильм Серджио Леоне «Рег un pugno di dollari». [«За пригоршню долларов» (итал.).]
— Можешь дать мне две фотографии Джана?
Я весь вечер ждал этого вопроса, ждал и боялся его, но все равно он застал меня врасплох.
— Черт, мне же надо их еще высушить, — сказал я пытаясь выкрутиться из этой трудной ситуации.
Однако Габор был готов взять и мокрые снимки.
— Что ты собираешься с ними делать? — спросил я Габора. — Если они где–нибудь появятся, то со мной поступят точно так же, как с тобой. Тогда мне конец.
— Я не опубликую их, Мартин, без твоего согласия.
— Но даже если ты покажешь их Эйч–Ару…
— Мартин, поверь мне, пожалуйста. Я просто отошлю снимки завтра моему адвокату.
Дьявол, теперь игра пойдет в открытую. Одними сочувствиями и утешениями уже не отделаешься. Но нельзя довериться обещанию Габора, даже если он сейчас действительно не собирается использовать эти фотографии. При его темпераменте ни за что нельзя поручиться…
Кровь больно стучала у меня в висках. У меня даже закружилась голова, когда я вставал со стула. Почему подобное решение надо принимать именно сейчас, когда мне так плохо? Если руководство фирмы «Вольф» узнает об этих фотографиях, на химических предприятиях Базеля мне больше не работать. Одним безработным фотографом станет больше. Феш с нахальной усмешкой вышвырнет меня на улицу. Ну и пусть. Зато вздохну свободно. Уж лучше так, чем это харакири, которое делаешь сам себе шариковой ручкой.
— Ладно, Габор.
Я сложил два лучших снимка оборотами друг к другу в прозрачную папку с фирменным знаком концерна «Вольф».
— Пойдем, я провожу тебя вниз, а то дверь в подъезде наверняка уже заперли.
Когда я открыл тяжелую деревянную дверь (пожалуй, самую прочную часть нашего хлипкого здания), в подъезд ворвался морозный воздух. Ветер развеял снеговые облака, ясный месяц сиял в звездном небе. Меня зазнобило.
— Прощай, Мартин, смотри не простудись по–настоящему.
Габор дружески подтолкнул меня в глубину подъезда.
— Я позвоню тебе завтра, — пообещал он, — и расскажу, о чем договорился с этим Эйч–Аром. Не забудь передать привет Идашке.
Его крепкая фигура вышла из яркого круга, высвеченного уличным фонарем; несмотря на несколько рюмок водки, шагал он уверенно и твердо.
СУББОТА
Секундомер, на котором я поставил время проявления, звенел и звенел. Почему никто его не выключит и не вынет пленку? Ведь иначе пропадут уникальные снимки. Почему мне никто не поможет? Я не могу пошевелиться! Спасите пленку! Просветления на негативе темнеют и сливаются в сплошной черноте. Все меркнет!
Я открыл глаза, через щели ставней пробивался слабый свет. Я разъяренно взглянул на будильник, но он молчал. Значит, звонил телефон. Неужели Габор решил поднять меня в такую рань? Может, он уже переговорил с Эйч–Аром? Надо было сказать ему, чтобы звонил лучше из автомата, раз его телефон прослушивается.
— Фогель у телефона. — Мой голос звучал так, будто два бокала горячего грога, которым после ухода Габора я пытался побороть боль в горле и звон в ушах, превратили мои голосовые связки в стальную проволоку.
— С вами говорит Штурценэггер, кантональная полиция, Дорнах.
Нет, это был не Габор, затеявший глупую шутку, в голосе говорящего слышался явный базельский диалект. А после первых двух–трех фраз мне стало ясно, что Габор уже никогда больше не позвонит.
В начале второго ночи полиция нашла его «фиат» под длинным правым поворотом, машина упала в ущелье у подножья Танненфлу между Дорнахом и Хохвальдом. Деревья не сумели задержать машину.
— А Габор? Господин Месарош?
— Он был вашим близким другом?
Был! Я проглотил ком в горле. Габор!
— Он… что с ним?
Полицейский тактично извинился за то, что вынужден сообщить плохое известие. Водитель погиб при аварии. Он вылетел из кабины и был раздавлен перевернувшейся машиной. Если бы он пристегнулся, тогда… впрочем… машину очень сильно покорежило… Затем полицейский, видимо, вспомнил о своих обязанностях, и его голос стал официальным.
— Госпожа Месарош, — он с трудом выговорил венгерскую фамилию, — утверждает, что ее муж отправился вчера вечером на машине к вам. Скажите, во сколько он от вас уехал?
