Фридрих Незнанский - Страшный зверь
Избежать контактов не удастся, как и выслушивать их фальшивые сожаления и оправдания – тоже. Относиться к этому надо спокойно и якобы с пониманием, чтобы не вызывать у них подозрения о каких-то своих предпринятых кардинальных решениях. Можно только сказать, что жена обратилась в частное охранно-разыскное агентство, где работают некоторые бывшие сослуживцы мужа, и они пообещали помочь ей установить истину. Поскольку Генеральная прокуратура ничего толком расследовать не может. Ничего страшного, наверх будет немедленно доложено, а особых оправданий здесь не потребуется: объясним, мол, что нами предпринят такой тактический прием. Но вот кто конкретно станет заниматься расследованиями у них в городе, этого они пока знать не должны. Вопрос о помощи решался с руководством агентства, а не с конкретными сотрудниками. Кто приедет, тот сам и представится. И ничего серьезного о сестре и ее роли. Звонила, рассказала о каком-то наглом сопляке из прокуратуры и улетела куда-то отдыхать: достали – вот основная причина. Буквально этими словами – пусть попрыгают. Зато уже заранее в городе, для дальнейшего оперирования фактами первоначального расследования можно будет при нужде спокойно задаваться вопросами: «Интересно, кто тот сопляк? Какой сопляк? Ах, этот?! Ну, тогда с вами все понятно…» Очень полезно кое-кому бывает услышать о себе постороннее, непредвзятое мнение.
Катю, как и Валентину, понемногу отпускало напряжение, они заметно расслаблялись, и это обстоятельство уже само по себе говорило об успехе миссии Турецкого, попытавшегося внести в семью Ванюшиных, или Молчановых, как угодно, спокойствие и уверенность, что дело закончится не самым худшим вариантом.
Как говорится, и горько, и смешно. Но почему же странный вроде бы намек Валентины никак не выходил из головы? Вот этот вопрос не давал Турецкому покоя. И был момент, когда ему снова показалось, что теперь уже и Катя, со своей обостренной женской интуицией, проникла в его тайные мысли и даже как бы отнеслась к ним с сочувствием и пониманием. Но не с абстрактным пониманием, а так, будто хотела бы поощрить его усилия. Нет, в самом деле, разве женщина должна делать первый шаг навстречу? Турецкий прекрасно знал, что это – прерогатива мужчины. С нетерпеливым и трепетным ожиданием добиваться согласия, либо же – не менее впечатляющей оплеухи. Значит, что, вперед? Нет, боязно. А боязно было оттого, что его непрошеная, незваная активность могла бы показаться этим прекрасным женщинам неуместной, да и просто неприличной, и тогда наверняка рухнуло бы хрупкое, установленное с ними доверие.
Завершая долгий разговор, Александр убедил их, что уже завтра, по всей вероятности, вылетит в командировку, но контакт с Валентиной, которая также собиралась лететь тем же самолетом, установит не сразу, сперва осмотрится в городе, в котором в последний раз был черт-те когда. А остановится он в какой-нибудь скромной гостинице, и разыскивать его не надо, сам появится, когда будет нужда. Затем он записал все необходимые номера телефонов для возможных контактов, в том числе и на телевидении, и решил уже попрощаться. Но Валентина неожиданно огорчилась: целый вечер провели в рассуждениях, и только по чашке чая выпили. А там ужин готов! Неужели откажется? И столько откровенного сожаления и, что важнее, скрытого соблазна прозвучало в ее словах, что Александру стало трудно отказываться. Оставалось немедленно и с энтузиазмом отложить свой уход.
Катя захотела немного выпить, сказывалось напряжение ее последних дней. Турецкий готов был поддержать компанию, не желая и вспоминать о том, что он – за рулем. А за столом как-то сама по себе возникла совсем другая тема. Катя поглядывала на гостя с теплой усмешкой и вдруг спросила:
– Это правда, Саша, что ты… – Они еще в начале беседы перешли на «ты» с легкой руки Валентины. – Что ты когда-то здорово приударял за Валькой?
Нет, ехидства в вопросе не слышалось, скорей любопытство и, похоже, скрытая зависть к более «удачливой» сестрице. Хотя сейчас язык не поворачивался называть ее так – в ее-то нынешнем положении.
– Увы, было дело, – серьезно ответил он, с улыбкой поглядывая на хозяйку дома. – Она уже тогда была просто удивительной женщиной. Ну, девушкой, я имею в виду… То есть еще не женой, и даже не невестой в общепринятом смысле. Герка только еще собирался предложить ей стать его невестой. И мы, помню, горячо обсуждали этот сокровенный для него вопрос.
– И что же было в ней такого удивительного? – тоже улыбаясь, продолжила Катя.
– Валюш, извини, что мы о тебе словно бы в третьем лице разговариваем… А дело, Катюшенька, в том, что она уже тогда была чертовски хороша, просто прекрасна, как, впрочем, и сегодня. Только тогда красота ее казалась хрупкой, трогательной, а сейчас Валя заматерела, так сказать, превратилась в шикарную женщину. Но уже и тогда у нее совершенно отчетливо проявилось потрясающее умение видеть людей насквозь. Все их мысли, чувства там, и прочее. Ей нельзя было врать, это я понял буквально с первых же наших разговоров. Именно это меня и покорило, хотя… – он замолчал.
– Хотя ты был уже не первый год женат, – с легким смешком закончила за него Валентина. И, тоже помолчав немного, продолжила с легкой грустью теплого воспоминания: – А я ведь все замечала. И взгляды твои, и даже, как у тебя учащенно колотилось сердце, ощущала, представляешь? Ах, если б ты был тогда свободен, Сашка!..
– Но ведь Гера тоже был в ту пору… – начал, словно оправдываясь, Турецкий, но Валя его снова перебила:
– Гера всегда был одинаков. Он и сегодня такой же, как десять лет назад, дай бог, чтоб и дальше таким же оставался… – Она вздохнула. – А ты – совсем другой. Я, помню, Катьке, маленькой еще, говорила: вот бы мне такого мужа! Век бы горя за ним не знала… Ты помнишь, Катюша?
– Еще бы! – засмеялась Катерина и посмотрела Турецкому в глаза: – еще как помню! А когда Валька сказала вчера, что собралась встретиться с тобой, чтобы упросить заняться этим делом, у меня будто что-то екнуло внутри: дай, думаю, увижу, наконец, того самого, мифического, о котором, между прочим, в силу своей профессии, немало слышала разных мнений.
– Сплетни-то? – усмехнулся Турецкий.
– Зачем? Не только, хотя хватает всякого. Но главным образом про то, что «некий Турок», если уж за что берется, всегда доводит дело до конца. А за это его и терпеть не могут, и даже ненавидят те, кто попадают в сферу его внимания. Скажешь, неправда? – она хитро уставилась на него.
– Вопрос, однако… – Турецкий постарался придать своей усмешке загадочный вид.
– А еще рассказывают о том, что он просто жуткий бабник.
Вот тут Александр снисходительно пожал плечами и даже покорно руками развел: мол, ничего не поделаешь, куда против правды?
– Но это не все. Говорят, что и женщины от него без ума. А что, это действительно так? Или завистники врут? Цену набивают? Но зачем? Или это он сам такие слухи о себе распускает? Вон, сколько вопросов сразу! Ну, интересно, что скажешь?
И только теперь Александр смутился, чем вызвал невероятно веселую реакцию у обеих женщин, кажется, отстранившихся, наконец, от общей своей беды.
– Что, слабо ответить? – продолжала настаивать Катя, но без сарказма или иронии, а по-прежнему шутливо. – Ты же, говорят, всегда очень храбрый с женщинами?
И он сдался.
– Слушайте, девочки, если я вам скажу сейчас правду, вы же мне не поверите. Тогда зачем она вам?
– А чтоб все-таки узнать твою правду. Разве уже одного этого мало? – с вызовом парировала Катя.
– Правду, говоришь?.. Ну, пожалуйста, мне не жалко ради хороших людей… Знаете, наверное, я все-таки храбрый и, вероятно, решительный, только с теми, кто сам того сильно желает, и я это вижу. А так?.. Скорее, нет. Вот тебе, например, Катюша, я бы ни за что не признался, что с первой же минуты, как увидел, влюбился в тебя. И тут же испугался. Потому что не смог бы ответить себе на простой вопрос: а что дальше? В самом деле, а что дальше? Понимаете, девчонки, получается так, что чем желаннее тебе женщина, чем прекраснее она кажется тебе, тем труднее ей признаться в своих чувствах. Потому что, зная себе истинную цену, она никогда не поверит тебе. Цену, я имею в виду, высшую, духовную, – Саша быстро взглянул на Валю, а затем перевел взгляд на потолок и для верности ткнул туда пальцем. – Ну, а если она и поверит, то, наверное, по той лишь причине, что будет уже твердо знать: этот способен на все, кроме обмана и предательства. А мужики врут, когда говорят, что могут уговорить любую женщину. Если только женщина сама не пожелает, чтобы ее поскорее уговорили. Либо если мужики – давно отпетые негодяи, которые действительно способны на все, вплоть до обсуждения в кругу себе подобных конкретных женских достоинств или недостатков. Таких я не принимаю на дух, хотя их немало, и с ними поневоле приходится общаться. По службе, например… А что обо мне говорят?.. Ну и пусть, если им легче оправдать себя. Это ж, в принципе, понятно, почему так рассуждают: уж если он, ваш случайный кумир так неразборчив в связях, как обычно выражаются завистливые ханжи, то чем я хуже? Но это как раз и означает, что он определенно хуже. А женщину надо любить, ибо в ней природа сосредоточила все, что нужно остальному человечеству. У меня, если хотите, и принцип в жизни такой: если ты можешь сделать женщине приятное, непременно сделай это. Ну а если она еще и нуждается в твоей помощи, тем более. К сожалению, такая постановка вопроса почему-то не находит горячей поддержки у моей жены. А вот почему, до сих пор не знаю и не могу понять на протяжении уже почти двух десятков лет. Так что, если вам, дорогие мои, что-нибудь известно из области этой, в высшей степени темной материи, не томите, подскажите, а то так и помру непосвященным в ваши женские тайны. Что, слабо? – он смешно передразнил Катю и показал ей кончик языка.
