Ольга Лаврова - Из жизни фруктов
— Конечно, скинул. Что я — маленький?
— Опять в рабочее время прикладываешься! От тебя за три метра… — машет Чугунникова ладонью перед лицом.
Васькин немного отодвигается.
— Ну, поддатый. А если я вторую смену подряд? Не железный. Могу принять для бодрости?
— Да не при следователе же!
— Да кто его знал, что он заявится! Никак не должен был прийти. Он уже, Антонина Михайловна, предмет с того света. Викулов тут…
Чугунникова протестующе поднимает руку.
— Не желаю ничего знать! Оставь при себе. Уж нас с тобой черт веревочкой повязал, а остальные меня не касаются.
— Ничего тебя не касается, живешь за мной без забот. А ругаешься.
— Без забот?! Думаешь, легко распланировать загруженность цехов, чтобы тебе дефицит шел, а другим — свекла с морковью?! И все вроде бы случайно, естественно. Думаешь, со мной не пытались поговорить: дескать, Антонина Михайловна, трудно на одной естественной убыли. И с уголка стола уже, подлец, конвертик двигает.
Васькин проявляет живейший интерес:
— А ты?
— Возмущаюсь! — с ноткой горечи отвечает Чугунникова. — Даже грожусь в обэхаэсэс позвонить. Потом, конечно, прощаю. Он забирает конверт и уходит. Рад, хоть естественку не отняла.
— Умная ты баба, Антонина Михайловна! — восхищается Васькин. — Так и надо. Нечего распускать, все разопрут, — он подмигивает. — Нам не останется. Если б ты на меня еще ласково глядела…
— Васькин!! Ты совсем пьян?! Разговорился! — Чугунникова оскорблена даже больше, чем показывает. — Пока народный контроль не ушел, замри! Считай, это приказ.
— Легко сказать! Они, может, полгода торчать будут, ты мне оброк скостишь? Не скостишь.
— И так перебьешься. Это Петр Иванович покойный все в железку просаживал, а у тебя небось кубышка битком.
Васькин даже забывает свою мужскую обиду:
— У меня — кубышка?!
— А куда ж ты деньги деваешь? Второй семьи нет, все домой тащишь.
— Да ты посчитай, во что мне этот дом обходится! Кооператив построил. Полсотни метров. Пятьдесят на четыреста — сколько? Двадцать тысяч. Дальше. Ездить надо? Тачка, гараж, то крыло, то резина. Жена с дочками. Чтобы зимой попки не мерзли, тулупчики надо? Три по куску. Себе надо — еще кусок. Шапочки добавь, сапоги, шарфы из «Березки». Это тебе минимум пять без демисезона и всяких там сережек, только тело прикрыть. Они одних джинсов по сто пятьдесят сколько истаскали. За ними все посчитать — уже под сорок потянет. А это мы с тобой еще квартиру не обставляли.
— Была я у тебя. Ничего особенного, не красное дерево.
— Ну и сколько?
— Тысяч шесть.
— Семь с полтиной. Без ковров и люстры. А я еще садовый участок взял. Избушку леплю. Чтобы воздухом дышать, без всяких излишеств. Знаешь, почем за все дерут? Да я еле концы с концами свожу! Недавно приличную музыку в комиссионке нашел, девки одолели. Так, честное слово, бегал по людям, четыре тысячи занимал до получки!
— Как же ты жил, когда в школе работал? — насмешливо спрашивает Чугунникова.
Васькин отвечает не сразу, с каким-то тягостным удивлением и грустью.
— Знаешь, лучше… Сам не пойму… Вроде ничего и не нужно было…
Его прерывает переговорник:
— Антонина Михайловна, вы распорядились, чтобы я не давала вам пропускать бассейн.
— Спасибо, Зоенька. Где-то в бухгалтерии Знаменский. Предупредите, что через тридцать минут уеду… Вот что, Володя! — обращается она решительно к Васькину. — Зарвался ты! Всякий страх потерял. На тот факт, что ты в присутствии товарища из органов позволил себе быть в нетрезвом виде, я как руководитель обязана отреагировать. Завтра будет приказ. Сниму тебя с Доски почета.
Васькин искренне пугается:
— Да что ты, Антонина Михайловна?! Да за что же?!.. То тринадцатую зарплату срезала, а теперь уж совсем…
— Нужна тебе тринадцатая! У тебя и четырнадцатая, и двадцатая в кармане.
— Да ведь не рублем единым жив человек! Ты же меня на позор…
Секретарша докладывает:
— К вам Знаменский.
— Проси.
Входит Знаменский и Васькин поднимается, расстроенный и злой.
— Можете идти, товарищ Васькин, — начальственно произносит Чугунникова. — Надеюсь, вы сделаете надлежащие выводы из нашего разговора.
Знаменский провожает его любопытным взглядом.
— Садитесь, Пал Палыч.
— Никак не добьюсь толку в бухгалтерии, Антонина Михайловна. Вместо детальной расшифровки, о которой мы договаривались, мне выдали до того общую бумажку… Практически она ничего не отражает.
— То, что вы хотите получить, Пал Палыч, требует людей более высокой квалификации, чем мои девочки. Уже на уровне ревизора КРУ Министерства финансов.
— Простите, требует желания и честности!
— Запишем в коммюнике нашей встречи, что стороны обменялись мнениями по данному вопросу, — заявляет Чугунникова. И сразу меняет тон на юмористически-кокетливый: — В ваших глазах я угадываю вопрос: что за фрукт такой — Чугунникова? Почему ничего не боится? Или притворяется Чугунникова?
— Притворяетесь. Но немножко.
— О, совсем капельку, Пал Палыч! Я действительно не боюсь. Ведь на базе нет кочна капусты, луковицы нет, за которую я лично отвечаю. Вся материальная ответственность — на кладовщиках. Это их картошка, их апельсины, их виноград, у меня — телефон и вот, — поднимает авторучку. — Все.
— Может быть, базе вообще не нужен директор?
— Нет, ну какую-то пользу я приношу, — смеется Чугунникова. — Вот пробила оборудование для длительного хранения — это мое дело. А следить, чтобы при разгрузке лишний ящик не разбили… — пожимает плечами. — У вас что-нибудь еще? А то я собираюсь…
— Да, еще. Почему в середине месяца Васькин принял партию черешни? Четвертый же цех специализированно овощной.
— Вероятно, склады были забиты, Пал Палыч. Приняли, где нашлось место. А в какой связи?..
— Меня заинтересовало крупное списание в те же дни.
— И сколько списали?
— Почти шесть тонн. Грубо говоря, две машины черешни. Две машины, которые, похоже, и свезли на рынок конкуренты Панко. Даты совпадают в точности.
— Ну, грузчики у Васькина привыкли со свеклой, она не бьется. А вообще-то шесть тонн — мелочовка.
Знаменский говорит негромко, но видно, что «взорвался»:
— Шесть тонн — мелочовка. Две мелочовки — двенадцать. Четыре мелочовки — двадцать четыре. Так что все можно списать. По мелочовке. И вы ни за что не отвечаете? Нет, не пойдет, Антонина Михайловна!
— Посмотрим, посмотрим… Извините, мне пора. — Чугунникова встает, дружелюбно протягивает руку. — Дорогой Пал Палыч, я сама кровно заинтересована в вашей работе. Но не спрашивайте с нас невозможного. В сфере возможного всегда к вашим услугам.
— Спасибо. В сфере невозможного мне ваши уже устроили.
— Простите, не понимаю?
— Рад, если так.
* * *В контору, где туча тучей сидит Васькин, входит Малахов.
— Котя, я пришел. Оклемался.
— Ну, молодец, — безрадостно отзывается Васькин.
— А ты что? Не в себе?
— Схлопотал… от дорогой начальницы.
— Ой, Котя! Никакого тебе покоя нет! — переживает Малахов.
— А, гори оно все!.. — Васькин, подойдя к двери, выглядывает, нет ли кого поблизости, запирает дверь на ключ. — Давай позанимаемся!
Малахов достает из шкафа спрятанную гитару. Занятия проходят в тайне.
Неуклюже Васькин обхватывает гитару большими руками, долго прилаживается, пробует одну-другую струну. Малахов наблюдает за ним сочувственно, почти жалостливо.
— Ну, давай, — решается Васькин и старательно берет несколько аккордов:
«Надежда — мой компас земной…»
Малахов тихонько мелодично подтягивает. На лице Васькина напряжение, он сбивается и фальшивит.
— Как-то ты ее не так, Котя… не так держишь. Ты не дави, ты играй! Вот, — Малахов забирает гитару, привычно наигрывает мотив. — Эту руку так, эту так. И ласково, понимаешь, ласково.
— Глядеть-то оно просто…
Васькин в поте лица одолевает несколько музыкальных фраз и снова фальшивит.
— Ну, никак! — горестно удивляется он.
— Ничего, Котя. Сегодня не в настроении… — Малахов утешает, понимая, что сейчас Васькину очень нужна песня. Душа просит.
* * *Квартира Чугунниковой обставлена мебелью послевоенных лет. Ковры, люстра, вазы — все очень добротное, но старомодное. А из современных вещей — только большой цветной телевизор. На стене увеличенная фотография, где Чугунникова в молодости снята под руку со статным мужчиной лет сорока, в мундире с генеральскими погонами.
На диване лежит дочь Чугунниковой — Лена. Услышав, что хлопнула входная дверь, она отворачивается к стене.
— Как приятно видеть тебя дома, — заглянув в комнату, говорит Чугунникова. — Если не заболела.
— Нет.
