Ольга Лаврова - Свидетель
— Да, Павел, чтобы уж сразу…
Пал Палыч всмотрелся в нее. Потупилась, какая-то тревожно-радостная.
Нет, платье было новое, не видал он ее в этом платье. И туфли новые. Вся новая.
Почему-то смутно стало на сердце от ее новизны.
— Что случилось? — гаркнул Саша за спиной.
— У меня короткая информация, — тихо сказала Зиночка. — Я выхожу замуж.
— С ума сошла! — воспротивился Томин всем существом.
— Ты тоже считаешь это помешательством, Павел? — обернулась она к Знаменскому.
Тот отрицательно покачал головой. Голос все же отказал.
— Нет, ты понимаешь, что ты делаешь? — негодовал Томин. — Была дружба, была нерасторжимая тройка! Как мы вместе работали!
— И останется дружба, останется тройка! И будем вместе работать!
Томин присвистнул:
— До нас ли теперь! Друзей покидают за порогом загса.
— Шу-урик! — с ласковой укоризной Зиночка взъерошила ему волосы. — Таких друзей не покидают. И я не представляю, чтобы мой муж не стал вашим другом тоже.
— Ее муж!.. — перекривился Томин. — Просто слышать не могу!.. Кто он наконец?
— На днях познакомлю.
— Видал, Паша? Мы даже не знакомы! Заводит роман, не спрося нашего мнения, не показав хоть издали! Я вот уверен, что он тебе не пара!
Возможно, Томин чуть-чуть утрировал свое огорчение. Но чуть-чуть.
А Пал Палыч переживал чувство потери. Уже окончательной. Год назад состоялось между ним и Зиночкой последнее интимное объяснение. Она, не обинуясь, признала, что есть кто-то… еще не наверняка… но она надеется, что тот самый, кто ей нужен. Знаменский не раз спрашивал себя — не ее — оправдалась ли надежда. Сегодня получил ответ. Знал, что к тому идет. И все-таки, все-таки!..
— Ладно, Саша, уймись, — сказал он вполне, как ему представлялось, невозмутимо. — Мать переполошишь.
Томин приглушил громкость, но не унимался:
— О, женщины! О существа, которые…
— Имеют обыкновение выходить замуж, — подхватила Зиночка, не скрывая улыбки.
— Паша, быстро мне рюмку коньяку! Внизу в книжном шкафу. Одной рукой неудобно… Спасибо. Это я за собственное здоровье… Значит, бесповоротно? Любовь, семья и прочее?
— Да что ты так уж раскипятился?.. Пососи лимонную корочку, Тамара Георгиевна унюхает.
— Во-первых, глубоко возмущен твоей скрытностью. Во-вторых, зол на себя: недоглядел. Ничего себе, сыщик! И, в-третьих, честно и откровенно ревную. Если уж приспичило замуж, почему не выйти за меня или Пашу?
— Ты не сватался.
— Убить меня мало.
Все это уже сбивалось на водевиль, и Пал Палыч предложил поздравить Зиночку по-человечески.
— Ррр… Сейчас не могу. Остыну — поздравлю.
— Ну остывай. Я пока позвоню.
— Постой! Были ЗнаТоКи. А теперь?
— Клянусь не менять фамилию.
— И на том спасибо, — буркнул он ей вслед.
* * *Утро туманное, утро сырое. Граф порезал лапу о стекляшку. От вчерашнего пиршества тело тяжелое. От Зиночкиного счастья грустно. И опять, опять незваный Власов!
— Мешки под глазами, плохо спали, Игорь Сергеевич?
— Практически не спал. Я много передумал, прежде чем прийти.
— Всю ночь не спал, много думал и окончательно решил?.. — Паша как в воду смотрел.
— Да. Окончательно.
— Свидетель подает в отставку. Это я почти знал. Что же, рассказывайте.
— Не хочется говорить. — Он достал из кармана листок. — Прочтите.
«Старшему следователю Управления внутренних дел г. Москвы тов. Знаменскому П. П. Заявление. От гражданина Власова, проживающего… Я привлекаюсь в качестве свидетеля по делу Д. К. Платонова, который избил на улице человека. По этому делу я не могу быть объективным свидетелем, так как…»
Знаменский пробежал текст до конца, вздохнул, отложил. Все встало на свои места.
— В вашем заявлении нет главного, Игорь Сергеевич.
— Я написал все.
— Вы не написали, почему пришли. Ради кого? Ради себя, ради него, ради торжества справедливости?
Власов выглядел постаревшим, был серьезен, лишен стремления подкалывать следователя; отвечал добросовестно:
— Не терплю, если я кому-то обязан или должен. Ни отдельному человеку, ни обществу.
— Не честнее ли сказать: мне стало стыдно. Вы ведь, в сущности, пришли исповедаться.
— В отпущении грехов не нуждаюсь. Просто мой принцип — всегда платить по счетам.
— Э-э, бросьте, Игорь Сергеевич! Не такой вы рационалист, каким стремитесь выглядеть… Пожалуйста, могу зарегистрировать заявление, поставить входящий номер, и когда понадобитесь — вас вызовут. Устраивает? Насколько вижу, нет. Тогда вот как! — Пал Палыч разорвал листок и бросил в корзину. — Вам стало невтерпеж, и надо облегчить душу. Так что говорите.
Хруст пальцев.
— Неприятно.
— А мне? Ведь каждый день я призываю людей признаваться в чем-то постыдном и мучительном.
— У вас привычка.
— Все равно неприятно. Но нужно. И часто больше-то нужно не мне, а тем, кто сидит тут напротив.
— Я… все написал.
— Нет, этого мало. «Шесть лет назад совершил аналогичное преступление… о нем никому не известно…» Нам обоим нужно без канцелярщины, человеческим языком.
Власов беззвучно пожевал губами. Слов во рту не было.
— Давайте я начну за вас. Шесть лет назад цвела сирень, был вечер и теплый ветер трепал рыжие волосы красивой синеглазой девушки.
— Положим, вечер был прохладный.
— Прохладный ветер трепал рыжие волосы. Вы подошли и сказали: «Как жаль, что вы ждете не меня!» Она ждала другого.
— Да. Но многое было иначе, чем с Платоновым. Только вот постепенно…
— Прошлое смешалось с настоящим.
— Да, все стало казаться похожим. Иногда не мог отделять, где Платонов, где я сам… Та девушка напоминала Риту. И она мне… по-настоящему понравилась.
— А вы ей?
— По-моему, отбрыкивалась для вида. Мы почти познакомились, когда явился ее незваный защитник. Корчил из себя рыцаря, изображал, что имеет права…
Он умолк. Пал Палыч не стал понукать: теперь уж заговорил. Договорит. Власов тряхнул головой, освобождаясь от скованности в шее.
— Я был моложе, Пал Палыч. Общительней, остроумней. Женщины, случалось, увлекались не на шутку. Я мог рассчитывать, понимаете?
Знаменский покивал — чего не понять.
— И она вела себя как-то… нейтрально. Словно ждала, чем кончится. Как проявит себя ее приятель… Слово за слово, пошла толковища. Он замахнулся, я успел ударить первым… он отлетел на скамейку, стал сползать вниз… потекла кровь.
— Очень сильно ударили?
— Средне. Но… разводным ключом.
— Это плохо. Куда попали?
— В голову. Правда, удар получился скользящий. Девушка закричала. Ей померещился нож. Но это был разводной ключ. Немецкий, друзья в тот день подарили.
— Зачем ключ? У вас машина?
— Была… Разбил вдребезги, новую не осилил. Да, так вот тут девушка испугалась меня — что я с ножом. Отбежала. Это все произошло на скверике. Безлюдно. Она издали топала на меня ногами и обзывала… вероятно, справедливо. Тогда я ушел.
— Просто ушли… Совесть не пошаливала?
— Должен признаться — нет. С неделю тревожили звонки в дверь, ну, еще избегал бывать на том месте. Вот и все.
— А теперь-то — что все-таки вами движет, Игорь Сергеевич? Разыгрались ассоциации, воспоминания — ясно. Ясно, что вы защищали не Платонова — себя. Но что-то послужило же последним толчком для такого шага, как официальное заявление. Оно ведь чревато…
— Не толчок — обвал всего! Неужели вы не понимаете?! Все не так, как должно быть. Все оборачивается иначе. Одно за другим. Платонов оказался мелочью и трусом. Кого я выгораживал? К Демину чувствовал пренебрежение, а он — сильный характер. Его отец меня благодарит — за что?.. Рита вопреки элементарной логике житейской остается со своим Алешей. Все не так, как я привык считать!
Пережидая очередную паузу, Знаменский подумал, что все равно не понимает Власова. И не поймет до дна. Пусть смятение, переоценка ценностей. Но инстинкт самосохранения должен бы взять верх. Всю жизнь проживши эгоистом, скептиком (может быть, и циником), вдруг не перерождаются в покаянных праведников. Тут срок нужен немалый и многие жестокие уроки…
Но если цинизм был напускной? А эгоизм — следствие одиночества, отучающего заботиться о других? Понимает ли он и сам себя вполне, до конца?
— И вы еще, — снова заговорил Власов. — Я считал себя стопроцентно порядочным человеком, а тут увидел все с обратной точки, вашими глазами… К кому-то другому, возможно, не пришел бы.
— Как удачно, что подвернулся Пал Палыч! Добрый малый, всегда рад потолковать по душам. Нет, Игорь Сергеевич, не польстили вы мне своим доверием. Раз не пришли бы к другому, то чего стоит ваше раскаяние?
— Я не уверен, что раскаиваюсь. Еще не знаю… Дело в том, что я привык существовать в определенной системе координат. Иначе не умею. Сейчас прежние координаты сместились. Я потерял свою точку в пространстве. Нет опоры.
