Герт Нюгордсхауг - Бастион
– Можно подумать, я этого не знаю, хе-хе-хе, – сказал Эгил и посмотрел на Ермунна своим добродушным взглядом. У него всегда был очень добродушный и кроткий, едва ли не смиренный взгляд, вспомнил Ермунн. Эгила ни в коем случае, ни за что на свете нельзя было бы заподозрить в чем-либо дурном. Однако особой сообразительностью он тоже не отличался, и теперь Ермунн понял, насколько легко использовать Эгила, склонить его к чему угодно. Вот и сейчас – он наплевал на свою аботу, и вместо того чтобы следить за порядком, болтает и пьет с бывшим одноклассником. А Ермунн тем временем продолжает заводить сети.
– Как это ты знаешь, что я коммунист? Откуда, скажи на милость, ты можешь это знать? – Ермунн, улыбаясь, подлил Эгилу еще водки.
– Да так, хе-хе-хе. Слухами земля полнится. У нас ведь ходят разговоры обо всех этих СНП,[22] левых студенческих организациях и прочем.
– У кого это «у нас», Эгил? В группе хемверна? – Он старался, чтобы Эгил не заметил, как напряжено его внимание. Важно было не спугнуть добычу.
– Ну да, и в хемверне тоже. Но мы с тобой, Ермунн, друзья, мне бы и в голову не пришло сказать про тебя что-нибудь плохое, хе-хе-хе.
Что правда, то правда. Они друзья. По крайней мере раньше считались ими. Оба собирали почтовые марки. Кроме них, в классе никто этим больше не увлекался. А еще они вместе состояли в скаутской организации.
– Но как же так, Эгил? – Ермунн перегнулся через стол. – Откуда им может быть известно, что человек коммунист или член СНП? Они что, занимаются шпионажем? У них есть списки?
Эгил зарылся в свою бороду, что-то сосредоточенно обдумывая. Наконец он склонился поближе к Ермунну и вполголоса произнес:
– В хемверне есть специальная группа. Я про нее кое-что знаю, только ты ни гугу, я не имею права это разглашать. Но раз уж ты интересуешься, хе-хе-хе… Там собирают сведения про таких, как ты, и все записывают. Коммунизм, Ермунн, штука опасная, пора тебе кончать с этими глупостями.
– Но я же уехал из Люнгсета, Эгил, откуда им известно про меня? Как они добывают свою информацию? И кто входит в эту группу? Неужели и ты тоже?
– Больше, Ермунн, я ничего сказать не могу. – Лицо Эгила внезапно стало напряженным, даже суровым. Такой суровости Ермунн за ним прежде не наблюдал.
– Ладно, ладно, Эгил, я никому даже не заикнусь. Можешь на меня положиться. Просто, сам понимаешь, мне это было небезынтересно. – Ермунн подлил в стаканы еще водки. Он был задет за живое, однако скрывал это. Теперь следовало проявить максимум такта и осторожности, чтобы не упустить попавшую в сети рыбу, нельзя было торопиться, выбирая сеть, чтобы все не испортить. Тем временем Улав М. и Вебьёрн махали ему из своего угла, призывая к себе. Он не обращал на них внимания. Сейчас для него гораздо важнее было поговорить с Эгилом.
– Конечно, хе-хе-хе, я твой интерес понимаю. А дело тут не в одной только группе хемверна. За ней стоят люди, представляющие, так сказать, проигравшую сторону в войне. Их в Люнгсете, сам знаешь, много. Честные, порядочные граждане. Они хотят доказать, что их позиция была правильной, что коммунизм действительно таит в себе опасность. Иногда они устраивают встречи. Ты знаком с Педером X. Грёном? Конечно, знаком. Он у них один из главных. Раньше, во всяком случае, был. Теперь в Люнгсет понаехало много новых. Всё, Ермунн, давай закончим этот разговор, уж будь так любезен. – Эгил чуть ли не умоляюще посмотрел на Ермунна.
– Мне все ясно: тут у нас разворачивают свою деятельность нацисты, – заявил Ермунн, – они не угомонились. Сейчас они стали показывать зубы и в Осло. Представляешь, Эгил, Альфредо Олсен взошел на трибуну Студенческого общества в нацистской форме, с черными перчатками на руках и гитлеровскими усиками и завел речь о национализме и борьбе против коммунизма. Вот что опасно, Эгил, крайне опасно! – Ермунн брякнул стаканом об стол.
Он не собирался вступать с Эгилом в политические споры. Это превратилось бы в сражение с ветряными мельницами. Однако ему хотелось получить ответ еще на один вопрос. Он долго сидел молча, прежде чем сформулировал его.
– А этот человек, который поставляет информацию вашей спецгруппе в хемверне, ну, тот, что не из Люнгсета, – как его зовут и откуда он, ты не знаешь? Скажи только это, и мы закругляемся.
– Он, кажется, из Аскера. Имени его я не слышал, а фамилия – Карстеен. Через два «е».
Эгил таки сболтнул лишнее. Теперь Ермунн убедился, что группа получала указания извне, из Аскера, и даже выведал очень важную фамилию. Он порадовался про себя, какой хитрый вопрос сумел задать Эгилу.
– Твое здоровье, Эгил, и счастливого рождества! Да здравствует коммунизм! – усмехнувшись, сказал Ермунн и почувствовал, что Эгил воспринял это как подначку.
– Твое здоровье, Ермунн, и да здравствует филателия, хе-хе-хе! – Теперь можно было и просто почесать языком.
Они немного поболтали, затем Ермунн вышел проветриться. Все так же падал снег – легкими, воздушными хлопьями. У Ермунна слегка кружилась голова, он шел, насвистывая рождественскую песенку «Огни переливаются на елке». Ах вот как, эти нацисты занимаются выявлением левых радикалов и слежкой за ними! Ну-ну! И еще сотрудничают с хемверном. Интересно, сколько их тут? Вполне возможно, что очень много. В добром старом Люнгсете происходило какое-то шевеление. Ермунн попытался собраться с мыслями, однако после такого количества водки это было затруднительно. Внезапно он остановился. А с чего, собственно, он влез во все это? Почему ухлопал целый час из рождественского вечера на выпытывание каких-то сведений про нацистскую организацию? Он-то что может тут поделать? В раздражении он поддал ногой снежный ком, разбив его на части. Ты хочешь до чего-то докопаться, Ермунн, хочешь выявить то, что в течение долгих лет лежало под спудом, бормотал он про себя. Чудак-человек, рассуждал он дальше, ты живешь в Осло, забудь об этих люнгсетских нацистах. Пусть занимаются своей мышиной возней, устраивают сборища и составляют списки левых. Ведь в политическом отношении они погоды не делают. А сейчас, Ермунн, рождество, каникулы, ты лучше развлекайся, в ресторане тебя ждут добрые друзья, кофе с коньяком и старинные танцы.
Он зашел обратно. За вечер было выпито еще много кофе с коньяком. А потом они продолжили пир у Улава М.
Возвратившись под утро домой, на усадьбу Хаугард, Ермунн долго ворочался в постели без сна. В голове его назойливой осой зудело: Карстеен, Ка-а-ррр-стеен, Крстн.
Звуки тысячью жал вонзались в Ермуннов мозг.
9. Смерть Симона
Весна 1972 года. Года больших дебатов по поводу вступления в ЕЭС, когда на тротуарах улицы Карл Юхан собирался кучками народ, обсуждая политические проблемы. Года, когда возникли Народное движение и «АКМЕД»,[23] а в противовес им начата пользовавшаяся поддержкой правительства и крупного капитала кампания «Да – Общему рынку», эмблема которой – согнутая ладонь – напоминала скаутское приветствие. Воздух был накален от нескончаемых споров.
Ермунн Хаугард сидел в читальном зале факультета социологии и сочинял рецензию на книгу Хартвига Сетры о популизме, которую собирался разгромить. Квазисоциализм, социалистическая теория, зашедшая в тупик, – такое мнение вынес Ермунн об этой книге. Работа подвигалась туго.
Ермунну осточертели эти читалки в Блиндерне. Он не вылезал из них уже семь лет, да, осенью исполнится ровно семь лет, и теперь до получения степени магистра социологии оставалось совсем немного. Диссертация была почти написана. Однако последние два-три месяца он не продвинулся в своих научных изысканиях ни на шаг. Ему претила ожидавшая его карьера преподавателя социологической науки в университете или колледже. Картины его будущего обволакивало густым влажным туманом структурализма, неопозитивизма и «адекватного концептуального анализа коммуникации и взаимодействия». И Ермунн знал: рано или поздно он все равно захлопнет книги и пошлет социологию куда подальше. От этой мысли на душе становилось легко.
С Симоном Хеггеном Ермунн последнее время почти не виделся. Симон уже несколько лет как бросил занятия наукой и пошел работать в частную фирму. В отдел рекламы. Там ему было самое место, и поначалу Симон вполне преуспевал на этом поприще. Но вдруг, без всякой видимой причины, он оттуда уволился. Ермунну он объяснил, что не выдержал обстановки и стресса. В последнюю их встречу Симон сидел дома без работы: вел хозяйство вместо своей жены Камиллы и занимался воспитанием полуторагодовалой дочери. Насколько знал Ермунн, никаких конкретных планов на будущее у него не было.
За первые несколько лет, проведенных в Осло, они с Симоном очень сдружились. Из всех живших в столице люнгсетцев Симон чаще всего общался с Ермунном, и сам Ермунн чувствовал к нему привязанность. У них было много общего. Оба обладали тонким чувством юмора и могли часами сидеть в кафе или ресторанчике под открытым небом, зубоскаля по поводу «жизненных неурядиц». Помимо этого, оба были заядлыми рыболовами и нередко вместе выбирались на рыбалку. Не говоря уже обо всех вечерах, которые они проводили в «Клубе-7», слушая хороший ритм-энд-блюз. Когда оркестр в переполненном ресторане «Король» заводил «In the Midnight Hour»,[24] жизнь казалась Ермунну и Симону слаще меда.
