Ласло Андраш - Смерть на берегу Дуная
- А это дочь Балог, сестры Хуньора,- говорит Еромош.
Все узнают трех танцовщиц из театра оперы и еще одну танцовщицу из ночного клуба. К ним подходит Сипек. Тишина, слышен лишь шелест перекладываемых Еромошем фотографий.
Раздается голос Раудера, бесцветный приглушенный голос:
- А это моя племянница…
Все молчат. Еромош неторопливо кладет и эту фотографию к остальным. Потом поднимает голову, оглядывает комнату, кивает головой и продолжает перекладывать фотографии.
- Что ты ищешь? - спрашивает Сипек.
- Атрибуты художника. Они там.
На маленьком столике действительно стоят несколько кувшинов в кистями. Тут же палитра, тюбики с масляной краской. Рядом - мольберт, накрытый полотном. Сипек подходит к нему, снимает покрывало.
Трое смотрят в его сторону.
- Эскиз,- говорит Сипек.
На полотне - незаконченная натура. Лицо женщины не выписано, волосы обозначены контутэом. Основной тон картины - зеленый.
Сипек трогает пальцем краски, затем опускает покрывало.
- Краски сухие,- говорит он.- Совершенно сухие.
- Так, все это нам знакомо. С этим мы когда-то уже имели дело,- замечает Еромош, кивая на фотографии.
Толстую стопку фотографий он перевязывает носовым платком и кладет в емкий портфель, который прихватил с собой.
В душе Сипека проснулся придирчивый, страж закона:
- Но в этом ведь нет ничего противозаконного или преступного!
- Нет ничего. Конечно, ничего нет, товарищ Сипек. Это мы знаем.
Голос Келемена звучит спокойно и даже безразлично, без какой-либо нотки назидания.
- Однако элемент преступления есть,- замечает Раудер,- только мы пока еще не знаем, где он.
Раудеру, должно быть, неловко, ему кажется, что все сейчас думают о его племяннице. Откровенно говоря, всем неловко, думает Кеяемен. По крайней мере, он озадачен не менее Раудера. Возможно, он старомоден, но он рад, что у него сын. Особенно ясно он почувствовал это, когда увидел фотографию нагой дочери Хуньора. По-видимому, это у него уже врожденный рефлекс. У молодежи совсем иной образ мышлении.
- Мне, по крайней мере, пока не ясно,- говорит Еромош,- какое отношение имеет этот Шоммер к убийству Хуньора.
«Голова у меня тяжелая. Насморк. Я теряю логическую нить своих построений. Еромош, наверное, прав, у него голова свежая», - размышляет Кеяемен, затем спрашивает:
- Есть у кого-нибудь лупа?
Раудер достает из кармана маленький изящный кожаный футляр, открывает его и протягивает Келемену лупу.
Келемен идет в ванную. Здесь он приметил две пары ботинок. Перевернув ботинки подошвами к свету, он внимательно рассматривает их через увеличительное стекло. Черные ботинки итальянского производства, с резиновой подошвой вызывают у него подозрение. К подопве будто пристали какие-то крупицы. Он достает носовой платок и снимает их. Они падают на ладонь. Под сильным светом лампы Кеяемен рассматривает их через лупу.
- С толя? - спрашивает Еромош.
- Кажется, да. Посмотрим, что это за крупицы. Впрочем, с толя или нет, сказать трудно. Это можно установить только путем лабораторного анализа. Да и. то возможна случайность.
Бела Келемен испытывает горделивое чувство. Он доволен Еромошем, выросшим под его крылом, доволен тем, что тот понимает каждое его движение.
Крупицы он заворачивает в листок, вырванный из блокнота, и кладет в карман,
- Ну что ж, пожалуй, пойдем. Если Эдит Чаус сказала правду и ее показания совладают с докладом Шомфаи, то эта квартира пустует со вчерашнего вечера в таком виде, с включенным светом. Шоммер дома не ночевал. Аесли свет оставили те, кто опередил нас, то они покинули квартиру, по-видимому, до десяти часов вечера.
- Да, вполне вероятно,- говорит Раудер, пряча в футляр лупу.
- Если окажется, что крупицы действительно с того рулона, что стоит у двери летней кухни, то Шоммера и Эдит Чаус можно основательно подозревать в убийстве Хуньора. Если нет, то поиски надо продолжать. Мне кажется, что это обычное примитивное убийство, правда хорошо запутанное.
Келемен не замечает, что он, по существу, взял на себя руководство расследованием, будучи на бюллетене. Раудер не выказывает никаких признаков обиды. А ведь официально расследование ведет он. Привычка. Но вот Келемен включает внутренние тормоза и искусно возвращает руль управления Раудеру:
- Я думаю, ты распорядишься взять у них отпечатки пальцев.
- Да, я это сделаю. Я попрошу товарища Салена следовать за мной в Главное управление - надо проверить, размножены ли эти фотографии, или они изготовлены только для личного потребления. Тебя и Еромоша прощу осмотреть квартиру Шоммера на улице Авроры, где он постоянно прописан. Конечно, если ты хорошо себя чувствуешь. В крайнем случае, Еромош может отправиться один. А тебе, откровенно говоря, надо бы в постель.
- Я чувствую себя превосходно. Когда я работаю, то сбываю о болезни. Кстати, прихвати сдобой это и отдай да анализ,- говорит Келемен и передает Раудеру завернутые в бумагу крупицы с подошвы ботинок.
Раудер кидает и кладет сверток в карман.
- Интересно, у Шоммера нет ни одной своей фотографии и ни одной мужской. Все - женские. Хотелось бы взгянуть на этого сердцееда,- смеется Сипек.
- Ты прав,- говорит Еромош.- Действительно странно. Мы даже незнаем, как он выглядит. Встретишься на улице нос к носу - и не узнаешь.
Все смеются.
Келемен вдруг опускается на тахту с тигровым покрывалом.
- Что с тобой, Бела?
- Голова немного кружится. Мне, пожалуй, лучше пойти домой. Боюсь, станет хуже.- Он немного помолчал.- Кажется, дело Хуньора начинает меня затягивать.
Конечно, затягивает. Затягивает жадно и неотступно. Он уже ни о чем не думает, кроме этого дела. К нему нельзя привыкнуть, оно не может надоесть, и его нельзя поставить в ряд обычных дел. Или можно? Конечно, можно. Только Келемен не способен на это. Единственное, чего он добивался многие годы с большим трудом,- ни лицом, ни жестами не выдавать волнующей жажды расследования.
Тишина. Теплая комната, теплая кровать. Манци перестала, наконец, хныкать и сокрушаться по поводу того, что он сбежал из дому больным, она подала ему легкий обед - шницель с подливой из шпината, два апельсина, чай с лимоном. Он послушно терпел, когда она закутывала его в одеяло, затем засыпал, тяжело дыша, просыпался, снова засыпал. Дважды звонил Еромош. Манци разговаривала с Янкой. Один раз позвонил Раудер, сказал, что Дюри Сипек зайдет вечером, а крупицы - не с рулона толя. Фотографии нигде не были опубликованы, специалисты фотоотдела не видели ни одну из них. Значит, изготовлены они были для личных целей?
Бабушка Шоммера. Еромош рассказывал о ней с юмором, образно, не упуская, однако, существа дела. «Мой Фреди,- говорила она,- очень хорощий мальчик. Нет у него ни папы, ни мамы - их угнали нилашисты, и воспитывать его пришлось мне». В марте будет два года, как он перебрался к другу художнику, но домой приходил регулярно и тут работал. В лаборатории. Под лабораторию он оборудовал бывшую комнату прислуги, где проявлял пленки. Еромош отмычкой открыл замок, осмотрел лабораторию, но негативов нигде не обнаружил - значит, они хранятся где-то в другом месте, чтобы старушка случайно… Одни пейзажи, фоторепортажи, сцены из спектаклей, зарубежные знаменитости, побывавшие в Венгрии. Зеленая шкатулка. Еромош не смог открыть ее, а взять не решился - откроет завтра и посмотрит, что в ней, пока кто-нибудь отвлечет внимание старушки. Собственно, из-за этого он и звонил в первый раз.
Да, он видел фотографии Шоммера, их показала старушка. Хорошие фотографии: вот он, в теннисных брюках и тенниске, кому-то машет рукой, а вот его портрет - волнистые черные волосы, резкие черты лица, белые зубы, широкая улыбка. Еромошу понятно, почему к нему липнут женщины.
Раудер доложил о событиях дня, подтвердил сведения о найденном на острове Маргит трупе мужчины. Мужчина захлебнулся, на голове у него - небольшая царапина, вероятно, от проплывавшей мимо льдины. Однако в результате вскрытия в слизистой оболочке носа обнаружены следы эфира - по-видимому, его усыпили наркотическим средством и положили на ступеньки лестницы, ведущей к воде, но с какой целью - не ясно. Установить личность умершего до сих пор не удалось - в его карманах ничего не найдено. Возможно, мужчина был ограблен.
Раудер сообщил также, что на допрос вызвана Бориш Балог, модельерша, фотография которой в обнаженном виде, помимо снимков Вильмы Хуньор и Эдит Чаус, была найдена у Шоммера. И кроме того, она ведь приходится племянницей Хуньору. Раудер спросил, как здоровье Белы, обрадовался, что тому лучше, и посоветовал не делать глупостей, отлежаться, чтоб не навредить самому себе. Бела сказал, что врач обещал быть к шести, значит, скоро должен явиться.
Измерив температуру, Келемен снова заснул. Врач пришел в половине седьмого. Он простукал и послушал его спину и грудь, заглянул в горло, прижав ложкой язык. «Еще скверно,- сказал врач,- но идет на поправку». На вопрос Белы о том, можно ли ему завтра выйти на работу, врач что-то проворчал, затем в порядке исключения пообещал зайти рано утром, еще до приемных часов,- тогда и решит. Это успокоило Келемена. Он чувствовал себя относительно неплохо, и нос у него не был так заложен, как вчера, дышалось свободнее.
