Максим Есаулов - Собачья работа
— Согласен? — Полянский аккуратно переступил через кровавый потек на полу.
— Конечно. — Максаков, поскольку курил на месте происшествия, стряхивал пепел в ладонь. — А кто ее видел, когда она вернулась домой?
— Удивительно, но только ее подруга Ковяткина, чудесным образом проснувшаяся ночью по нужде. Остальные вообще не помнят, чтобы она куда-то уходила. И знаешь, что интересно? Ковяткина. с тетей Дусей последний день ссорились. Один из собутыльников вспомнил, что покойная к мужу Ковяткиной приставала. Он-то сам еще долго ничего пояснить не сможет: из отдела на Пряжку увезли — «белочка» пришла.
Максаков посмотрел в окно. Грязное и сальное стекло. Подобное тысячам других в этом городе. Муторный серый день. Чисто питерская панорама крыш. Еле уловимый невидимый снег. Зима в Ленинграде. Бесконечность в вечности. Изнутри царапало холодком и пустотой.
— Шекспировские страсти. И где эта леди Макбет? В отделе?
— Нет, — Полянский покачал головой, — на кухне. Была нетранспортабельна.
В комнату заглянул Жора.
— А где типа медик?
— Едет еще.
— Может, кто конкретно метнется? А то насухую в таком евростандарте вошкаться не климатит.
Максаков улыбнулся.
— Сейчас организуем. Указания следователя на месте происшествия — закон.
— Могу отдельное поручение выписать, — в тон ему хмыкнул Ефремов.
Снова заголосила «моторола».
— Б… ! Забыл начальнику позвонить! — чертыхнулся Максаков.
— Миша! Ты чего, его специально дразнишь? — Лютиков явно ехидничал.
— Все, Венйаминыч! Звоню! Серж, где здесь телефон?
Григоренко ответил сразу. Максаков глубоко вдохнул.
— Петр Васильевич, это…
— Ты где находишься?! — Шеф был на взводе. — Я сколько должен ждать?!
— На убийстве. Моховая…
— В жопу его засунь себе, это убийство! — Трубка уже просто вибрировала. — У нас «трасса»! Понимаешь? Трасса! Принц республики Лябамба и одиннадцатый заместитель, министра иностранных дел прилетают на концерт фольклорного ансамбля «Свинопасы»! Все обеспечивают трассу, а ответственный — на каком-то убийстве! Ты понимаешь, что будут проверяющие из главка?! Ты вообще соображаешь, чем…
Максаков давно научился отключать слух в разговорах с шефом. Он думал, что, судя по механизму образования, кровавые следы на обоях это брызги, а стало быть, у Ковяткиной явно должны быть следы на одежде и…
— Доложишь немедленно!
На слово «доложишь» пора было включаться. Оно обозначало окончание разговора.
— Есть! — сказал он и повесил трубку.
…необходимо снять с нее одежду на биологию.
— Серега, где эта киллерша?
Полянский вынырнул из пыльного полумрака.
— Пошли на кухню. Там с ней Ледогорыч.
— Он хоть вменяемый?
Максаков любил Сашку Лёдогорова, но последние месяцы тот безбожно пил, стремительно катясь вниз.
— Абсолютно. Он уже неделю как закоддовался.
— Да ну? Сам?
— Сам. Сказал, что надоело.
— Радостно.
— Еще как.
Кухня была просторной и квадратной. Вдоль стен — разнообразные столики и пеналы. Две газовые плиты. Закопченный желтый потолок. Запах лука. Полная потная женщина в коричневом халате резала капусту. Миловидная девушка в зеленом свитере и джинсах курила у окна.
— Вот она — наша фотомодель. Саня, как дела?
— Еще не родила, — высокий рыжеватый Сашка Ледогоров отвлекся от сморщенной всклокоченной тетки в грязной ночной рубашке, восседающей на стуле посередине. — Совсем, тварь, пьяная. Вообще ни во что не врубается.
Максаков отметил, что после продолжительного запоя у Сашки остались лишь щетина и темные круги вокруг пронзительных зеленых глаз.
— Она же вроде блеяла что-то? — Полянский пощелкал пальцами перед глазами Ковяткиной.
— Пока я с соседями разговаривал, где-то надыбала стакан и догналась.
Максаков обратил внимание, что ни женщина в коричневом халате, ни девушка не обернулись, когда они вошли. Милиция и смерть в этой квартире были вещами привычными и обыденными.
— Надо ее в отдел.
— Машину ждем. Ты не на колесах?
— Я на своей. Увольте — весь салон провоняет.
— Это точно.
За их спинами, на месте происшествия, кто-то громко захохотал. Девушка затушила сигарету, насыпала в две яркие цветные кружки кофе и, подхватив закипевший чайник, двинулась к выходу. Максаков посторонился.
— Кофе-то как хочется.
Она окатила его леденящим взглядом серых презрительных глаз.
— Кафе за углом, на Пестеля.
Полянский подхватил Максакова под руку и кивнул ей вслед.
— Я неделю назад ее мужа закрыл, так что насчет кофе ты как-то…
— А я-то откуда… За что взяли?
— Герычем банковал.
Было душно. У Максакова кружилась голова. Он обошел безучастную ко всему Ковяткину и, подойдя к окну, приоткрыл его. Женщина в коричневом халате безостановочно, как автомат, резала капусту. От нее исходил резкий тошнотворный запах пота. Ветер освежил. Расщелина двора тонула в белесой мгле. Снова бесконечно-тоскливо заныло под сердцем. Он сгреб ладонью с железного козырька немного снега и вытер лицо. Не отпускало. Из глубины квартиры снова донеслись взрывы хохота. Возвращаться в плотный, стоячий воздух кухни не хотелось. Ледогоров курил, щурясь куда-то в сторону. Полянский задумчиво смотрел на потолок. Женщина с каким-то ожесточением продолжала кромсать хрустящие под лезвием кочешки.
— Пойду посмеюсь за компанию.
Вязкий, пористый сумрак давил на плечи. По ногам неприятно хлестало колючим сквозняком.
— Открываю я, значит, шкаф, а эти уроды…
Шароградский держал в одной руке откупоренную поллитровку, а в другой — бутылочку «Спрайта». Выражение лица Андронова тоже выражало начальную степень эйфории. Жора Ефремов дымил сигаретой, что-то подсказывая своей практикантке, примостившейся на складной табуретке с протоколом осмотра в руках и таким невозмутимым лицом, словно она сидела на лекции в институте, а не в кишащей тараканами квартире с блевотиной, размазанной по полу.
— Кать, водку будешь? Только стакана нет.
— Буду, — ответила она неожиданно низким грудным голосом и, взяв у Шароградского бутылку, не глядя сделала из нее несколько больших глотков.
Все на секунду умолкли.
— Запьешь? — Саня протянул «Спрайт».
— Нет, спасибо. — Катя так же, не глядя, вернула пузырь и снова углубилась в протокол.
Максаков хмыкнул. Все обернулись.
— Ой, — сказал Андронов.
— Вот именно. — Максаков улыбнулся ласково и приветливо. — Стас, Шура, можно вас в коридор? На минуточку.
— Только в целях установления контактов с прокуратурой, — притворив за собой дверь комнаты, Андронов выставил перед собой ладони. — Скажи, Саня?
— Конечно! Алексеич, не сердись, мы чуть-чуть, для контакта.
Максаков безуспешно поискал выключатель — глаза устали от полумрака.
— Во-первых, я знаю ваше «чуть-чуть», во-вторых, на кухне подозреваемая, с которой еще работать и работать, а вы сейчас доконтактируетесь до бесчувствия.
Входная дверь в квартиру отворилась, и молодой парень с «дипломатом», отряхнув с бобровой шапки жесткий рассыпчатый снег, исчез за одной из приличных дверей. Из другой выплыла высокая статная женщина в недорогом, но элегантном пальто цвета индиго, ведя за руки двух одинаковых малышей в красно-белых комбинезонах. На выходе она вежливо посторонилась, пропуская судмедэксперта Андрея Чанова в зимнем камуфляже с неизменным «дежурным» чемоданом. Квартира продолжала жить своей обычной жизнью. Закаленных жителей питерских коммуналок сложно чем-то удивить. Особенно смертью.
— Так мы пошли?
— Куда? — Максаков в который раз за сегодня с трудом оторвался от собственных мыслей и вернулся к действительности.
— Колоть злодея, — Андронов кивнул в сторону кухни.
— Злодейку, — машинально поправил Максаков. — Сейчас бесполезно, надо ждать, когда протрезвеет.
— Не волнуйся, Алексеич, — Шароградский тронул его за рукав, — сейчас все сделаем в лучшем виде.
Он был невысоким, чернявым, похожим на цыгана, даже манера уговаривать у него была цыганской — торопливой и импульсивной.
— Да, в лучшем виде, — поддакнул Стас Андронов. Он был практически трезвым и чуть насмешливо смотрел на Сашку, которому явно хорошо легло на старые дрожжи.
Из глубины квартиры снова появился Полянский.
— Блин, поссать невозможно, какие-то козлы сортир забили. Тряпку, что ли, туда бросили? Наглухо.
Максаков снова поморщился от сумрака:
— Ты не знаешь, где здесь свет включается?
— Нигде, — усмехнулся Полянский. — Здесь в одной комнате живет Рублик. Местный алкаш. Рублев его фамилия. Он у метро лампочками торгует. Поэтому в прихожей уже давно не вкручивают. Туалет и кухню он не трогает, а прихожую завсегда.
На кухне почти ничего не изменилось. Женщина расправилась с капустой и теперь с такой же неумолимостью робота строгала морковь. В свете тусклой лампочки лицо ее жирно блестело от пота. У приоткрытого еще Максаковым окна курил теперь рабочего вида мужик лет сорока в тренировочных штанах и тельнике. Он тоже не обернулся, когда вошел Максаков, продолжая дымить «Беломором». Ковяткина по-прежнему тупо сидела на табуретке с полуприкрытыми глазами. Ледогоров отвернул водопроводный кран и ловил губами струю воды, гулко ударяющую в испещренную язвами ржавчины жестяную раковину.
