Патриция Корнуэлл - Последняя инстанция
— Ты правда так считаешь? — Анна все готова оспорить. — А тебе не кажется, что в некотором смысле Шандонне поступил с ней так же, как она поступала с тобой? Ведь Брэй действовала как одержимая. Влезала в твою жизнь, когда ты была наиболее уязвима. Нападала, унижала, рвала в клочья — она подавляла тебя, испытывая от этого огромное возбуждение, возможно, даже сексуальное. Ты сама все время твердишь: люди умирают так, как живут.
— Очень многие.
— А она?
— Как ты выразилась? В некотором смысле? Наверное.
— А ты, Кей? Ты ведь тоже чуть не умерла так же, как и жила?
— Я не умерла, Анна.
— Почти умерла, — повторяет она. — Ты сдалась еще до того, как он постучался в дверь. Ты почти попрощалась с жизнью, когда умер Бентон.
К глазам подступили слезы.
— А что с тобой было бы, будь сейчас Диана Брэй жива, как думаешь? — вдруг спрашивает собеседница.
Брэй возглавляла полицейское управление Ричмонда, дурача всех, кто занимал важные посты. В очень короткий срок ее имя стало греметь по всей Виргинии, и именно этот нарциссизм, неутолимая жажда власти и признания, судя по всему, сыграли с ней злую шутку. Шандонне положил на нее глаз. Наверное, сначала он ее выследил. «Интересно, выслеживал ли он меня?» Что-то мне подсказывает, что на оба вопроса ответ утвердительный.
— Думаешь, ты до сих пор возглавляла бы отдел судмедэкспертизы, будь Диана Брэй жива? — Анна смотрит на меня в упор.
— Я бы не допустила ее победы. — Пробую суп, и желудок начинает крутить. — Пусть она была сущим дьяволом, я бы ей не позволила себя растоптать. Моя жизнь принадлежит мне. Только я по своему усмотрению могу лепить ее или ломать.
— Ты, видимо, рада, что этой страшной женщины больше нет, — предполагает Анна.
— Без нее мир только стал чище. — Отодвигаю от себя клеенчатую подставку под блюдо. — Это правда. Без таких, как она, будет только лучше.
— И без таких, как Шандонне?
Киваю.
— Так, может быть, тебе жаль, что Люси его не убила? — тихо предполагает собеседница; Анна умеет доискиваться до правды, не напирая и не вставая ни на чью сторону. — Ты бы, как это говорят, потянула за ручку выключателя?
— Нет, — качаю головой. — Я ни для кого не хочу быть палачом. Знаешь, что-то я уже расхотела есть. Прости, что из-за меня одни проблемы. Мне только захворать не хватало...
— Пожалуй, на сегодня разговоров достаточно. — Анна вдруг перевоплотилась в заботливую родительницу, которая отправляет дочку в постель. — Завтра воскресенье, посидим дома, отдохнем в тишине. Поворошу календарь, отменю встречи на понедельник. А потом, если потребуется, на вторник, среду и остаток недели.
Попыток воспротивиться Анна не принимает.
— Чем хорош преклонный возраст — можно делать все, что только не придет в голову, — добавляет она. — Я всегда готова выехать к тяжелому пациенту. Но в остальном с меня взятки гладки. А сейчас мой самый тяжелый пациент, Кей, — это ты.
— Никакой я не тяжелый пациент.
Встаю из-за стола.
Анна берет часть сумок и сопровождает меня по длинному коридору, ведущему в западное крыло ее величественного дома. В комнате для гостей, где мне предстоит жить неопределенное время, стоит большая тисовая кровать, бледно-золотая, из би-дермайеровской коллекции, как и многие предметы обстановки в этом доме. Декор выполнен в сдержанном стиле, прямые незамысловатые линии. А вот пышные облака пуховых одеял и подушек, тяжелая драпировка, ниспадающая шелковыми водопадами шампанского на пол, наводят на мысль об истинной природе хозяйки. Смысл всей жизни Анны в том, чтобы окружать других комфортом и удобством, заживлять раны, изгонять боль и чтить истинную красоту.
— Тебе еще что-нибудь понадобится? — Она развешивает мою одежду.
Я помогаю разбирать сумки, раскладываю вещи в ящички комода, и вдруг меня снова как дрожью пробивает.
— Тебе дать что-нибудь для сна? — Она выставляет в ряд мою обувь на нижней полке платяного шкафа.
Очень соблазнительно было бы сейчас принять ативан или какое-нибудь другое успокоительное, но я отказываюсь.
— Всегда боялась пристраститься, — неопределенно отвечаю я. — А то войдет в привычку, как с сигаретами. Я человек ненадежный.
Анна глядит на меня.
— Кей, тебе сейчас обязательно надо заснуть. Лучшего средства от депрессии пока не изобрели.
Не вполне ее слышу, однако смысл понятен. У меня действительно депрессия. И скорее всего она будет только усиливаться со временем, а недостаток сна при таких делах — вещь серьезная. Сон — мое слабое место, и когда недужится, меня сковывает, как артритом. Поэтому с тех пор, как я стала врачом, я стараюсь не пользоваться медицинским загашником, дабы не впасть в пагубную зависимость. У любого врача в аптечке всегда найдутся наркотические средства ограниченного доступа. А я держалась от них подальше.
Анна уходит. Я сижу на кровати с включенным светом, уткнувшись неподвижным взглядом в темноту, почти в полной уверенности, что, когда настанет утро, я проснусь и пойму: это был страшный сон, кошмар, выбравшийся из темных глубин подсознания. Мой разум пытается осветить внутреннее содержимое, как фонарик, так и не вскрыв ничего важного. Я не в силах осознать то, что меня пытались изуродовать и убить и как теперь свершившийся факт отразится на дальнейшем моем существовании. Не чувствую, не понимаю. Боже, помоги. Поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Теперь буду засыпать. Порой мать вместе со мной молилась, но я всегда думала, что ее мольбы предназначены скорее отцу, который лежал и болел в другой комнате. Временами, когда мать уходила и я оставалась одна, я вставляла в молитву местоимения мужского рода и засыпала в слезах. «Если он умрет, так и не проснувшись, возьми его к себе, Господи».
Глава 3
На следующее утро просыпаюсь от каких-то голосов, с тревожным чувством, что всю ночь трезвонил телефон. Не знаю, может, мне это и приснилось. Один страшный миг я не могу понять, где нахожусь, и вдруг — доходит. От этого словно накатывает тошнотворная волна. Приподнимаюсь на подушках и на миг остаюсь неподвижной. Сквозь задернутые шторы холодно проглядывает солнце, день опять обещает быть серым.
Кое-как влезаю в толстый махровый халат, висевший на двери ванной, натягиваю носки и отваживаюсь наконец выйти посмотреть, кто там еще в доме. Надеюсь, нежданный визитер — Люси.
И верно. Они с Анной сидят на кухне. За широкими окнами, выходящими на задний двор и тягучую оловянную реку, сверкают снежинки. На фоне блеклого дня видны голые силуэты деревьев, покачивающиеся на ветру, а из трубы соседнего дома клубится белый дровяной дым. На Люси выцветший тренировочный костюм, оставшийся еще с тех времен, когда она изучала компьютеры и роботостроение в Эм-ай-ти[6]. Она взлохматила с гелем коротко остриженные золотисто-каштановые волосы и на удивление подавлена: остекленевшие глаза налиты кровью, что наводит на мысль о бурной ночи.
— Только что приехала? — обнимаю племяшку.
— Вообще-то еще вчера вечером, — отвечает та, крепко в меня вцепившись. — Не могла устоять перед искушением. Решила заскочить и надраться вдрызг. Жаль, на тебя рассчитывать не пришлось. Я сама виновата, не надо было тянуть.
— Эх, да как же так. — Настроение опускается. — Что же ты меня не разбудила?
— Ну уж нет. Рука не болит?
— Терпимо, — слукавила я. — Так ты из «Джефферсона» уехала, что ли?
— Не-а, пока номер за мной. — У Люси по лицу невозможно прочитать, что она думает. Племянница опускается на пол, стягивает с себя трико, под которыми яркие беговые велосипедки.
— Знаешь, твоя племяшка — настоящий змий-искуситель, — говорит Анна. — Она прихватила прелестную бутылочку «Вдовы Клико», и мы засиделись. А в город я ее уже не отпустила, за рулем как-никак.
Кольнуло обидой, а то и ревностью.
— Шампанское, значит, распивали? Есть повод что-то отметить? — спрашиваю я.
Вместо ответа Анна лениво пожимает плечами. У нее все мысли о другом. Чувствую, у подруги на сердце какой-то камень и выкладывать, в чем дело, она не торопится. Как видно, телефон ночью действительно звонил.
Люси расстегивает куртку, под которой виднеется следующий слой бирюзово-черного нейлона. Костюм, облегающий ее складное спортивное тело, сидит плотно и гладко, как краска.
— Ага. Было что отпраздновать, — отвечает Люси с привкусом досады в голосе. — Отправили меня в административный отпуск.
Неужели я не ослышалась? Административный отпуск — примерно то же самое, что временное отстранение от должности. Ты уже на краю пропасти, того и гляди уволят.
— Отправили весла сушить. — Специальное выраженьице, характерное для спецагентов. — На следующей неделе получу письмо со всеми своими прегрешениями. — Люси храбрится, но я-то знаю ее достаточно, меня бравадой не одурачишь. Последние месяцы и годы она исходит злобой; прикрытая плотными слоями, в душе у нее кипит ярость. — Перечислят массу причин, почему я подпадаю под сокращение, и мне останется только апеллировать. Если, конечно, я не пошлю все к чертям и сама не уйду. Не исключен и такой вариант, сдались они мне.
