Карен Роуз - Посчитай до десяти
— Если я увижу его, то обязательно позвоню вам, — пообещала она и закрыла дверь.
Она минутку постояла у двери — не шевелясь, если не считать того, что ее пальцы смяли клочок бумаги в шарик. Потом она подошла к дивану, свернулась на нем в клубок и заплакала.
Он вернулся к себе в комнату, закрыл дверь и последовал примеру мамы.
Миа прислонилась к машине, не сводя взгляда с аккуратного домика. Рядом с ней стоял Мерфи.
— Она что-то знает, — сказал он.
— Да, знает. И она напугана. У нее ребенок.
— Я знаю. Я видел, как он выглядывал из-за угла.
— Я тоже его заметила. — Она резко выдохнула. — Возможно, он как раз сейчас находится в доме.
— По-моему, на обеденном столе было только два прибора. Если он там, он скрывается. Она работает в зоомагазине, так что формально у нее был доступ в кабинет ветеринара. Подозреваю, одного только испуганного лица недостаточно для того, чтобы получить ордер на обыск в ее доме.
— Давай обойдем все здания на этой улице. Возможно, кто-то его видел. Если так, этого может хватить для ордера. — Заметив краем глаза какое-то движение, она оттолкнулась от машины. — Мерфи, посмотри на окно.
Планки жалюзи раздвигали маленькие пальчики.
— Малыш за нами следит.
Миа тепло улыбнулась и помахала рукой. Пальчики тут же исчезли, и планки жалюзи выровнялись.
— Я хочу поговорить с ребенком.
— Для этого нужно проникнуть внутрь. Давай начнем с обхода соседей.
Пятница, 1 декабря, 19:30
— Ну? — спросил Мерфи. — У меня почти ничего.
— Никто его не видел. Никто даже и ее-то не знает. Один человек вспомнил, что видел, как ребенок ездил на велосипеде в школу. Знаешь, когда я была маленькой, все друг друга знали. Мы боялись что-нибудь натворить, потому что опасались, как бы взрослые не рассказали все нашим родителям. — Миа позвенела в кармане ключами от машины. — Ну и что теперь?
— Теперь ты поедешь домой и поспишь. А я останусь здесь и посмотрю, что будет. Я позвоню тебе, если что-нибудь появится.
— Я бы запретила тебе так поступать, но слишком устала, чтобы спорить.
— А это о многом говорит, — мягко заметил Мерфи. — Миа, ты в норме?
Они очень долго дружили.
— Не сказала бы. — К ее досаде, на глаза навернулись слезы, и она отчаянно заморгала, чтобы прогнать их. — Похоже, я устала сильнее, чем думала.
Он сжал ее руку.
— Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти.
Она криво улыбнулась.
— Ага, ты здесь и стараешься отморозить свою глупую задницу холодной ночью. Спасибо, Мерфи.
Мерфи был хорошим другом. Но сегодня вечером ей хотелось чего-то большего, чем дружбы. Сегодня вечером ей хотелось… большего. Обязательств. «Давай же, признай это», — произнес насмешливый внутренний голос.
Ладно. Она хотела обязательств. Но Господь свидетель: нельзя получить абсолютно все, что хочешь.
Пятница, 1 декабря, 20:15
Миа узнала стоявшую у обочины машину и чуть не застонала. Черт, она совершенно не готова к откровенному разговору с младшей сестрой!
Оливия встретила ее на тротуаре перед домом Соллидея, держа коробку с пиццей.
— Значит, ты меня нашла.
— Я нажала пару кнопок и узнала адрес твоего напарника. Надеюсь, ты не возражаешь.
«Еще как возражаю! — хотелось ей крикнуть. — Возвращайся, когда все… устаканится». Но ничего никогда не устаканится, а Оливии нужно ехать домой. И другому ребенку Бобби нужно знать правду. Или, по крайней мере, какую-то ее часть.
— Нет, я не возражаю. Давай заходи в дом.
На половине Лорен было темно и тихо. Из-за стены доносились звуки работающего телевизора и музыка. Там был Рид. Но сначала нужно разобраться с этой проблемой.
Рид услышал, как она вошла. Он сидел перед телевизором, смотрел что-то, не понимая, что именно, и просто ждал, когда на другой половине дома хлопнет дверь. Бет обиделась на него и сидела у себя в комнате. Лорен училась. Он был один. И, признался он себе, ему было одиноко. Но Миа там, по ту сторону стены, и даже если он просто будет сидеть и смотреть, как она доедает остатки мясного хлеба, то не станет страдать от одиночества, ведь она рядом.
Он взял прихватки, достал из духовки стеклянную кастрюльку и выскочил из дома через черный ход. Держа теплую кастрюльку под мышкой, словно футбольный мяч, он положил ладонь на ручку двери и замер. Миа с кем-то разговаривала. И, судя по голосу, этим кем-то была Оливия Сазерленд.
Нужно уйти. Оставить ее в покое. Но он вспомнил ее взгляд той ночью, когда она обнажила перед ним свои тайны. И то, как она откатилась от него. Одна.
Они — два человека, одиноко бредущие по жизни. И он спросил себя: почему два умных человека настаивают на том, чтобы сделать именно такой выбор?
Миа провела Оливию в кухню и взяла пиццу.
— Она же ледяная!
— Пришлось немного тебя подождать.
Миа вздохнула.
— Прости. Это дело…
— Я знаю.
Оливия расстегнула молнию на куртке и сняла с головы шарф. Она немного напоминала киноактрису прежних времен. Элегантную и немного смущенную. И такую молодую!
И неиспорченную. Сердце кольнула обида, и Мии стало стыдно. Оливия не виновата в том, что ей удалось избежать жизни с Бобби Митчеллом.
Она переложила пиццу на сковородку и поставила ее в духовку.
— Так, полицейское управление Миннеаполиса. Ты тоже детектив.
— Я получила значок в прошлом году, — ответила Оливия. — Ты, конечно, работаешь дольше.
Миа села и ногой подтолкнула к ней другой стул.
— Я намного старше тебя.
Оливия с неподражаемым изяществом села.
— Тебе же еще тридцати пяти нет.
— А чувствую себя так, словно мне уже семьдесят.
— Значит, дело очень трудное.
В памяти пронеслись десять лиц.
— Ага. Но если не возражаешь, я хочу хоть немного не думать об этом. — Она посмотрела на руку Оливии. — Ты не замужем.
— Еще нет. — Она улыбнулась. — Пытаюсь сначала сделать карьеру.
— Хм… Не жди слишком долго, ладно?
— Сестринский совет?
Миа вздохнула.
— Когда я дала его в первый раз, хреново все вышло.
— Ты сейчас о Келси?
Заметив что-то во взгляде Оливии, Миа ощетинилась.
— Ты о ней знаешь?
— Я знаю, что она в тюрьме. За вооруженное ограбление. — В ее тоне послышалось осторожное осуждение.
Миа сцепила зубы.
— Она платит по счетам.
— Хорошо.
Ничего подобного. Ничего хорошего. Сегодня вообще все шло наперекосяк.
— С другой стороны, — продолжала Оливия, — ты полицейский, у тебя есть награды за службу, и ты была помолвлена с красавцем хоккеистом.
Миа растерянно моргнула.
— Ты что, следила за мной?
— Не так долго. До недавнего времени я даже не подозревала о твоем существовании.
— Но ты же говорила, что всю жизнь ненавидела меня!
— Так и есть. Но я не знала ни твоего имени, ни твоего лица, пока он не умер.
— А что тебе рассказывала о нем мать?
— Многие годы она вообще ничего о нем не говорила. Мы просто не разговаривали о моем отце, и я мечтала, что он скоро вернется за мной оттуда, куда уехал. Когда мне было восемь лет, мама рассказала мне правду — ну или большую ее часть.
В ее голосе звучала боль, и Миа спросила себя: а как эта правда всплыла?
— А именно?
— Когда я родилась, моей маме было девятнадцать лет. Она познакомилась с моим отцом в чикагском баре, где работала официанткой. Она сказала мне, что мой отец — хороший человек, полицейский. Они разговорились, отношения начали развиваться. Она влюбилась, а позже узнала, что беременна. Когда она сообщила ему о беременности, он признался, что женат. Она не знала.
— Верю, — негромко сказала Миа и заметила, как опустились плечи Оливии. — Но ты ей не поверила.
— Я пыталась. Я не хотела верить, что моя мама из тех, кто заводит связь с женатым мужчиной. Но, осознанно или нет, именно так она и поступила. Он пообещал бросить жену и жениться на моей маме.
— И не сдержал обещания.
— Нет. Она сказала, что после того, как я родилась, он пришел к ней и заявил, что не может оставить жену и дочек. И что ему очень жаль.
«Бобби было жаль, что она родилась Оливией, а не Оливером», — подумала Миа, но только кивнула.
— И именно тогда мама отвезла тебя в Миннесоту.
— Вскоре после этого. Она сожгла мосты в отношениях со своими родителями. Они хотели, чтобы она отдала меня на удочерение, но она оставила меня. Какое-то время я вообще не общалась с бабушкой и дедушкой, но постепенно все наладилось. Я приезжала в Чикаго на летние каникулы и каждый раз, увидев полицейского, думала: «Может, это он?»
— Ты не знала, как его зовут?
— Нет, узнала, только когда он умер. Мама мне не говорила, а больше, похоже, никто не знал.
