Дэвид Мэдсен - Откровения людоеда
Все еще дрожа, я крепко зажмурился.
— Конечно, твоя мать делала это с дюжинами мужчин. Тогда я закричал — или, по крайней мере, я думал, что закричал, но когда мучительный, истощающий мускульный спазм исчерпал себя, я осознал, что ни одного звука не слетело с моих губ.
— На самом деле это не удивительно, если принять во внимание профессию, которой она себя посвятила. Актрисы пользуются дурной славой из-за своего легкого поведения, из-за своей доступности. И видит Бог, твоя мать была в высшей степени и в полном смысле этого слова доступна. Естественно, это помогало ее карьере; она не была такой уж талантливой, как ты это называешь, но ее брали на более мелкие роли. Единственная вещь, которую ей приходилось делать — много прыгать из одной кровати в другую, чтобы получить эти роли: режиссеры, продюсеры, рабочие сцены, ведущие актеры (даже ведущая актриса в одном конкретном случае), электрики — этого у нее было в изобилии.
Вне света рамп течет одинокая жизнь, она сама мне это говорила. Девушка думает о мужчинах чуть больше, чем могла бы в другой ситуации, находясь за бортом жизни, ночь за ночью, возвращаясь в холод и темноту своей берлоги после вечернего представления. Переезжая с места на место без чьей-либо помощи — никакого постоянства, никакого ощущения устойчивости, никакого — ну, хорошо, — никакого дома. Твоя мать говорила мне, что она всегда думала о доме и о муже, о семье; но, как говорится, шоу должно продолжаться, и у нее просто не было времени на что-либо в таком духе. Я полагаю, что постельные романы на одну ночь были своего рода вознаграждением.
Некий аристократ заразил ее сифилисом — она была почти уверена в этом, хотя у нее было так много партнеров, что она не могла быть абсолютно уверенной. Герцог Манчестерский, рассказывала она мне…
Казалось, я будто бы разразился смехом и взорвался одновременно. Я выскочил из ванной, разбрызгивая повсюду каскады воды и пены, и набросился на отца со всей свирепостью дикого чудовища, царапаясь, ударяя и лягая его. Хотя я, безусловно, застал его врасплох, он дал жестокий отпор, и мы вместе упали, с грохотом ударившись о кафельную стену (бирюзовые дельфины в тусклых зеленоватых брызгах морской воды); я слышал, как ударилась его голова.
— Орландо! — закричал он, — прекрати это! Ты должен поверить мне; это правда!
— Лжец!
— Пожалуйста, Орландо, пожалуйста — я любил ее, я на самом деле ее любил — я не вру тебе! Это всегда было нелегко — знать, какой образ жизни она вела…
— Я ненавижу тебя! — закричал я. — Ненавижу тебя! Я всегда ненавидел тебя, и всегда буду ненавидеть. Ты ничто по сравнению с ней — ничто! Она была богиней, она была непорочной, благородной и милой, и она бы никогда не сделала всех этих ужасных вещей. Никогда! Я не знаю, почему она вообще вышла за тебя замуж, она была слишком хороша для тебя, она была значительно выше тебя; мама была умной и талантливой, а ты — чего ты достиг за все это время? Я стыдился тебя, сколько себя помню. Ты… ты — худший отец, который когда-либо мог быть, у кого бы то ни было. О, я знаю, что ты пытаешься сделать! — ты пытаешься убедить меня думать о ней мерзкие вещи только потому, что это поможет тебе почувствовать себя лучше — но это не подействует! Посмотри на себя: кто ты такой? Ничтожество. Теперь я всегда буду ненавидеть тебя. И я никогда, ни в каком случае не прощу тебя за эту ужасную ложь, которую ты втирал.
ОТКРОВЕНИЯ ЛЮДОЕДА
— Орландо, пожалуйста…
— Ты отвратителен мне.
Затем этот cauchemar[33] начался заново и, поскользнувшись на мыльном полу, я упал; я умудрился снова подняться, схватившись за отцовский ремень — его штаны стали соскальзывать вниз, открывая бледные ноги. Я нацелил отчасти хилый удар по его яйцам, затем начал бить его по грудной клетке сжатыми кулаками.
— Прекрати это, ты, мелкий придурок — о, Христа ради!
Он тяжело дышал и хрипел, однако ему удалось вывести меня из строя, внезапно и довольно неожиданно сжав мой пенис рукой и сильно дернув. Ощущение было как крайне приятным, так и чудовищно болезненным. К своему стыду, я почувствовал дрожь зарождающейся эрекции.
— Меня тошнит от тебя, — удалось сказать мне. — Совершенно и полностью.
Его руки упали с моих плеч. Когда я увидел, что по его румяным щекам текли слезы, я на мгновение смутился.
— О, Орландо, — прошептал он, — неужели ты никогда не любил меня?
— Любил тебя? — опешил я, во мне снова закипало чувство негодования. — Любил тебя? Тъ мне никогда даже не нравился.
— Я надеялся, — сказал он неожиданно уставшим, бесконечно печальным голосом, — что мы с тобой могли бы быть друзьями.
Я не мог проронить ни слова; после всего этого он осмелился сказать что-то подобное? Он, должно быть, точно сошел с ума.
— Друзьями? — отозвался я эхом.
— Да, — пробормотал он. — Друзьями.
Я выпрямился во весь рост и посмотрел ему в глаза.
— Обещаю тебе, — произнес я с детской бравадой, — я не только собираюсь стать одним из величайших шеф-поваров в целом мире, я еще и никогда больше не буду разговаривать с тобой, до самой твоей смерти.
Но это было обещание, которое, как вы сами увидите, я, в конечном счете, нарушил самым эффектным образом.
* * *Доклад доктора Энрико Баллетти главному офицеру медицинской службы тюрьмы Регина Каэли 7-го июля 19—
(Перевод с итальянского)
Впервые я увидел заключенного 022654, англичанина Криспа, во время вечернего генерального осмотра в блоке «Санта Катерина» в прошлый четверг 2-го июля. Я был сразу же впечатлен его общей атмосферой самоуверенности, его сдержанностью, а также довольно содержательной и, несомненно, здравомыслящей беседой со мной. То есть, я был впечатлен абсолютной уверенностью, которая сквозила в его совершенно рассудительном поведении, поскольку абсолютная уверенность присуща только сумасшедшим.
022654 уверен в том, что он — жертва судебной ошибки; за пятнадцать минут он, по крайней мере, полдюжины раз заявил мне одно и то же, а именно, что не убивал Артуро Трогвилла, знаменитого кулинарного обозревателя и критика — на самом деле, по моему мнению, он одержим этим человеком, Трогвиллом. Заключенный 022654, по всей видимости, совершенно безразличен к тому, что его все еще осуждают за второе убийство, которое имеет еще более ужасающие последствия. Когда он настаивает на том, что не убивал Трогвилла, возможно, он просто говорит правду, а, может быть, и нет, я не знаю; тем не менее, я знаю, что он не выказывает никакого раскаяния. Мое мнение заключается в том, что 022654 полагает, будто мы воспринимаем тела его жертв в том же свете, что ион — будто это произведения искусства.
Он выражал свои стремления, ведя дневник, или отчеты, или, возможно, делая описание своей жизни — я не совсем уверен, что именно; я всецело одобряю это, так как подобные записи позволят мне гораздо легче получить доступ к его душе. Некоторого рода катарсис, несомненно, необходим; в любом случае, я подозреваю, что процесс будет медленным. Я пообещал 022654, что добьюсь для него выдачи письменных принадлежностей.
Мать является корнем его психоза — это то, в чем я убежден. Он говорит о ней с тихим почтением в голосе, так, как другие могут говорить о Боге, или о любимом человеке, или о некой невыразимой тайне. Он неблагожелательно относится к любому перекрестному допросу, однако корректен и послушен, как скоро дело касается женщины, которую он зовет «Королевой Хайгейта»; он излагает только факты, которые я готов принять за чистую монету: что его мать была образцом женского целомудрия, что она была одарена особой гениальностью, являлась единственной спутницей на протяжении всей жизни, которая полностью его понимала, была жертвой бесстыдной лжи его отца и так далее. Пару раз я пытался углубиться в его «факты», но 022654 становился взволнованным, затем агрессивным, очевидно полагая, что я оспариваю их соответствие действительности.
Я хотел бы больше узнать о его отце, но любые данные следует вытягивать из 022654 с величайшей осторожностью; по моему мнению, налицо все главы учебника «Эдипов комплекс» — например, яркий сексуальный характер его взаимоотношений с матерью, его нескрываемое презрение к отцу — ноя еще не настолько уверен, чтобы поставить недвусмысленный диагноз. Истинная судьба его отца, конечно же, столь же печальна, как и то обстоятельство, что он больше недоступен для расспросов. Я намереваюсь поработать над предположением, что его отец некоторым образом — осознанно или случайно, в зависимости от обстоятельств — критиковал образ матери, который был у ребенка и, делая это, подорвал его чувство связанности с самым базовым слоем жизни. Этот слой для 022654, кажется, был полностью отождествлен с матерью, которая была его помощью, поддержкой, пищей, жизнью. Более того, я не сомневаюсь, что это чувство связанности было совершенно разрушено, когда 022654 отняли от материнской груди; записи, которые я получил из клиники покойного доктора Стивена Маккрэя, указывают на то, что грудь ее начинала портиться после того, как ее покусали во время кормлений.
