Мишель Сланг - Холод страха
— Сейчас! — прошептала я. — Ты должен!
Мы прижимались кожа к коже, а затем в долгом мучительном нажиме он вторгся в меня, он был внутри меня, внутри моего тела. О муки смерти, в которых я стала вампиром, сокрушающие судороги! Я ахнула, укусила его за плечо, судорожно сжимала губы, лишь бы не закричать. И все-таки я двигалась с ним, чувствовала его движение внутри меня. И его сила, его власть влились в меня. Я смеялась от боли, от невообразимого блаженства, а морские волны прокатывали через кабину и гремели в моей крови.
— Ты уже вампир, маленькая пай-девочка? — с трудом выговорил он.
— О да. У меня есть власть и сила. Я вампир.
Он засмеялся.
Одеваясь, я обнаружила кровь на моей покрытой синяками шее, кровь была у меня между ногами. И еще что-то липкое — знаки моего преображения. Я радовалась им. В зеркале я увидела нежный румянец на моих щеках, а мое белое батистовое платье было смято не более, чем могло бы измяться от нескольких часов плавания по морю. Кровь стучала в моих жилах тяжело и гордо — барабан, возвещающий победу.
Я поднялась на палубу и съела персик, чтобы утолить жажду, но он показался мне водянистым и пресным. День уже клонился к закату, свет угасал, море было красным. В тенях на волнах я увидела безмолвно вопящих людей. Мне хотелось выпить море.
Мистер Лэтроп открыл глаза и спросил:
— Вы приятно провели день, мисс Вентворт?
Взгляд у него был неподвижным, лицо побледнело почти как мое. Лицо Люсиллы, когда она заморгала и зевнула, казалось желтее воска под ее светлыми волосами. Мухи жужжали над картами миссис Лэтроп, а от тети Милдред исходил запах тухлого мяса, крови и экскрементов.
— Добрый вечер, тетя Милдред. Как вам спалось?
Она мне не ответила. О, они утомлены, подумала я. Они утомлены и мертвы.
По трапу поднялся граф Зохари, застегивая воротник мундира очень осторожно, словно и у него шея была вся в синяках. Чтобы рассмешить его, я прижала острые кончики моих ножниц к шее тети Милдред и поднесла к ним снизу булочку "паркер-хаус", но нам с ним такие, как тетя Милдред, были не по вкусу. Я бросила ножницы в окрашенное кровью море; они упали, были поглощены, разъедены ржавчиной и исчезли.
Под красным вспухшим небом наш кораблик поплыл назад к белому отелю. Графа Зохари и меня отвезли на берег первыми. За алым газоном пылали фонари, а перед отелем собралась огромная толпа.
— Через мгновение мы увидим будущее, — сказал он.
— Я видела людей, умиравших в океане, — ответила я.
Мы пошли через газон рядом, его рука под моей рукой. У меня под ногами шипел морской песок.
— Граф Зохари, может быть, у вас есть друзья, разделяющие интересы, которыми вы научили меня дорожить? Хотя я не знаю, что я могла бы делать, но меня влекут более широкие горизонты.
— У меня есть друзья, которые сумеют вас оценить. Вы найдете свое место на земле.
Когда мы вошли в вестибюль, где толпилось еще даже больше людей, на балконе появились граф Сергей Витте и маркиз Комура, они обменялись рукопожатием. Из тысяч глоток вырвался крик.
— Мир! Это мир!
— Это великая буря, — сказал граф Зохари. На миг он погрустнел, будто даже вампиры способны испытывать сожаление.
Мы с ним заняли выгодную позицию на лестнице, и я смотрела на толпу сверху вниз, будто была их полководцем. Многие молодые люди были мертвы и американцы, и иностранные наблюдатели. Я разглядывала погибших с интересом. Некоторых пули поразили в глаз, в лоб, в скулу, другие были разорваны на куски, словно бомбами. Их кровь ярко блестела, свежая, алая. Плоть у некоторых посерела от вбитой в нее грязи, лица были расплющены, как будто на них упало что-то неимоверно тяжелое. Рядом со мной стояла женщина в костюме сестры милосердия: радостно приветствуя наступление мира, она выкашливала кровавые сгустки и мигала слепыми глазами. На улице в воздухе взлетали шутихи, и желто-зеленый свет ложился на серые и желтые лица мертвецов.
Но среди них я увидела нас, живых, сияющих точно звезды над клубящимися тучами бури. Как мы слетелись сюда! Военные и штатские, многие из русской и японской делегаций, и порядочное число наблюдателей. Знаменитая мадам М., которая поклонилась мне сдержанно, но дружески через зал. У окна безымянный молодой человек, все еще такой же неприметный, как я. И мой яркий, мой блистательный граф Зохари. Среди нас скользили официанты отеля с серыми лицами. Они предлагали бокалы шампанского. Но мой бокал был горячим и соленым, наполненный морем грядущей крови. Я жадно пила, впервые ощутив себя живой, зная, что у меня есть будущее.
Осень я провела в Нью-Йорке, но вскоре отправилась путешествовать по Европе, и куда бы меня ни заносила судьба, я помогала призвать бурю.
Эрик Маккормак
Празднество
Мы отправились на празднество вдвоем. И лишь один из нас вернулся назад. Летели мы ночным рейсом, но в самолете не спали. Мы и вообще-то спать не любили, что он, что я, а уж в самолете — и вовсе ни под каким видом. На заре мы пролетали над побережьем, и помню, я думал — красиво. Эти угловатые черные скалы, эти долгие серые полосы песка у зеленой северной воды, эти деревья, луга — немыслимо, неправдоподобно яркие…
"Как ты? Ты все еще хочешь пройти через это?"
"Со мной все замечательно".
Из аэропорта мы ехали на такси, на старенькой колымаге со стариком водителем. На меня давила усталость, и вести светские беседы настроения не было. Ты молчал, ну а я, возможно, отвечал слишком резко, и в конце концов таксист оставил попытки завязать разговор, оставил нас в покое.
Мы съехали с вересковых холмов и сквозь туннель добрались до городских предместий (мы все еще именовали городок городом, хотя, по правде, это была скорее деревушка)… Кладбище, на котором — ни одной новой могильной плиты, обитель старых призраков. Первые, окраинные дома, запущенные настолько, что казались заброшенными. Маленькие старинные домики, сложенные из валунов, пустые вымершие улицы. Клочья предрассветного тумана на мокрой зелени лужаек…
Чуть позже пошли и центральные здания, серые, гранитные, одно из них побольше — гостиница. Мэр городка, как выяснилось, не сделал для нас заказа заранее (может, полагал, что мы все-таки не приедем, одумаемся в последний момент?), и отдельных номеров не оказалось. Празднество, конечно, считалось сугубо местным, но из окрестных селений на него съехалось достаточно людей, чтоб со свободными местами было напряжно.
Мы немного поспали, точнее, попытались поспать, внушая себе, что, лежа рядом, не касаемся друг друга потому лишь, что готовимся к треволнениям грядущего празднества.
Наконец на городских часах пробило шесть. И мы с облегчением поднялись, торопливо перекусили и присоединились к толпе, идущей по темнеющим улицам к школьному спортзалу. Вечер, хотя и туманный, промозглым не казался. Дети буквально подпрыгивали от нетерпения, прочие же горожане шли неспешно, переговариваясь меж собою и вежливо приветствуя нас — похоже, иные из них и вправду нас узнали, но никто ни о чем так и не спросил, явный знак того, что цель нашего приезда тайной для них не была. В некоторых глазах словно бы вспыхнул странный огонек — однако мы и сами нервничали и, должно быть, смотрелись не менее странно.
Как выглядел школьный спортзал? Выглядел — как обычный школьный спортзал, да и запах стоял соответствующий. К стенам были прибиты баскетбольные корзины, казалось, мы приехали на матч. Потрепанные флаги местной команды уныло свисали со стропил, по углам болтались канаты. У дверей лысеющий человечек с цепью мэра на шее, как обычно, улыбался и поблескивал круглыми, в стальной оправе, очками. Стоящий рядом моложавый директор школы явно пребывал в благоговейном ужасе от важности собственной роли в происходящем. Они здоровались со всеми, кто входил в двери, директор, однако, все больше с ребятишками, одетыми во все лучшее, не скрывающими радостного волнения.
Когда мэр увидел нас, улыбка его сделалась прямо-таки ослепительной, он радостно потряс наши руки и рассыпался в изъявлениях благодарности — как это мило с нашей стороны сдержать обещание и приехать! Конечно же, мы хотим сесть вместе (конечно же, мы не протестовали) — и, подхватив нас под руки, он поспешил к единственной на весь зал паре настоящих стульев. Мы пробирались сквозь толпу, и некоторые, уже успевшие усесться, зрители вежливо нам захлопали. Усадив нас, мэр вернулся к дверям.
"Послушай. У нас есть еще время передумать".
"Есть. Но мы не передумаем".
Перевалило за семь, и зал был уже набит битком. Свет стал меркнуть, зрители притихли. Прожектора высветили центр пола, устланный циновками. Справа от нас отворилась маленькая дверь. В круг света медленно вошла женщина, которую мы разглядели не сразу. Она встала спиной к толпе, совсем молодая, угольные волосы — волной до пояса, старенький, подпоясанный домашний халатик. От нее исходило ощущение уверенности в себе, резко диссонирующее с нервными смешками и покашливаниями зрителей.
