Уэйн Сэлли - Болеутолитель
— Да, верно.
Трембл вспомнил тот вечер в баре «Нолэн Войд». Банди на телеэкране, пытающийся выиграть время. А кто из них выигрывает время сейчас? Он знал, что им обоим суждено сегодня умереть. Почему он должен, например, сомневаться в гомосексуальности Хейда? Этот парень — наверняка голубой. Играет роль этакого неженки, а потом кромсает людей почем зря. Но… где же его оружие?
Поцелует ли его Болеутолитель, прежде чем вонзить в него нож? Поцелует ли в губы того, чью плоть сейчас взрежет? Захочет ли слегка куснуть его за ухо, как Трембл хотел поступить с Рив?
Детективы, Дейвс и Петитт, говорили, что парень применяет какую-то кислоту. Вольет ли он эту кислоту ему в ухо, после того как слегка куснет его? Будет ли капать кислоту на половые органы своей жертвы? Будет ли у меня эрекция? Трембл размышлял.
— Исцели меня, — согласился Трембл. Освещение было вполне достаточным; у Болеутолителя были глаза доброго школьного учителя.
— Да, — сказал Хейд, как будто соглашаясь на просьбу заплатить за ланч.
Господи! Парень стоит перед ним торжественно, как проповедник, ожидая, что Трембл покается в чем-то, например, в том, что воровал или занимался онанизмом. Покается в грехах.
Все грех: засохшая кровь на одеяле, последний разговор с матерью, прощальный взгляд Рив. Все было ошибкой.
Легкость, с которой он позволил Майку Серферу и Американской Мечте исчезнуть там, куда ему самому предстояло шагнуть сейчас.
* * *Наступил момент, когда Хейд ослабил бдительность, положив ладонь на плечо Трембла. Пиджак Болеутолителя зашуршал, голубая ткань напоминала весеннее небо, которое как будто опустилось сюда сверху.
Трембл сжал губы так плотно, что они из красных стали белыми. Пососал их и ощупал языком гниющие зубы. Он лихорадочно спешил обдумать ситуацию, боясь ошибиться. Как будто Рив могла еще когда-нибудь с ним заговорить.
В каком кармане у него кислота? В том же, где и нож? Есть ли у него миниатюрная газовая горелка? Все это для Рив, последнее грустное любовное послание в его причудливой жизни. Росчерк пера, перерезающий его шею.
Но теперь перед ним стоял стимул к жизни.
Кошмарный Тед Банди сказал человеку, который писал о нем книгу: «Кто вспомнит о нас через сто лет?» Болеутолитель стал внешним стимулом жизни Трембла в последние шесть месяцев. За спиной Болеутолителя на стене висела реклама кроссовок «Найк». «СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС», гласила она.
* * *Он сделает свой ход раньше, чем убийца извлечет нож или кислоту. Черт возьми, этот пиджак совсем тонкий. Где же орудия убийства?
— Вот тебе и конец, Болеутолитель, — Трембл резко встал. Истертое одеяло упало на пол платформы. Он покачался на ногах, чтобы вернуть забытое ощущение.
— Ты… ты можешь ходить, — произнес Хейд, отступая, явно пораженный таким поворотом дела. Пятки его оказались в опасной близости от края платформы.
— И не только это, ублюдок, — прошипел Трембл. — Я могу и ударить!
И он нанес здоровой левой рукой удар в грудь Хейду. Теперь настал черед Трембла испытать изумление: его рука вошла внутрь груди Болеутолителя. И все же дарующие не оставили его, дав часть силы павших — он призван отомстить, слышишь, Рив? — чтобы он смог правой рукой удержаться за подлокотник кресла.
На мгновение показалось, как будто кто-то забил в рот Трембла теннисный мячик. Хейд заметил это, но впечатление растворилось в другом, более сильном: этот человек, провалившийся рукой в его грудь, сумел-таки устоять на ногах, а не сложился как бумажные фигурки из его детства, которые его парализованные пальцы никак не могли удержать в стоячем положении.
Трембл теперь мог только тупо смотреть на свою руку, погруженную в грудь Болеутолителя; было ощущение чего-то густого и маслянистого, похожего на грязную воду озера Мичиган. Он не ожидал могильного холода, о котором всегда пишут в комиксах и рассказах ужасов.
Но холод был. Безразличный и безжалостный, как пышногрудая проститутка, которая лениво смотрела на него на лестничной клетке дома в Фэллон-Ридж, как скребок для очистки льда с окон машины его сестры, зажатый в промерзшей рукавице, стирающий слой за слоем.
В сознании Вика блуждали неясные образы, пока Болеутолитель в недоумении смотрел на него. Для окружающих они выглядели парой глухонемых голубых, задумавшихся о будущем своих любовных отношений, двумя парами глаз, искавших некую общую точку, общий повод, который позволил бы отказаться от разрыва.
Трембл рискнул искоса взглянуть на свою руку. Он ощущал покалывание в пальцах, погруженных в грудь Болеутолителя. Вик посмотрел убийце прямо в глаза и увидел в них замешательство. Но муравьи, маленькие злые муравьи поползли по волоскам на его запястье.
Будь прокляты Дарующие Боль и Восторг. Будь проклят весь этот сраный город. Как сверху, так и снизу. Из-за колонны выглядывал какой-то бродяга, напоминавший труп, который вот-вот вывалится из вертикально стоящего гроба. Не сказав ни слова, он тихо ушел.
Когда Трембл извлек свою руку, на лице Болеутолителя сияла блаженная улыбка. «Я брежу», — подумал Трембл, упершись взглядом в то, что осталось от его руки.
* * *Жгуты его плоти тянулись из груди Болеутолителя, как растаявший сыр в чикагской пицце. Кожа слезла от локтя до запястья, обнажив мышцы и красные вены. Руку охватил холод; на месте ладони ощущался вакуум. Трембл с ужасом смотрел, как его мышцы исчезают в груди Хейда с противным чавкающим звуком.
Болеутолитель уже не выглядел уверенным или радостным. Он не усмехался. Трембл, позабыв произнесенные минуту назад проклятья, теперь шептал: дарующие боль обращаюсь к вам в этот последний час со смиренной молитвой…
Услышав слово молитва, Хейд брезгливо хмыкнул от гнева и раздражения. Фальшивые боги не уживались с его Отцом. Трембл этого не заметил. Он был слишком занят: наблюдал за тем, как куски мяса с его руки шлепались на цементный пол, как маленькие дохлые рыбки.
Хейд сверлил его взглядом.
— Ублюдок, — пробормотал Трембл так тихо, что и сам себя не услышал. Он поднял остатки руки к лицу, мышцы сохранились лишь узкой полоской между костями кисти.
— ЧТОБЫ НЕ БЫЛО У ТЕБЯ БОГОВ, — заревел Хейд, и эхо понесло его рев по тоннелю к другой платформе. КРОМЕ МЕНЯ оказалось оторванным, потому что Трембл, собрав все силы, нанес ему удар в лицо своей сломанной рукой.
* * *Кости дробились по мере того, как он напрягал свою волю. Трембл не обращал внимания на окровавленные щепки, которые рассыпались вокруг. Он поднял к лицу то, что осталось от руки. Все, кроме большого пальца и мизинца, валялось на сером полу…
Трембл едва не упал. Боль, подобная прямому раскаленному снаряду, выстрелила в сердце. Болеутолитель взвыл от неожиданного шока и даже подпрыгнул; серая рубашка, сквозь которую прошла рука Трембла, сморщилась и прилипла к телу, как от статического электричества. Лангетка из стекловолокна со стуком упала на пол, кресло покатилось по правильной дуге против часовой стрелки; туловище убийцы вибрировало, как у молодого Элвиса. Затем Трембл сам попытался двигаться и обнаружил, что исполняет Пляску св. Витта. Вик понял, что так никогда и не узнает настоящее имя Болеутолителя. Впрочем, он забыл и свое собственное. Танцуя, он приближался к Болеутолителю, готовясь к прощанию. Мимо пронесся еще один поезд и разметал по платформе осколки его костей и мяса.
Трембл попытался обхватить другой рукой погибшее предплечье: мизинец правой руки лег на запястье, большой и указательный пальцы почти соприкасались на полпути к локтю. Хейд смотрел на него с изумлением.
Этого Трембл никогда не представлял себе. Последний удар сердца — да. Будут ли его уши еще некоторое время слышать, когда сердце уже перестанет поставлять кислород в мозг? Да, такие мысли были. Но это…
Он сжал пальцы правой руки в кулак. Кости в нижней половине левого предплечья смялись и рассыпались. Ломаясь выше, кости не щелкали и не хрустели, как веточки или вафли, они вообще не издавали никакого звука. Он опустил левую руку и обнаружил, что теперь она доходит только до пояса. Еще больше обломков упало на пол из полупустого рукава.
— Это тебе за Эйвена Шустека, ублюдок, — Вик ступил вперед и выбросил расщепленное предплечье прямо в лицо Болеутолителю. Хотя его целью был глаз, но укол угодил в левую щеку.
Хейд взвизгнул, почувствовав на своем лице кровь. Он хотел стереть ее рукой, но только размазал.
— А это за Майка Серфера, — склонив голову, со стеклянным взглядом зомби, Трембл вновь сделал выпад и снова промахнулся. Страдальческая гримаса появилась на его лице, когда он увидел осколки собственных костей, торчащие из груди Болеутолителя.
— И за Рив Тауни, — проговорил он, теряя равновесие.
