Виктория Платова - Ужасные невинные
Вот так, безумный Макс, ни о чем не думай, улыбайся.
Это последнее, что я вижу в зеркале: свою улыбку. То, чего я не вижу, то, что предпочитаю не видеть: оба отпечатка перестают быть четкими, они теряют форму, крошатся, плавятся, стекают вниз, падают камнем, подобно мертвым птицам; распадаются на отдельные капли, подобно ртути, чтобы это ни было, лучше мне убраться отсюда, я и так подзадержался.
Лора и Сонни-бой, самое время о них вспомнить. Пятясь к двери, я прикрываюсь улыбкой, как щитом, вот что подошло бы для надписи на нем:
«Сантьяго Калатрава, международный человек-загадка».
Я слышал это имя от Лоры, я и понятия не имею, кто такой Сантьяго Калатрава, наверняка один из пятисот, мать их, выдающихся деятелей мировой культуры, а-а, да пошел ты!..
«IO, COMANDANTE DEL TEMPO»40 -
реклама часов. И эта тоже:
«THETICK-TOCKYOU FEEL INSIDE».
Тик-ток, тик-так, ты чувствуешь снаружи, не изнутри; отличительная особенность тамагочи со стажем: они вечно путают «снаружи» и «изнутри», они вечно путают часы и… что там у них под нагрудным карманом?.. С этим никчемным органом, качающим кровь, – тик-ток! – еще можно расстаться. С часами – никогда, мужские и женские модели, золото и сталь, с бриллиантами и без, картинка умиляет меня: парусник у линии горизонта, мальчик на пирсе: его мечты о паруснике так же волнующи, как мечта менеджера из отдела согласования нормативных актов о часах «Baume&Mercier», with or without diamonds, лучше – «with». Тик. Ток. Я готов влезть в шкуру пацана, при условии что парусником будет Тинатин.
Почему бы ей не полюбить меня?..
Такого, открывающего дверь задом, она уж точно не полюбит. Видел ли мой трясущийся зад хоть кто-нибудь?
Вряд ли. Коридор пуст. Пуст и главный зал «Че…лентано». Лору и Сонни-боя я в расчет не беру, бармена – тоже. Насекомые, которых унес на себе бедняга парень, – вот что могло заполнить зал, но и их не видно: ни бедняги, ни насекомых.
Мне легчает. Определенно.
Наверное, я мог бы сыграть и в бильярд, и даже загнать в лузу пару шаров, при условии, что они не выкинут со мной фортель, какой выкинула Марго, какой выкинул бедняга-парень. Теперь-то я готов ко всему, но ничего не происходит.
Мне легчает. Легчает.
Я улыбаюсь – бильярдным шарам и бармену. Бармен машет мне рукой, что по идее тоже должно означать улыбку. Интересно, раздражает ли посетителей маска на лице бармена? Меня – нет, я отлично провел время.
– Я отлично провел время. Отлично. – Никто не сможет уличить меня во лжи, тем более что я не лгу. Почти.
– Я присматривал. За вашим другом и за вашей девушкой.
– А я присматривал за вашей.
Хорошая шутка, гы-гы, бу-га-ra, нахх. Вопрос в том, соответствует ли этой шутке бармен. Он наливает мне рюмку водки, в полном молчании, что (по идее) тоже должно означать улыбку. Или одобрение. Или особое расположение.
– Маленький подарок от нашего кафе.
– Мне?
– Да.
«Рюмка водки – не подарок» – такая мысль на секунду промелькнула в моей голове, но рюмка водки не может быть подарком, бармен кладет на стойку свернутый в рулон холст.
– Здорово. Я могу посмотреть?
– Конечно.
«Че загоняет живность в Ковчег».
Надпись на краю холста, который я успел отогнуть, картина написана совсем недавно, я чувствую свежий запах красок, из живности просматриваются черный кролик и броненосец, проклятье, точно такими я видел их совсем недавно. Когда они эскортировали Марго. А Марго флиртовала с овощами и меняла кожу, и меняла масть, и… И еще обсиженный насекомыми охранник, тяжкое воспоминание. Через пять, самое большее – десять минут я покину стены странной забегаловки – так стоит ли тянуть за собой мескалиновый бред, я почему-то убежден, что это именно мескалин, все из-за воинственной латиноамериканской маски бармена.
Я еще могу отказаться от подарка.
И лучше бы мне отказаться.
Чтобы никогда не вспоминать об охраннике. Марго – прекрасное воспоминание, бармен – забавное воспоминание, но только не охранник. Почему-то охранник пугает меня больше всего. Он пугает меня даже больше, чем застреленные мною кавказцы. Я почти уверен, что кавказцы тоже будут забавным воспоминанием, «прихлопнул тут сладкую парочку по дороге» – домашняя заготовка для поддержки члена в ответственную минуту эрекции; не факт что двойное убийство на трассе повысило мой ай кью, но самооценку уж точно повысило.
Я больше не журналистшико по найму.
***«СНАЧАЛА ТЫ ЛЮБИШЬ СЛАДКОЕ.
ПОТОМ ТЫ ЛЮБИШЬ РОДИНУ.
ПОТОМ ТЫ ЛЮБИШЬ «БИТЛЗ» -
написано на плакате с битлами, никто из битлов еще не постарел, не умер, вполне оптимистический плакат, первое утреннее открытие: щетина у меня растет так же, как у Леннона.
…Московскую подругу Лоры зовут Август.
Затылок, бритый как у солдата-срочника, все остальное так же радикально: серьги (три в правом и пять в левом ухе), майка цвета заката над Борнео, штаны цвета хаки, еще одна серьга вдета в нижнюю губу, еще одна в бровь, сто против одного, что пупок у нее тоже проколот; в прихожей у Август стоят три пары одинаковых ботинок – высокая шнуровка, в каждой подошве лишних пять кило, носить такое дерьмо с шиком могут только «ЖЖ»-феминистки.
Август и есть «ЖЖ»-феминистка.
Их с Лорой поцелуй совсем не похож на Лорины воздушно-капельные поцелуйчики с г-жой Паникаровской, за ним просматривается история страсти, истончившейся, отставленной, но не вполне забытой.
– А это что за чмо? – спрашивает Август, презрительно отогнув окольцованную нижнюю губу.
– Это чмо – мой приятель, – Лора добродушно улыбается.
– Макс. Меня зовут Макс.
Я нахожу нужным подать голос, но больше всего мне хочется сейчас вытащить «Глок» и направить его ствол на просторный лоб Август. Нет, лучше сунуть дуло ей в рот, чтобы пистолетная сталь соприкоснулась с серебром высшей пробы, получится ли от этого соприкосновения то, что обычно случается с губами самой Август, когда они встречаются с губами Лоры или девок, подобных Лоре, -
felicidad.
Дурацкое слово застряло у меня в башке и перекатывается там, Лора – брюнетка, Август – блондинка, насколько я могу судить по ежику на макушке, в одной руке у меня клетка с Сонни-боем, в другой холст со стариной Че.
Здравствуйте, девочки.
– Любовник, что ли? – Август жаждет конкретики.
– Не валяй дурака, какой же это любовник? – Лора все еще улыбается. – Я устала как собака и хочу принять ванну.
– Ты могла хотя бы позвонить… Что, если бы меня не оказалось дома?
– Отправилась бы к Самолетовой.
– Самолетова – сука, ты же знаешь, как я ее ненавижу! И потом, ты бы видела ее язык!
– И что же у нее с языком?
– Он теперь раздвоен, как у змеи. Ты помнишь Сталкера? Ну того, у которого тату-салон на Менделеевской? Он делает такие примочки за пятьсот баксов.
– Режет языки?
– Да.
– Я бы отправила к нему большую часть своих знакомых. В принудительном порядке.
Август наматывает круги вокруг Лоры.
;– Самолетова рискнула. Получилось неубедительно.
– Не думаю, что меня это бы остановило. Ее раздвоенный язык… – Лора наматывает круги вокруг Август.
– Ты нарочно меня дразнишь! Ты ведь меня дразнишь, да?
– Конечно, милый!
– Я приготовлю ванну, принцесса.
– Будь добра…
– И ты расскажешь мне, что у тебя новенького. И как ты жила без меня.
– А как ты жила без меня?
– Скучала. А ты?
– И я.
Лора и Август стремительно сближаются, Лора ловит пальцами подбородок Август, Август ловит пальцами подбородок Лоры, жить друг без друга – этим искусством они овладели в совершенстве. Жить друг без друга – единственное искусство, которым можно овладеть. Август, несомненно, одна из составляющих жизни Лоры, о которой я ничего не знаю и не горю желанием узнать. И все же я спрашиваю о ней, как только мы остаемся одни, как раз в духе бритоголовой Август:
– А это что за чмо?
– Это чмо – один из лучших фотографов Москвы…
…и лучше бы тебе заткнуться, милый. Это там, в Питере, ты попсовый журналист, но твой статус ничего не значит здесь, в Москве, здесь ты – херня из-под ногтей, так что оставайся всего лишь моим приятелем, не самая худшая рекомендация, поверь.
– …и очень успешный. И очень высокооплачиваемый.
– Да. Я это понял.
Не по самой Август, в ее штанах, в ее дурацкой майчонке Август самое место на городской свалке, у морских контейнеров, где гниет рыбья требуха. Но у Август шикарное бунгало, или, как принято говорить, – студия. Метров сто, никак не меньше.
Плюс второй уровень, на который ведет винтовая лестница. Вряд ли я когда-нибудь попаду туда, вряд ли меня туда пригласят, но и то, что открывается взору сейчас, тоже впечатляет. Сплошная стеклянная стена вместо окон, остальные стены побелены в стиле греческой таверны, в нескольких местах из них проступают хорошо отшлифованные валуны размером и формой напоминающие голову сраного интеллектуала Пи; балки потолочных перекрытий как в каком-нибудь староанглийском доме, с них свисают две кованые лампы на цепях, сомневаюсь, чтобы Август ими пользовалась. Пробковый пол, масса экзотических безделушек, которые даже в Москве не купишь, мечта среднестатистического тамагочи – вот что такое жилище Август.
