Джеймс Паттерсон - Пятый всадник
— Линдси, мне не надо общих фраз. Вы можете объяснить, в чем дело?
Вообще говоря, в юриспруденции «назойливое преследование» означает те действия или слова, которые, будучи направлены на конкретного человека, раздражают его или причиняют эмоциональные страдания без всякой оправдательной причины.
Так вот у меня такие оправдательные причины были возведены в энную степень.
Мало того, я уже который день спала не больше четырех часов в сутки и держалась только на кофеине.
Словом, мое терпение лопнуло.
— Да, мы за него взялись! — без обиняков бросила я в лицо Траччио. — Наглец какой! Да еще и псих… Шеф, вы должны меня поддержать и дать возможность следовать интуиции.
— А сколько у вас миллионов в банке, лейтенант? Вы опять хотите нас подставить?
Я замолчала и, глядя в маленькие карие глазки шефа, попыталась взять себя в руки.
— Хоть что-то на него есть? — между тем напирал Траччио. — Давайте-ка, говорите.
— Ничего. Хоть тресни…
— Ладно, я его приглашу и попробую утихомирить. Кстати, что он вообще может мне сказать?
— Мы с Джейкоби организовали наблюдение за его домом. Этим утром последовали за ним на работу…
Траччио только головой покачал.
Я встала, собираясь отправиться восвояси, однако в дверях остановилась.
— Между прочим, «Кроникл» наткнулся нате пуговицы, о которых я вам докладывала.
— Час от часу…
— Репортер прямо сейчас занят проверкой, но я могу гарантировать, что бомба вот-вот взорвется. Траччио взялся за телефон.
— Собрались Гарзе звонить?
— Нет, мэру из Ла-Джолли. Может, у них еще свободна та вакансия… Брысь!
Да ради Бога. Подумаешь, тайны мадридского двора… Идя по коридору, я отлично слышала, как шеф просит секретаршу соединить его с доктором Гарзой.
Глава 111
Юки еще лежала под одеялом, когда зазвонил телефона. В ухо закричала Синди:
— Жюри вынесло решение! Эй, слышишь? Даты спишь, что ли?! Четверть двенадцатого!
— Не сплю! Не сплю!
— Давай быстро в суд, лентяйка!
Минут через двадцать Юки уже входила в зал 4А и, ежесекундно извиняясь, лезла по костлявым коленкам к единственному свободному месту.
Добравшись, она скрестила ноги, обхватила плечи руками и съежилась в маленький тугой комочек.
Неотрывно глядя перед собой, она слушала слова Бевинса.
— Хочу всех предупредить. Я не допущу никаких беспорядков во время чтения вердикта. Нарушители будут заключены под стражу. Если кто-то не в состоянии сдерживать свои чувства, сейчас ваш шанс покинуть зал. — Он сделал паузу. — Хорошо. Итак, прошу старшину присяжных передать вердикт в руки судебного пристава…
Старшиной оказался коренастый мужчина лет пятидесяти, в очках в черной оправе, загорелый, одетый в спортивный пиджак поверх наглаженной белой сорочки и коричневые брюки над светло-желтыми замшевыми туфлями.
Юки пришло в голову, что этот человек должен, наверное, обладать консервативным набором жизненных ценностей. Ему, скорее всего, противны беспорядок и так называемые ошибки. По крайней мере, она на это очень рассчитывала.
Судья Бевинс довольно долго смотрел на врученный ему листок, после чего поднял лицо:
— Решение принято единогласно?
— Да, ваша честь.
— Считает ли жюри доказанным факт недобросовестной медицинской практики со стороны Муниципального госпиталя Сан-Франциско в отношении Джесси Фальк?
— Да, ваша честь.
— Считает ли жюри доказанным тот факт, что истцу был нанесен непосредственный ущерб?
— Да, считает.
— В каком размере?
— Двести пятьдесят тысяч долларов, ваша честь.
— Являлись ли действия ответчика столь вопиющими, что требуют возмещения морального ущерба?
— Да, ваша честь.
— В каком размере?
— Пять миллионов долларов, ваша честь. В зале раздался коллективный вздох.
Судья сверкал глазами и барабанил молотком до тех пор, пока не добился тишины.
Он продолжил идти по списку из оставшихся девятнадцати фамилий, задавая старшине присяжных один и тот же набор вопросов и всякий раз получая одни и те же ответы. Каждому из истцов было присуждено по двести пятьдесят тысяч долларов за непосредственный ущерб и по пять миллионов долларов за моральный.
У Юки чуть ли не до тошноты кружилась голова.
Госпиталь признан виновным!
По всем индивидуальным искам!
Несмотря на предупреждение судьи, та половина зала, к которой относились пострадавшие, взорвалась радостными воплями.
Хотя судейский молоток теперь грохотал непрерывно, клиенты О'Мара повскакивали с мест и жужжащим роем окружили своего адвоката, обнимая ее и целуя. Многие не сумели сдержать эмоций и расплакались.
Юки испытывала точно такой же взрывной восторг. Когда судья поблагодарил и распустил присяжных, она услышала, как ее зовет Синди.
Та выглядывала из коридора и, улыбаясь во весь рот, заговорщицки манила подругу пальцем.
— По идее я должна быть нейтральной, — заявила Синди, пока они пробирались через толпу в вестибюле. — Но могу сказать, что этот вердикт просто супер. О'Мара, наверное, сейчас на седьмом небе. Какая там у нее доля? Восемнадцать миллионов? Обалдеть… Юки? Эй?
Юки попыталась было скрыть свои чувства, но так и не смогла: грудь принялась судорожно вздыматься и опускаться, веки набухли слезами, перед глазами все расплылось… Еще немного — и она зайдется на публике рыданиями.
— Ничего, — прошептала она. — Я сейчас… прямо сама не своя…
Глава 112
Джейми Суит заходился плачем, и его всхлипывания наизнанку выворачивали сердца родителей. Мелисса и Мартин растерянно стояли над кроваткой, не зная, чем и как успокоить сынишку, тем более что часы посещения должны были вот-вот закончиться.
— Я не хочу оставаться! Не хочу! Нет, пожалуйста, нет! — молил пятилетний Джейми. Подбородок у мальчика был расцарапан, один из передних зубов имел, свежую щербину, а лопнувшая корка на распухшей нижней губе немножко кровоточила.
Картину дополняла еще одна деталь: сломанная рука.
— Почему нельзя вернуться домой? Я домой хочу!
— Котенок ты мой… — Мелисса подхватила сына с подушек и прижала к груди.
— Джейми, — сказал отец, — врачи просят, чтобы ты остался — только на одну ночь! — потому что они дадут тебе лекарство, и боль пройдет. Понимаешь? А завтра утром ты еще проснуться не успеешь, а мы уже придем за тобой, хорошо? Я тебе слово даю. Погляди, что мы с мамой для тебя отыскали.
Мелисса смахнула слезы с лица и выставила напоказ яркий красочный пакет, в который принято класть купленные подарки. Она встряхнула его, и стало ясно, что внутри лежит что-то тяжелое.
— Хочешь посмотреть?
Всхлипы становились все тише и реже по мере того, как мать разворачивала хитро сложенную, красивую оберточную бумагу. Наконец глазам открылась мягкая игрушка: обезьянка со штанами в горошек и в полосатой рубашке.
— Это Оралгутанг, — сказала Мелисса.
— Оралгутанг?
— От слова «орать». Вот попробуй нажать здесь, на животике.
Любопытство немедленно одержало верх. Мальчик вынул из-под одеяла левую руку. Правая рука, затянутая в сияющий пластогипс, казалась чудовищно раздутой.
Он взял обезьянку, положил рядом и нажал ей на живот.
— У-ху-ху! — тут же прокричал Оралгутанг голосом из мультфильма. — Обними меня!
Джейми невольно улыбнулся. К этому моменту его веки уже начали тяжелеть под действием мощного коктейля из снотворного с болеутоляющим.
В дверях появилась нянечка.
— Извините, посетителям пора уходить, — сказала она с типичным акцентом выходца из Индии.
— Нет! — вскинулся мальчик. — Ничего им не пора!
— Джейми, пожалуйста, успокойся. Все будет в порядке. Тебе надо хорошенько выспаться, — вмешался отец. — Давай, дружище, держись. Ты у нас самый славный парень на свете.
Сердце Мартина буквально разрывалось от тяжести расставания. Именно ему принадлежала идея снять боковые колеса с велосипеда. Сынишка не был к этому готов, еще слишком рано, но отцу хотелось, чтобы Джейми почувствовал восторг от поездки «как взрослый». Перед глазами до сих пор стояло лицо малыша, когда он оглянулся через плечо, проверяя, не ушел ли папа, — и в этот миг на полном ходу врезался в почтовый ящик. Падение, перелом…
Вот к чему ведет желание гордиться ребенком любой ценой. Махровый отцовский эгоизм — и дурость.
— Ничего, только одну ночь, — сказала мать, нагибаясь и целуя мокрую детскую щеку.
— Я умею разные штуки! — крикнул Оралгутанг. Джейми рассмеялся сквозь слезы и прижал к себе новую игрушку.
— У-ху-ху! Кого я вижу!
С застывшей улыбкой мальчик следил взглядом за родителями, махавшими на прощание из дверного проема.
