Пол Клив - Чистильщик
— Пугать людей?
— Это моя работа.
— А.
Держу нож так, чтобы лезвие было направлено на нее. Впервые начинаю сомневаться, дойдет ли дело до того, чтобы им воспользоваться. В ней есть что-то, что начинает мне нравиться. Нет, не то чтобы я смягчился, и уж предложения я ей точно делать не буду, но я начинаю раздумывать, есть ли необходимость ее кромсать.
Я не совсем уверен в том, что делать дальше, а ей, судя по всему, только этого и надо.
— Так что ты будешь делать с этой информацией? — спрашивает она.
— А тебе какое дело?
— Мне казалось, что человек в твоем положении мог бы быть чуть более дружелюбным.
Человек в моем положении. Каком положении? Нож-то у меня. И она никуда не пойдет, пока я ей не разрешу. Она просто не понимает, что угрожаю я ей не впустую, в отличие от других неудачников, с которыми она трахалась.
Раздумываю, не стоит ли извиниться, но нет никакого желания.
— Я думаю, что он кое-кого убил, — признаюсь я.
— Господи, ты уверен?
— Почти уверен.
— Ты думаешь, он убил Лизу Хустон?
— Кого?
— Лизу Хустон.
— Проститутку, которую убили что-то около недели назад?
— Ага.
— Да, я так думаю.
— Ты хочешь сказать, что ее убил коп?
Конечно. Почему бы и нет? Она все равно ничего не сможет сделать с этой информацией.
— Похоже на то.
— Невероятно.
— Ты ее знала?
— Мы все друг друга знаем, сладенький.
— Она тебе нравилась?
— Я ее не переносила. Ну, это не значит, что я желала ей смерти, но раз уж она умерла, меня это вполне устраивает.
— Больше чем ее, во всяком случае.
— Угу. Наверное, ты прав.
Я действительно прав. Только мне и проводить такие параллели.
— Так что ты еще можешь о нем рассказать?
Она дает мне подробное описание. До мельчайших деталей. Во второй раз показываю ей фотографию. Она подтверждает, что да, это действительно он. Итак, всего за час я сократил свой список подозреваемых до одного человека. Детектив Роберт Кэлхаун. Отец погибшего мальчика. Муж разочарованной жены. Человек с извращенными наклонностями.
Мы разговариваем еще некоторое время. Я убираю нож обратно в портфель и закрываю его. Когда нож исчезает, она не выказывает никакого облегчения. Как будто ей действительно было все равно. Бекки просто сидит, потягивает сигарету и разговаривает. И думает о своих деньгах. Я представляю себе свои два косаря, лежащие у нее в сумочке. Не хочу, чтобы они у нее оставались. Бросаю взгляд на часы.
— Опаздываешь куда-то, сладенький?
Я смотрю на нее.
— Ага.
У меня еще масса дел запланирована на эту ночь, в числе прочего надо забрать кота.
— Так что теперь?
Пожимаю плечами. Если я не верну свои деньги, надо хотя бы сделать так, чтобы они не были потрачены зря.
— Может, ты чего-нибудь хочешь? — спрашивает она.
Я киваю. Определенные желания у меня имеются. И жизнь моя полна вещей, которые я хотел бы сделать.
— Да? И что? — спрашиваю она.
— Ну, я думаю, мы могли бы воспользоваться спальней по назначению.
Но мне не хочется пользоваться этой девчонкой, и уж тем более — спальней. Часы-клоун с большими тикающими глазами смотрят на нее, потом на меня, потом снова на нее. Все, что мне сейчас хочется — это добраться до дома и завалиться спать. Я зеваю. Тру кулаками слезящиеся глаза.
— Хотя, быть может, в следующий раз.
— Уверен?
— Абсолютно.
Встаю и беру свой портфель.
— Как хочешь, сладенький. Если захочешь как-нибудь повторить, я всегда к твоим услугам.
Выключаю свет и запираю за собой входную дверь. Моросящий дождь прекратился, дует только прохладный ветер. Наверное, самый холодный за весь этот год. Люди забились в дома, завернувшись в простыни и одеяла. Им снится, что за ними охотятся такие люди, как я. В лужах отражаются уличные фонари, листья, заборы и моя машина на этот вечер.
Едем в город. Мне не хочется затевать разговор, ей, похоже, еще меньше, поэтому я включаю радио. Там какая-то дурацкая песня, но мне лень переключать.
— Где тебя высадить?
— Где хочешь.
Сделать это или нет? Все еще не знаю. Если я ее убью, то получу назад свои две тысячи долларов; если оставлю в живых, она может еще пригодиться, когда мне понадобится информация. Эта дилемма далеко не того масштаба, что та, которая предстала передо мной в доме у двух геев, но это все-таки дилемма. Как Бог хотел бы, чтобы я поступил? Наверное, он хотел бы, чтобы я шлепнул эту шлюху, но она слишком мила для этого.
Въезжаю в переулок между двумя маленькими магазинчиками, и фары машины высвечивают из темноты десятки картонных коробок и пакеты с мусором. Везде маленькие лужицы с радугами бензиновых разводов. Я улыбаюсь ей, наклоняюсь и открываю дверь как настоящий джентльмен. Эта женщина сократила мой список подозреваемых до одного человека, и я действительно ей благодарен. Она улыбается мне в ответ и благодарит за приятный вечер.
— Не за что, — отвечаю я и через тридцать секунд после того, как ее тело с глухим стуком опускается на холодный бетон, запихиваю две тысячи долларов к себе в куртку. Насухо вытираю нож о ее короткую юбку и залезаю в машину.
Джентльмен до самого конца.
32
Приятно ощущать деньги у себя в кармане. Возникает чувство, что я чего-то стою, что я — важная персона. Единственное, что мне не очень нравится — это чувство вины от того, что я убил Бекки. Поверить не могу, как быстро я это сделал. Как будто свернул шею Пушистику. Единственное, чем я мог бы искупить свою вину — это если бы по дороге домой я наткнулся на шлюху, которую сбила машина.
Когда я выезжаю из переулка, скользнув фарами по ее скрюченному телу, боль начинает утихать, а когда Бекки пропадает из виду, я, отъехав подальше и застряв на светофоре, снова чувствую себя прекрасно.
Пытаюсь понять, почему Кэлхаун поступил так, как поступил, и нахожу ответ довольно быстро. Его проблема оказалась в том, что секс с проституткой Бекки не смог оживить его фантазию, которую ему хотелось претворить в реальность. Он думал, что сможет утолить свою жажду жесткого секса, занявшись им с Бекки, но, так как он платил ей, а она только притворялась испуганной, все оказалось фальшивым. Бекки не боялась за свою жизнь, и Кэлхаун это знал. Может, он это не осознавал первые несколько дней или даже дольше, но в конце концов он почувствовал потребность в чем-то гораздо, гораздо большем. Даниэла Уолкер подарила ему его фантазию. Он прекрасно осознавал, что такое хорошо, а что такое — плохо; он просчитал последствия и решил, что риск того стоит.
Я не спрашиваю себя, почему он убил невинную женщину и пощадил шлюху, особенно учитывая, что невинная женщина — цель куда более труднодоступная. Это все было частью игры, частью фантазии. Это невыразимо острые ощущения — доминировать абсолютно, быть неизмеримо сильнее и могущественнее. Проследить за Даниэлой до дома, столкнуться с ней лицом к лицу, сломать ее — наверное, это были самые острые ощущения, которые испытало его эго.
Машина едет тяжело, но это потому, что Кэнди номер два, шлюха, которая просила четыреста долларов, лежит в багажнике, куда я ее недавно запихнул. Я подъезжаю к парку, в котором Мелисса изменила мою жизнь при помощи плоскогубцев, и обхожу машину кругом.
Короткая кофточка Кэнди покрыта кровью. Ее отекшие глаза открыты и смотрят на меня, сквозь меня, и я точно не знаю, на чем она пытается сфокусироваться. Кожа у нее такая бледная, словно она была заперта в багажнике последние полгода. Сильно контрастируют с кожей ярко-красные губы цвета крови. Захлопываю багажник.
Ни в одном окне не горит свет, а из всех уличных фонарей включены не больше половины. Я вижу темные силуэты деревьев в парке. Машин нет. Пешеходов тоже. Никаких признаков жизни.
Я снова открываю багажник и смотрю на мертвую девчонку. Руки мои по-прежнему в перчатках, и я переворачиваю тело. Лужица крови под ней похожа на масло. Я снова оглядываюсь. Когда я закрывал Кэнди в багажнике, она была жива. Я снова захлопываю его, только на этот раз она мертва.
Я ее не убивал.
Снова обхожу машину, зная, что это со мной мог сделать только один человек: Мелисса. Не знаю точно когда, не знаю зачем. По той же причине, когда она пришла ко мне в квартиру и прооперировала меня. Она играет со мной. Забавляется. Что-то затевает, но что именно — понятия не имею.
Я уже внутри машины, и как только захлопнул дверь, меня вдруг останавливает движение, которое я улавливаю краем глаза. Поворачиваю голову и вижу какого-то старика, который шагает мне навстречу прямо из темноты.
— Господи, Джо, это ты?
Он подходит еще на пару шагов, и я непроизвольно пробегаюсь по нему взглядом вверх и вниз, как будто прогуливаюсь по магазину и закупаюсь жертвами. Ему давно за шестьдесят, его седые волосы зачесаны назад, а на затылке стоят торчком. Лицо его — настоящий коллаж из глубоких и длинных морщин. На носу очки, которые сломаны на переносице и держатся, похоже, на липучке.
