Пол Клив - Чистильщик
Из банка я направляюсь в супермаркет, так как почти вся еда в доме закончилась. Брожу по магазину и позволяю себе немного прихрамывать, раз уж я не на работе. Чувствую себя тут довольно странно, как будто я незаконно проник в некую чуждую для меня жизнь; как будто супермаркет для серийных убийц и мужчин, на которых напали с плоскогубцами, вон там, дальше по улице, рядом с гастрономом. Делая покупки, любуюсь очень красивой женщиной, а потом начинаю чувствовать себя разбитым. Эти женщины просто расхохотались бы надо мной, если бы я напал на них. Они бы стали обзывать меня «крутые яйца» или даже «крутое яйцо».
Плачу за продукты наличными, так как никогда пользуюсь кредитными картами. Девушка на кассе улыбается мне и спрашивает, как дела. У меня возникает огромное искушение расстегнуть ширинку и показать ей, как у меня дела. Зол как черт. Левое яичко было моим любимым.
Залезаю в автобус; тряская дорога до дома вновь рискует вскрыть швы на моей мошонке. Когда я добираюсь до дома, подъем по лестнице занимает у меня минут пять, не меньше. Оказалось, что подняться — гораздо труднее, чем спуститься. Захожу в квартиру. В окно пробивается полоска солнечного света. По крайней мере, запах мочи и дезинфектора отсутствует. Чувствую, что старые продукты начали попахивать. Сначала открываю окно, а потом выбрасываю остатки старой еды и заменяю ее новой. Сажусь на диван и пытаюсь отдохнуть, набраться сил. Шалун и Иегова подплывают к поверхности, после того как проглотили весь брошенный им корм до последней крошки.
Нажимаю на кнопку автоответчика, с ужасом ожидая, что мне скажет мама, но это оказывается женщина из ветеринарной клиники. Дженнифер. Она говорит, что кот полностью поправился. Хозяева пока так и не объявились. Она хочет знать, где именно я нашел бедного котика и не знаю ли я кого-нибудь, кто хотел бы взять его себе. Говорит, чтобы я перезвонил ей, когда вернусь домой. Она работает до двух ночи.
Нужен ли мне этот чертов кот? Не особо, но я чувствую себя в некоторой степени ответственным за него. Раздумываю, не подарить ли его маме. Составит ей компанию. Может быть, она перестанет названивать мне каждые две минуты с вопросом, почему я ее не люблю. Черт, она даже смогла бы готовить этому пушистому ублюдку котлеты хоть каждый вечер.
Только вот она заподозрит, что я пытаюсь ее каким-то образом убить — от кота у нее может случиться аллергия, или животное попытается задушить ее во сне, или подсыплет крысиного яду в кофе.
Четыре гудка спустя Дженнифер подходит к телефону и неожиданно оживляется, когда я представляюсь. Своим соблазнительным голоском она повторяет все, что уже зачитала на автоответчик. В ее устах процесс лечения кота звучит весьма сексуально. Она хотела бы узнать, не собираюсь ли я оставить кота себе, и все это таким голосом, будто она вот-вот спросит, не хочу ли я с ней переспать. Я спрашиваю, что они сделают с котом, если я откажусь ее забрать. Она говорит, что его сдадут в приют для бездомных животных. Я не спрашиваю, что случится с животным дальше. Я говорю, что решил оставить кота себе, а она говорит, что мир был бы лучше, если бы в нем жило больше таких людей, как я. Мы желаем друг другу хорошего вечера, и я вешаю трубку. Я жду, что сейчас она скажет: «Нет, давай ты первый трубку повесишь», но, к счастью, этого не происходит.
В шесть часов я приезжаю к маме. Происходит один из наших обычных разговоров, из тех, после которых я озадаченно спрашиваю себя, как так получилось, что эта женщина — моя мать. Мы ужинаем, а потом мне битых полчаса приходится наблюдать, как она собирает свой паззл, после чего к нам присоединяются наши друзья из мыльной оперы. Мне вдруг резко становится плохо, я с извинениями ретируюсь из маминого дома и ее понедельничного вечера, осыпаемый обвинениями в том, что я плохо к ней отношусь. Стемнело, заморосил мелкий дождик.
Сажусь в автобус и еду в центр; весь этот день я ни на секунду не выпускал портфеля из рук. Делаю круг почета вокруг дома Даниэлы Уолкер; по-моему, она не против. В двух кварталах от него краду машину. Подъезжаю к Манчестер-стрит около десяти вечера, вооруженный фотографиями и наличкой. По улицам прогуливаются шлюхи, некоторые только начинают работать, некоторые возвращаются из десяти-пятнадцатиминутных посиделок в машинах, припаркованных в темных переулках. Я не устаю спрашивать себя, не заведет ли это направление расследования в тупик. У полиции ничего не получилось. Почему у меня должно было получиться? Ну, во-первых, у меня есть фотографии, которые я могу им показать. У детективов их не было. Скорее всего, проституткам требуется некая визуальная информация, чтобы освежить память.
Я сразу решаю пропустить массажные салоны, где женщин имеют жестокие мужчины с грязными деньгами и плохой репутацией. Те, кто посещает эти салоны — или постоянные клиенты, или находятся под наблюдением, или, в крайнем случае, их запоминают. Это не то место, куда придет полицейский, за исключением случаев, когда за секс у него покупается снисхождение. Еще один фактор, который необходимо учитывать — это то, насколько доступны женщины, которым заплатили за возможность удовлетворить извращенную фантазию серийного убийцы. Такие вещи не происходят в салонах без широкой огласки. А полицейский не хочет такой огласки. Он не хочет последствий типа шантажа или вымогательства. У первой проститутки, к которой я обращаюсь, такой низкий голос, что это даже пугает. Она так и не сообщает мне своего имени, да оно мне и не нужно. Даже после того как я сказал, что я из полиции, она продолжала спрашивать, не хочу ли я ее трахнуть. Я отказываюсь. Она показывает соски. Я все равно отказываюсь. Даже если бы мои яички были нетронуты, я бы ими к ней не прикоснулся. Ни одного человека с фотографий она не узнает.
Вторая шлюха тоже не узнает. Я решаю не говорить, что я из полиции, а представляться просто как заинтересованное лицо. У нее такой огромный парик, что в него легко можно было бы спрятать маленькую сумочку.
Перехожу от потаскушки к шлюхе, от шалавы к проститутке, показывая им фотографии и не получая никаких вразумительных ответов. Чем больше я слоняюсь с одного перекрестка на другой, тем больше подергивает мое яичко.
Из всех проституток, с которыми я успел поговорить, ни одна не узнала никого из четырех мужчин наверняка. Некоторые говорят, что не помнят. Я даю им денег, но это не помогает. Похоже, у меня полоса неудач. Пистолет. Нож. А теперь мне еще приходится платить за информацию, которую никак не удается заполучить.
Вечер понедельника уже почти превратился в утро вторника, как вдруг удача мне улыбнулась.
Я встречаю двух проституток, которые как будто узнают одну из четырех фотографий, заставив замолчать противный внутренний голосок, дребезжавший, что я зря теряю время. Однако он снова подал голос, когда выяснилось, что каждая женщина указывала на разные фотографии.
Первая, Кэнди (ну да, на шестьдесят шлюх — максимум семь имен), указывает на детектива инспектора Шредера. Карл. Не уверен, может, она узнаёт его, потому что на прошлой неделе он ее допрашивал по тому же вопросу. Всего за четыреста долларов Кэнди покажет мне, что она позволила Шредеру с ней проделать.
Вторая, Бекки, указывает на одного из иногородних. Детектива Кэлхауна. Из Окленда. Роберт. Я спрашиваю, чего он хотел. Она говорит, что я могу узнать это за два косаря. Две тысячи долларов против четырехсот. Подумываю, что, если уличная шлюха требует за спектакль две тысячи долларов — у нее должен быть тот еще репертуар.
Две тысячи. Без проблем. А почему бы и нет? У меня есть деньги.
Я сажаю Бекки в машину и отвожу ее к дому Уолкер. Я тут побывал раньше, как раз перед тем, как украл машину. Убрал все, что могло бы указывать на это как на место преступления. Сегодня на работе я проверил, ведется ли за домом наблюдение. Ответ отрицательный. Открываю дверь, и в нос мне снова ударяет тяжелый запах. Это место явно нужно проветрить.
Бекки ничего не говорит про запах. Возможно, она вообще его не замечает.
Мы проходим на кухню, я предлагаю ей выпить, мы болтаем о всякой всячине.
Бекки выглядит так, будто ей чуть за двадцать, но я догадываюсь, что ее жизненного опыта хватит и на женщину в два раза старше. У нее черные, абсолютно прямые волосы, ниспадающие на плечи. Глаза слегка красноватые, но в них мерцает отсвет какой-то печальной мудрости. Зрачки бледно-зеленого цвета и выглядят так, будто из них получилась бы замечательная пара стеклянных шариков. На ней узкая, короткая кожаная черная мини-юбка. Кожаные сапоги выше колен. Лифчика нет, а темно-красная кофточка почти не скрывает две крепкие груди. Съехавшая на спину тонкая черная кожаная куртка увешана сотнями кисточек. Мне нравится ирония маленького серебряного распятия, свисающего с ее груди. Дешевая бижутерия на ее пальцах выглядит пластмассой. Алмазы в кольцах — цирконий, а может, и стекло. У нее маленькая сумочка, которая, скорее всего, забита презервативами, деньгами и бумажными платочками.
