Виктор Кнут - Кровавый отпуск
— Все нормально? — Удостоверение шлепнулось возле скамейки, и Терехин, крякнув, наклонился за ним.
— Все нормально, — ответила я.
Хотя кто его знает. Нарисовать комитетскую ксиву при нынешнем уровне развития техники сейчас можно за десять минут. Только с чего это я выдумала подобную чушь — что кому-то понадобится подсылать ко мне фальшивого эфэсбэшника?
— Марина, зачем ты все это устроила? — устало вздохнул Терехин и посмотрел на меня так, как должен смотреть отец-одиночка на свою четырнадцатилетнюю дочь, узнав, что через три месяца та собралась рожать.
— Вадим Леонидович… Кажется, так?..
Мой собеседник кивнул.
— Так вот, Вадим Леонидович. А зачем менты все это устроили? Зачем меня сюда заманили? Зачем мне подбросили наркоту? Зачем требовали, чтобы я подписала генеральную доверенность? Зачем меня били? Зачем пытались меня изнасиловать?..
— Погоди, погоди. Не вали все, пожалуйста, в кучу. Давай, по порядку. Итак, каким образом тебя сюда заманили?
Я рассмеялась. Как же мне надоело излагать свою историю почти каждому встречному! Но делать нечего. Еще разок расскажу. Не надорвусь. Пусть развлечется полковник. Хотя… Все-то он знает отлично и без меня. На то и комитетчик. Профи по сохранению чистоты мундира обделавшихся младших братьев ментов. Крыша их мусорской кодлы.
И все-таки расскажу…
На это у меня ушло сорок минут. Терехин за все это время не перебил меня ни единым вопросом. Лена смолила сигарету за сигаретой и иногда молча качала головой и округляла глаза. Даже коммерсант Игорь затих у меня в объятиях. И не вздыхал. И не ерзал…
— Отлично, — подбил баланс комитетчик, когда я закончила. — А ведь Самохин, подлец, все устроил так, будто хозяйство ты ему отстрелила, а не отгрызла. Вообще, они там все замутили, в своем РУВД, так, что сам черт ногу сломит. Один говорит одно, другой — другое…
— Я третье, — хмыкнула я.
— Ты третье.
— И кому вы верите больше?
— А никому, — развел руки Терехин. — Привык верить только себе. И фактам.
Где-то я уже это слышала. И при этом не раз. Кажется, в детективах советской эпохи, в которых лощеные, до омерзения положительные, стражи порядка выдавали подобные штампы мелкооптовыми партиями.
— А я, — вздохнула я, — привыкла доверять людям… Наивная дурочка. Правда, в последнее время меня от этого недостатка благополучно избавили… ваши коллеги. — Эти два слова я произнесла скорее с вопросительной интонацией. И бросила на Терехина многозначительный взгляд. В ответ он раздраженно махнул рукой. — И теперь, ошпарившись на воде, Вадим Леонидович, дую на воду. И готова сдаться лишь на таких условиях. — Я выдержала длинную паузу, дождалась, когда комитетчик нетерпеливо буркнет: «Говори, говори», и продолжила. — Мне вместе с заложниками предоставляется возможность выехать за пределы области. Тула, Рязань… Хотя я предпочла бы Москву. Как вы это устроите, мне наплевать. Но только тогда, когда я буду точно уверена, что нахожусь в относительной недосягаемости от вашего областного ментовского начальства, мы продолжим переговоры.
Терехин коснулся рукой своей потной лысины и, не сдержавшись, гулко расхохотался.
— Я что-нибудь сказала смешное?! — окрысилась я.
— Да нет, Мариночка. Только… вот что я подумал. А тебя случайно не били по голове при задержании? Паи ты просто начиталась боевичков?
— Я просто мечтаю еще немного пожить. Этого здесь мне не сможет никто гарантировать.
— Моих гарантий тебе недостаточно?
— Более чем…
— Ясно. Ты понимаешь, что мелешь сейчас несусветную чушь? Вообразила себя террористкой чеченской? Думаешь, с тобой будут нянькаться? Да кому ты нужна! Пристрелят, и все дела! Послушай меня, старика. Не усложняй, сдавайся. Я лично гарантирую…
— Нет! — перебила я. — Никаких уступок…
— …Так мы ни о чем не договоримся. Давай искать компромиссы…
— …И никаких компромиссов. Верните мне моего парня…
— …так нельзя разговаривать…
— …только так разговаривать и буду…
— …будем искать компромиссы…
— …да пошли вы с этими компромиссами…
Мы препирались с ним больше часа. Спорили до посинения, «искали компромиссы»… Терехин грозил мне взводом спецназа, я обещала прострелить коммерсанту из Липецка коленную чашечку, а сам коммерсант негромко стенал и умолял отпустить его в туалет. Лишь Лена тихо сидела на дощатом полу, оперевшись спиной о почтовую стойку и с интересом слушала эту дикую перебранку.
В конце концов полковник вышел из комнаты весь красный, потный и злой. Заявив на прощание, что по упертости я даже переплюнула его жену. И все же пообещав подумать над тем, к чему мы в результате переговоров сумели прийти.
А пришли к следующему. Мне предоставляют машину. И возвращают Джамала. Взамен я отпускаю одного из заложников. С другим устраиваюсь на заднем сиденье. Джамал за рулем. («А вдруг он не умеет водить?» — подумала я, выдвигая это условие, но решила, что такое просто невероятно.) Итак, Джамал за рулем. И рулит он куда-нибудь подальше от Пялиц. В другую область. В Тулу или в Рязань. А лучше в Москву… И следом за нами почетным эскортом прутся менты, прокуроры и эфэсбэшники. Этакий «Шугарлэндский экспресс» по-российски. Американцы в семидесятых годах вели себя в такой ситуации довольно корректно. Посмотрим, на что способны отечественные стражи порядка.
Это первый этап операции. А дальше? А дальше не знаю. Даже не представляю, что будет дадыле. Но что-нибудь будет. Недаром же я с каждым часом вляпываюсь в дерьмо все глубже и глубже.
— Марина, разреши, я зайду, — прокричал из-за двери Терехин, погуляв за пределами комнаты всего каких-то десять минут.
— Заходите.
Он снова скромно устроился на скамеечке, помассировал лысину и сообщил:
— В общем, так, дочка. Машину тебе даем… С затемненными стеклами, как просила. За рулем будет сотрудник…
— Чего-о-о!!! — взвыла я. — Где мой парень?!!
— Не получается с парнем. Я был не в курсе, когда в первый раз с тобой разговаривал. Во время задержания его ранили. Не очень серьезно, но он сейчас по дороге в больницу. Так что здесь я помочь ничем не могу.
И я, и Терехин понимали отлично, что эта легенда насчет ранения и больницы лежит на самой поверхности и даже для виду ничем не прикрыта. Ее сляпали только что на скорую руку, не стремясь при этом проявить хоть немного фантазии. Сунули мне бодягу на блюдечке, совершенно не стесняясь того, что я отлично вижу: все это ложь чистой воды.
«Ранен, и все тут. Находится по дороге в больницу, и не докажешь, дочка Мариночка, что это не так. Придется тебе, террористочка, смириться с этой потерей и принимать все в том виде, в каком подаем мы. А то, как бы не было хуже».
Хрен! Не приму! Я уже давно играю ва-банк, и пасовать сейчас нет никакого резона. Уступить в одном — значит уступить и в чем-то еще. И еще… и еще… А в результате, проиграть все.
— Сейчас вы выйдете, Вадим Леонидович, — прошипела я и эффектно стукнула стволом пистолета по стеклышку трофейного «Ориента», — и в течение десяти минут вернетесь вместе с моим другом. В противном случае я выстрелю в ногу заложницы. Сначала в мякоть. Второй выстрел через минуту — в косточку. Третий выстрел — в заложника. Я не буду их убивать. Я их сделаю инвалидами. И в этом отчасти будете виноваты вы.
— Шизофреничка! — Уже давно покрасневшая рожа Терехина теперь пошла белыми пятнами и стала похожа на спартаковский флаг. — Тронутая! Ты вынуждаешь нас… Мы ведь можем пойти на штурм… Я ведь полномочен отдать такой приказ…
— В том случае, если будет явная угроза жизни заложников, — перебила я, — и не будет других возможностей ее избежать. Здесь все не так. Пока все не так… А если вы отдадите приказ, то люди погибнут. Погибну и я. Но вы лишитесь погон…
— Ты, рехнулась, наверное, дочка! Зачем тебе погибать?
Я бросила взгляд на часы.
— Время пошло. Идите.
Он встал. Прошипел: «Идиотка!», — и, тяжело ступая, выбрался из комнаты.
— Вот такие делишки, Алена, — прошептала я. — Все не так просто, как хотелось бы. Придется играть спектакль. И учти, если плохо сыграешь… — Я не договорила. Я все объяснила ей еще до разговора с Терехияым. — Пересядь-ка сюда, в уголок. Так, чтобы тебя не видели через окно.
— Никто и не видит, — качнула головой почтальонша.
— Это тебе так кажется. — Я потыкала пистолетом заложника Игоря. — Как ты там? В туалет еще хочешь?
Он в ответ что-то хрюкнул. «Как бы не повредился умом от всего пережитого, — подумала я, — а то не сможет открыть здесь пивной бар. И назвать его „У заложника“. Или „Под пятой террористки“…»
Когда истекли отведенные Терехину десять минут, за пределами комнаты не было слышно никаких признаков жизни. Ни вздоха, ни шороха. Ни звяка оружия.
