Антон Ульрих - Гурман. Воспитание вкуса
Но самым удивительным оказалось то, что Анна обладала таким же врожденным чувством вкуса, как Антуан. Она подсознательно определяла, что является хорошим тоном, а что моветоном. Она одевалась не броско и не пестро, как большинство девочек ее возраста, но обязательно так, что все шло ей, все было к лицу. Она одинаково к месту говорила или же молчала. И всегда ее голос, слова и движения были изысканны. Антуан, от природы очень внимательный и все подмечавший, не смог найти в ее вкусах изъяна.
«Вот что значит кровь», – сказал бы на это Жорж де Ланж, но, к сожалению, отец совсем перестал уделять сыну внимание, проводя все время среди других аристократов первого сословия на собрании Генеральных штатов. Девятого июля депутаты третьего сословия, презрительно прозванные друзьями Жоржа голоштанниками, объявили о выходе из Генеральных штатов и провозгласили Учредительное собрание. Во Франции назревала революция, о которой столь жарко спорили в последнее время лучшие умы.
Глава восьмая
ЕГО ПОТЕРИ
Революция на самом деле оказалась совсем не тем, что ожидали в аристократических салонах. Маркиз де Ланж рвал и метал, вернувшись вечером домой. Он с бешенством обрушивал попадавшуюся на пути мебель, вышагивая по особняку. Люка тенью следовал за ним. Оказывавшиеся на их пути слуги в ужасе отскакивали в стороны. Наконец, дойдя до будуара маркизы, Жорж остановился, перевел дух и решительно раскрыл обеими руками двери.
– Ma cherie, спешно собирайся! Мы возвращаемся в Бордо! – объявил он, подойдя к Летиции, которая сидела на кушетке и с удивительно спокойным видом расчесывала свои дивные золотисто-русые волосы.
Маркиза посмотрела на мужа, перевела взгляд на остановившегося с почтительным видом в дверях Мясника, знаком велела ему закрыть двери и сказала:
– Зачем? Что же такого произошло, чего нам следует опасаться? И почему в таком случае мы должны уехать именно в Бордо, а не в Италию?
– Произошла революция! – воскликнул де Ланж. – Я должен немедленно собрать верных мне людей, вооружить их и повести на Париж, дабы защитить нашего обожаемого короля. Моя провинция верна мне.
– Жорж, не шуми, – сказала Летиция.
Ее спокойный тон и простая просьба разом охладили пыл маркиза. Он уселся подле жены и взял в свою большую ладонь ее маленькую изящную ручку.
– Ты не знаешь, что происходит.
Де Ланж вкратце рассказал маркизе о том, что он видел на улицах Парижа, о баррикадах, выстроенных чернью, которая врывалась в дома богатых буржуа и вытаскивала на мостовую для своих ограждений от войск короля дорогую мебель. Он красочно описал захват бунтовщиками Арсенала, чему сам был свидетелем.
– Я должен собрать свою армию!
– Не будем торопиться, mon amour, – мягко, но настойчиво успокоила Жоржа Летиция. – Революция происходит лишь в Париже, а король находится в Версале. Остальная Франция поддерживает нашего обожаемого государя. А голытьба, она и есть голытьба. Ей бы только побуянить да грязью в солдат покидаться. Роты швейцарских гвардейцев хватит, чтобы она в страхе разбежалась по своим норам.
Маркиз покачал головой. Он видел, в отличие от жены, что на улицах Парижа собралась не кучка грязных оборванцев, а вполне боеспособная армия, к тому же вооруженная после захвата Арсенала.
Видя сомнения мужа, Летиция подошла к вопросу об угрожающей опасности с другой стороны.
– Скажи мне, mon amour, кто возглавляет революцию? Босяки? Нет! Ее возглавляют герцог Орлеанский, маркиз Лафайет и Мирабо.
– Ах, Мирабо, – невольно усмехнулся Жорж. – Этот первым же и продаст революцию.
– Вот именно, – с жаром поддержала его маркиза. – Это люди нашего общества. И все продажны. Революция им нужна лишь для того, чтобы выгодно продать ее затем королю. Ничего с обожаемым государем не произойдет. К тому же ты тоже можешь войти в состав нового правительства, – неожиданно добавила она.
Еще с час обсуждали супруги возможности Жоржа устроить свою политическую карьеру во вновь образующихся государственных учреждениях. Летиция считала, что было бы очень мило, если бы Жорж стал министром. Простоявший все это время около двери Люка по прозвищу Мясник был несказанно удивлен, увидев своего господина, выходящего из будуара жены в прекрасном настроении. Маркиз дружески потрепал Мясника по плечу и даже подмигнул ему, чего не было со времен интендантства, когда де Ланж с телохранителем совершали набеги на задолжавших казне крестьян.
Антуану не было дела до какого-то там бунта. Его занимала лишь Анна. Планировалось, что вскоре дети вместе отправятся в Вену к родственникам ее отца. Главный хранитель королевского парика, в отличие от Летиции, считал, что находиться во Франции в это неспокойное время чрезвычайно опасно, тем более придворным. Поэтому решено было предварительно отправить подальше от Парижа детей, а уж затем переезжать самим.
Антуан с радостью представлял себе, какая чудесная поездка предстоит влюбленным.
Но планам этим не суждено было сбыться. На следующий день революционеры взяли штурмом Бастилию, убили ее коменданта, а здание ненавистной тюрьмы разрушили и на ее месте поставили надпись «Здесь танцуют». А еще через пару недель маркиз де Ланж неожиданно для самого себя вошел в состав Национального собрания. Крупные буржуа провинции Бордо единогласно выбрали его своим депутатом и даже отправили в его особняк делегатов с прошением не отказать им в такой милости. Авторитет сильного и жестокого, но справедливого по части налоговых сборов интенданта помог маркизу сделать блестящую карьеру. Теперь уж отъезд в Бордо был оставлен, а отправка детей за границу временно отложена.
Антуан не разделял мнения отца и матери, что опасность миновала. Вместе с Анной, переодевшись в одежды простолюдинов, он бегал тайком смотреть на революционеров. Анну, впервые видевшую, как совершаются казни, потрясло зрелище отрубленных голов коменданта Бастилии и городского головы, насаженных на пики и таскаемых обезумевшими от вида крови повстанцами. Даже Антуан, который привык к подобным зрелищам, пришел в шок от мысли, что толпа ни перед чем не остановится, если окончательно озвереет. Когда чернь с насаженными на пики головами прошла мимо переодетых в одежды простолюдинов влюбленных, Антуан отвел Анну в тихий переулок, пахнущий кошками, помоями и порохом. Анна нервно озиралась по сторонам, ее била мелкая дрожь.
– Господи, mon ami, это ужасно! – стараясь преодолеть волнение, произнесла она. – Мы стоим на краю пропасти. И эта пропасть называется Францией. Господи, эта грязная чернь нас всех убьет. Mon ami! – Анна с мольбой посмотрела на возлюбленного. – Мы должны бежать. Немедленно, куда угодно, но только прочь из Франции. Нам уже двенадцать лет, мы вольны поступать так, как сочтем нужным.
Антуан обнял возлюбленную за плечики и старался успокоить, нежно гладя по руке. Тусклый свет сумеречно падал на влюбленных грязно-серыми пятнами, словно старался замаскировать и сделать похожими на шествующую по улицам Парижа толпу восставших.
– Думай обо мне что угодно, но у меня предчувствие, – сказала, немного успокоившись, Анна. – Меня погубит эта кровавая революция. Я не знаю почему, но у меня даже не предчувствие этого, а самая настоящая уверенность. Mon ami, мы должны срочно уехать!
Влюбленные решили вместе бежать из страны. Правда, Анна сильно сомневалась в возможности совершить подобное без родителей, но Антуан убедил ее, что они смогут перебраться через границу, а там уж как-нибудь доберутся до благословенной Флоренции, где их примет с распростертыми объятиями двоюродный дедушка архиепископ Антонио Медичи. Для исполнения плана побега необходимы были средства, которые Антуан и Анна старались собирать всюду, где это было возможно. Вскоре влюбленным удалось скопить приличную сумму, пятьсот луидоров золотом. Антуан предполагал, что этого должно хватить для приготовляемого путешествия.
Однако последние события неожиданно вмешались в планы влюбленных и расстроили их. К маркизу де Ланжу спешно прибыли крупные буржуа новообразованного округа Бордо, чьим представителем был маркиз. Они рассказали, что голытьба подняла бунт. Толпы неуправляемых голодранцев, руководимых каким-то одноглазым Маратом, захватывают дворцы и замки, бесчинствуют, обирают зажиточных бордосцев, сжигают виноградники и вообще наносят обществу невосполнимый ущерб.
Услышав об одноглазом Марате, Жорж вскочил с кресла, в котором он, как и подобает высокородному аристократу, принимал буржуа, и зашагал широкими шагами по комнате. Остановившись напротив стоящего позади кресла высоченного Мясника, маркиз спросил:
– Уж не Валет ли это бесчинствует? Тот самый, которого я три года назад упустил?
Люка Мясник, ухмыляясь, по своему обыкновению, согласно кивнул головой. Маркиз повернулся к своим избирателям и объявил, что завтра же он выезжает с отрядом национальной гвардии для подавления бунта.
