Брижит Обер - Кутюрье смерти
— Не скажу. Зачем он тут? Я не хочу, чтобы он тут жил.
У Марселя пересохло в горле. Надья пожала плечами.
— Он тут и не собирается жить. Он пришел тебя повидать.
— Да, Момо! Здравствуй! — сказал Марсель. — Ну, так скажи-ка мне, ты уже видел раньше этого типа, что приходил за тобой к школе?
— Нет, не видел!
Марсель вздохнул, выпрямляясь. Хрусть! Ну конечно, колени! Ему даже показалось, что старик усмехнулся. Надья гладила щеку Момо, который зевал с полузакрытыми глазами.
Марсель провел рукой по волосам. На балконе надрывалась цикада. Воздух был пропитан мятой и корицей.
— Ладно, я, пожалуй, пойду.
— Я зря заставила вас прийти. Простите, но он только что говорил… Я, наверное, сошла с ума…
— Ничего страшного. Пока. Чао, Момо. Спи спокойно. До свидания, месье.
Момо потянул Марселя за штанину.
— У тебя тоже есть мотороллер?
— Почему тоже? А у кого еще?
— У волка. Он сидел на нем возле нашего дома.
Марсель насторожился.
— А какой он был, этот мотороллер?
— Противный. Старый.
— А какого цвета был шлем у того, кто сидел на мотороллере?
— Никакого у него не было шлема, у него была фуражка, как у моряков.
— А глаза у него были голубые или карие?
— Не знаю. Карие?
— И у него был комбинезон мотоциклиста?
— С ума сошел? Для такого маленького мотороллера!.. На нем была такая синяя штука, как у папы…
Марсель взглянул на Надью.
— Он хочет сказать, синяя рабочая блуза.
Марсель ликовал. Может быть, это просто рабочий со стройки?
— И какого он роста? Больше меня?
— Нет. Он как деда…
Марсель взглянул на старика — не больше метра шестидесяти. Марсель уже чувствовал, как Жан-Жан с благодарностью жмет ему руку.
— А что ты еще помнишь?
— Не знаю.
— У него были какие-нибудь украшения?
— Он же не девчонка!
— Понятно. Но может быть, браслет, часы, цепочка…
— Да, цепочка и медаль на ней с другом Христа.
— С другом Христа?
Надья уточнила:
— Он хочет сказать, с каким-то святым.
— Может, медальон со святым, нет?
Момо пожал плечами.
— А у тебя есть мотороллер, а?
— Нету, — ответил Марсель, — мотороллера у меня нет. А машина есть, я могу отвезти тебя, куда хочешь.
— Вместе с мамой?
— Ну конечно.
Надья закашлялась. Старик подозрительно смотрел на них. Жужжала муха. Он поймал ее на лету и раздавил между пальцами. Марсель вздрогнул и перевел взгляд на малыша.
Момо неожиданно закрыл глаза и повалился на диван.
— Он заснул, — объяснила Надья.
Марсель открыл дверь.
— Я пошел. Буду держать вас в курсе. Но вы не волнуйтесь, мы его быстро вычислим, а пока…
Надья улыбнулась: улыбка получилась неуверенной. Она наклонилась к нему, высунувшись на лестницу, и зажгла свет на площадке. Ее голое плечо коснулось его…
— Если вы не против прогулки на машине…
— Вы, наверное, очень заняты…
Они шептались на площадке, глядя друг другу в глаза.
— Я могу освободиться. Можно съездить куда-нибудь на пикник…
— Наверное…
— Конечно, и Момо с нами!
Надья улыбнулась — по-настоящему. Марсель коротко сжал ей плечо — дружеский, успокаивающий жест. Тело у нее было нежным, упругим и молодым.
— Ладно, мы об этом еще поговорим. Идите спать.
Он на цыпочках спустился по лестнице. Поднял голову, когда оказался внизу. Дверь закрылась. Он вышел. Над ним, наверху послышался легкий шум. Марсель поднял голову. Надья развешивала на балконе белье и смотрела на него. Он улыбнулся. Она улыбнулась. Марсель почувствовал себя полным идиотом. Он махнул ей рукой, красный от смущения, залез в машину и нажал на газ.
7
В воздухе пахло грозой. Как снаружи, так и в комиссариате. Отчаянно рыдала дама в разорванном шелковом пиджаке: ее избили и отобрали драгоценности. Еле сдерживавший себя полицейский отправился за стаканом воды. Высокий пузатый мужчина пытался придушить трех подростков-арабов, которые теперь, когда он не мог до них дотянуться, переругивались с ним.
В кино у него кто-то свистнул бумажник.
— Врет он все! Это потому, что ему не нравится цвет нашей кожи. Он расист!
— Не валяйте дурака, за вами следили. Сядьте, месье, вами займутся.
Какой-то дилер в наручниках нервничал, сидя на старой деревянной скамье; он украдкой поглядывал то направо, то налево, как автомат, который заело.
Торопливо сновали полицейские с делами в руках. Или с дубинками.
Жан-Жан распахнул серую грязную дверь. Удивленный Рамирес поднял голову. Напротив него развалился на стуле маленький пузатый старикашка, он был в шортах и желтой, заляпанной кровью футболке; волосы, такие же желтые, как футболка, торчали у него на голове, будто лес сигарет «Житан», которые скручивают из маисовой бумаги. Жан-Жан дернул подбородком в сторону пузана.
— Это у тебя надолго?
— Сейчас закончу и приду.
— Что он сделал?
— Только что убил бутылкой свою жену. Сначала разбил бутылку о ее голову, а потом — раз! — и розочкой в живот.
— Почему ты это сделал?
Пузан пожал плечами и промолчал.
— Она всегда настаивала, чтобы он выводил собаку и выносил мусор именно тогда, когда начинается сериал, — ответил вместо него Рамирес. — Она доставала его так каждый вечер. Представляешь, он ни разу за пятнадцать лет не видел начала фильма!
— Вам надо было купить себе видик!
— О, знаете ли, я все эти современные штучки…
Жан-Жан вздохнул. Обернулся к Рамиресу:
— Ладно, когда закончишь, приходи. У Блана есть новости.
Рамирес рассеянно кивнул и с наслаждением вернулся к допросу.
— И еще она вам запрещала курить?
— О куреве я и заикнуться не смел: это первое, что она мне запретила. Я должен был курить на балконе, это в моем-то возрасте! Вопросы есть?
Жан-Жан закрыл за собой дверь.
Мелани точила карандаш перед включенным компьютером: движения у нее были томными и медленными, глаза угрожающе горели.
— Как, однако, у вас хорошо получается! — насмешливо заявил Жан-Жан, усаживаясь.
Мелани залилась краской, положила ногу на ногу. Жан-Жан присмотрелся внимательнее.
— Да вы еще больше загорели! Уж не ваш ли приятель устроил вам морскую прогулку, а?
— Нет, — хмыкнула Мелани. — Он уехал вчера вечером. Вернется только через месяц.
Жан-Жан глупо ей улыбнулся.
— А, тогда… стоит это отметить… я хочу сказать, что со всей этой работой, которой…
— Можно приступить прямо сейчас… — предложила Мелани, призывно посасывая карандаш.
Жан-Жан мгновенно покрылся испариной. Именно в этот момент в дверь постучали. На пороге стояло это чертово трио: Рамирес, Блан и Костелло.
Мелани, соответственно, отложила свой карандаш и деловито принялась что-то отмечать в своей программе. Жан-Жан впился взглядом в незадачливых подчиненных, с угрожающим видом раскручивая разноцветные скрепки. Подчиненным он отдал распоряжения с самым деловым видом.
Марсель ополоснул лицо в туалете маленького кафе. Посмотрел на себя в зеркало над умывальником и решил, что выглядит отвратительно. Нос кривой, морщины, глаза слишком серые, рот большой, курчавые рыжие волосы и шикарные усы — просто уэльский шахтер. А ведь мать у него из Марселя, а отец — из Тулона. Все в семье как надо. Он снова подумал о Жан-Жане, который послал его подальше с этой историей о нападении на мальчишку.
— Мне начинают надоедать ваши россказни, Блан. Не надо путать службу и удовольствие, ясно? — орал он, пока Мелани, уставившись в клавиатуру, печатала со скоростью минимум четыреста слов в минуту. Затем Жан-Жан хмуро добавил:
— Блан! То, что я сейчас скажу, должно остаться между нами, хорошо?
— Конечно…
— Вы сейчас думаете не о работе. Помолчите! Ваша частная жизнь меня не касается, но совет я вам дам: будьте осторожны.
— Капитан, со службой я справляюсь. Остальное — это мое дело.
— А я могу вам сказать, что вас ждет неприятный сюрприз. Ваша арабка, ваша очаровательная мать семейства, ваша четырехзвездочная вдова — шлюха.
— Что вы сказали?
— Вы все прекрасно слышали. А теперь можете быть свободны, — бросил ему Жанно, протягивая два листка с машинописным текстом.
Марсель отсалютовал и вышел. Он чувствовал, как у него от ярости горят уши. Этот чертов Жанно думает, что ему все позволено. В лестничной темноте он попытался прочесть листки. Отчет о допросе. Некий Карим Абдаш, бакалейщик. Слова беспорядочно прыгали у него перед глазами. Кладовая. Надья Лллуи. Он попытался восстановить дыхание, как делал это в спортивном зале, и дочитал до конца второй страницы. Абдаш иногда в своей подсобке приторговывал прелестями Надьи. Происходило это через несколько месяцев после смерти ее мужа, который оставил ее без гроша, а законной регистрации она еще не получила, однако потом ее положение стабилизировалось. Дело было закрыто и, судя по записке Осла Руди, которая была приколота к обороту второго листочка, более никогда не возобновлялось.
