Виктория Платова - Ужасные невинные
Лора, что с тобой случилось, Лора?..
То же, что и с тобой, милый, сказала бы Лора, если бы могла прочесть сейчас мои мысли. Если бы – но ей не до меня. Я и сам далек от сантиментов припортовых кабаков, окажись мы там – я первый разбил бы Лорино лицо о край раковины в сортире – или как там еще избавляются от конкурентов? Перетягивают шею шнурками под гаражный рок-н-ролл, суют перо в ребра под фолк-хреновину, выдавливают глазные яблоки под Билли Айдола.
Billy Idol. «Sweet Sixteen».
Что она делала в свои сладкие шестнадцать, сладкая девочка? Не Лора – Тинатин. Рассекала по трассам федерального значения в открытой колымаге, в бардачке – колготки, губная помада и пачка сигарилл. Это тянет на концепт, нечто подобное промычал бы Великий Гатри, еще один перец с редакционной грядки «Полного дзэна», ответственный за музыкальное образование тамагочи, только он один без содрогания произносит слово «прогмета-психоделика». Пачка сигарилл – и есть «прогметапсиходелика», та еще крутизна, сигареты – слишком пошло, сигары – слишком вонюче, с самокрутками – замаешься крутить, ни о чем другом мне думать не хочется, да, вот еще что – очки.
Очки были те же самые.
Снимает ли она их когда-нибудь? Снимет ли? И для кого?
Для парня с дурной кровью, температурящего каждый понедельник, 37,2° по утрам; для парня с родимым пятном под левой лопаткой, все, кто видел пятно хотя бы раз, говорят, что оно похоже на всадника на коне; все, кто видел пятно хотя бы дважды, утверждают – оно движется. Снимет ли она очки для парня с разными, как у опоссума, глазами?
Для парня с разными глазами. Для меня.
Держи карман шире, бэбик, держи карман шире – ив него обязательно сунут большой болт.
– …Шикарные очки, – говорит Лора, думающая, очевидно, о чем-то сходном. – Гуччи?
– Фигуччи, – беспечно отвечает Тинатин. – Просто очки. Они мне понравились, и я их сперла. У одного типа. На Макса он не похож.
Сперла, кто бы сомневался. Сперла. А со стороны выглядит, будто она в них родилась, немного найдется людей, способных приручать чужие вещи и так заморачивать им яйца, что они напрочь забывают о старых хозяевах. Непохожих на Макса, потому что красть у Макса нечего.
– Ты прелесть! – У Лоры даже скулы сводит от восторга, «ты прелесть, о-о…», того и гляди забьется в конвульсиях, точь-в-точь как мой папаша на ближних подступах к оргазму.
– Я знаю.
– Подожди минутку, я быстро. Только никуда не уходи, ты мне обещаешь?
– Нет.
Я бы очень удивился другому ответу Ти-на-тин. Максимум, что она может пообещать, – что прихватит печатку вашего деверя с вашей же прикроватной тумбочки, – ту, которую вы сами прихватили у него еще в прошлом году, на бесснежное католическое Рождество. Не ради самой печатки, цена ей – копейка, ради надписи на ободке: «Suck and Let Go»11.
– Ты прелесть, – Лора повторяется, что совсем на нее не похоже. – Тридцать секунд.
Мы остаемся одни, мне хочется, чтобы с Лорой случилась какая-нибудь беда, почему бы ей не сломать ногу, сейчас, сию минуту – ломают же люди конечности; или чтобы ее пристрелил кто-то из бывших любовников, хотя неизвестно, способна ли сама Лора вызывать столь сильное смятение чувств.
С Лорой ничего не произойдет. Я знаю это точно, вот черт. Ччерт. Чччерт.
Никто ее не пристрелит, на безмозглых одноразовых телок надежды никакой, на любителей кашемира и бритых лобков – тоже. Конечно, Лорино окружение этими типажами не ограничивается, есть еще отошедший отдел убийца, а ныне массажист Хайяо, есть и другие. Запирсингованные по самые гланды, стриженные под ноль феминистки, сплошь представительницы творческих профессий – от ассистента монтажера до верстальщицы в типографии. Их пломбы набиты здоровым креативом, карманы их штанов (стиль «милитари») пухнут от амбиций. В сферу их интересов входят куннилингус, фистинг и армрестлинг, «гулять босиком, целовать тебя в ключицы и ниже», чемпионаты по выездке в Голландии, чемпионаты по поеданию саранчи в Уганде; они обожают клубные чилл-ауты и ненавидят глагол «лизать» – «потому что это по-другому называется «. Все свои мыслишки о жизни, трахе и мелкой грызне в монтажной они выносят на страницы интернетского «Live ournal».
Корпоративный дневник лузеров, ненормативная лексика поощряется, альтернативный секс поощряется, фистинг и армрестлинг с инвалидами детства поощряется, члены на ремнях – в мемориез, целую вас всех в глазки, аллилуйя, сестры!..
– Она забавная. – Тинатин слегка поднимает бровь, о, что это за бровь!., сияющая, восхитительная, на ней может уместиться одна белка, или две райских птицы, или три паука-сенокосца, дождевые капли учету не поддаются.
– Забавная?
– Забавная. Она.
– Лора?
– Лора. Да.
Я ненавижу Лору еще сильнее, чем «ЖЖ»12 – феминистки глагол «лизать»; прилагательное «забавная» – вот откуда исходит опасность, Тинатин могла выбрать любое другое, но выбрала именно это:
забавная.
Это означает, что Лора способна удивить Тинатин, заставить ее приподнять бровь – и тогда две райских птицы сорвутся в небо; это означает динамичное развитие сюжета, я стал свидетелем завязки, остается лишь гадать, какой будет кульминация. Две девушки в одной постели не менее занимательны, чем девушка и японец, обжигающие ласки под балканское этно в переложении Бреговича – «Мандолины, грайте!» или все-таки Джейн Б.?
Лора всегда добивается своего.
Сука.
Сука, но забавная. Проклятье!.. Разноцветные гирлянды лампочек по неутомимым, движущимся вечно бортам карусели… Карусель – тоже забавно, если уж ты взгромоздился на нее, никто тебя не догонит, внешний мир сливается в одну сплошную линию, и ты – совершенно безнаказанно – можешь показать ему язык. Лора на облупленном верблюде, Тинатин – на олене со спиленными рогами, они проплывают мимо меня, проплывают и смеются, взявшись за руки, недостижимые, прекрасные, прекраснее всех – Ти-на-тин.
Забавно,забавно,забавно.
Целую вас всех в глазки, аллилуйя, сестры!..
– …Что-то не так, Макс?
– Все так. Лора забавная. Вы любите кататься на карусели?
– А должна? – Губы Тинатин растягиваются в иронической улыбке. Быстрой, очень быстрой, почти неуловимой – пора бы мне к этому привыкнуть.
Никогда я к этому не привыкну. Никогда.
– Нет, но мне показалось…
– Карусель – это и есть «место повеселее»?
Идиотизм какой-то. И правда, причем здесь карусель, она срабатывает лишь в фильмах ужасов, я видел их не меньше десятка – на карусельную тематику, второстепенные герои не выживают вовсе, главные – выживают, но не факт: множественные гематомы, галлюцинации с уклоном в ассортимент мясницкой лавки, изменения в психике необратимы, вот кому легко могут померещится пятна крови на клубном галстуке.
– Я не думаю, что карусель – место повеселее. – Близость Тинатин парализует мою волю, а заодно и чувство юмора, от нескромного обаяния порока и следа не осталось. Крючки и блесны – те самые, с помощью которых я обычно подсекал цыпочек, оказываются сорванными.
Я гораздо менее забавен, чем Лора, есть отчего прийти в отчаяние.
– Вас-то каким ветром сюда занесло, Макс?
Увольнительная на берег, в порядке поощрения от трижды краснознаменного журнала «Полный дзэн», сказать об этом Тинатин не представляется возможным.
Это – не забавно.
– Пришел посмотреть, что делают конкуренты.
– Бенсимон – ваш конкурент?
– Ну не совсем. Я не снимаю девушек из мира fashion. : Следующий вопрос должен исходить от Тинатин – что-то типа «У вас нет на это денег?» или «Тогда что же вы снимаете, Макс? Юношей из мира BDSM?».
Но Тинатин молчит. Выкручивайся сам, бэбик.
– Я не снимаю девушек из мира fashion. Мне это неинтересно.
Тинатин молчит.
– Моя специализация – мелкие животные, погибшие насильственной смертью.
– Мелкие животные?..
Приподними же бровь, Тинатин!
– Суслики, сурки, крысы, которые попали под разделочный нож, кошки, которые попали под асфальтоукладчик… – меня несет. – Кончина птиц в линиях высоковольтных передач – вообще отдельный повод для фотосессии…
– И что потом?
– А что – потом?
– Что потом вы делаете со снимками?
– Дарю хорошеньким девушкам на День святого Валентина.
Я жду реакции Тинатин – хоть какой-нибудь: удивление, растерянность, гримаса легкой брезгливости тоже бы подошла. Но Тинатин безмятежна.
– Вас интересуют только животные? – Голос Тинатин безмятежен так же, как и она сама. – А люди, погибшие насильственной смертью, не интересуют вас совсем?
То, что происходит в следующую секунду, не поддается никакому объяснению: Тинатин целует меня в губы. Нет, не так: Тинатин целует меня.
В губы.
Еще мгновение назад нас разделяло добрых полтора метра, никак не меньше, когда же она успела приблизиться?.. Впрочем, совсем не это волнует меня, совсем не это, – в конце концов, об этом можно подумать позже, оставшись в гибельном одиночестве. А заодно и о том, как она разглядела, что глаза у меня разные, – не снимая своих проклятых очков; и пятно крови (если оно и было) на галстуке – как ей удалось определить его цвет?
