Лео Мале - Солнце встает из-за Лувра
– И который, при необходимости, ведет себя очень храбро, поверьте мне. У вас еще не было случая испытать его?
– Нет еще.
– Я не знаю, следует ли пожелать… гм…
Зондирование ничего не дало.
– Я тоже не знаю… Еще немного коньяка?
– Охотно.
Он подлил мне в стакан, затем с живым интересом посмотрел на бутылку, которую держал в руке, и пошел за стаканом для себя:
– В вашу честь,– сказал он,– я сделаю зигзаг в своей диете. Капелька этого мазута не может быть опасной. Если я от него умру, по этикетке вы узнаете имя виновного.
Он проглотил глоток и закашлялся. Второй стакан пошел легче.
– Его миссия закончена? – спросил я.
– Вы говорите о месье Заваттере?
– Да.
– Ни в коем случае. Я непременно хочу оставить его. Разве что-либо заставляет вас предположить иное решение, месье Бюрма?
– Ничуть. Я просто хотел узнать, подходит ли он вам и следует ли нам и дальше работать с вами.
– Ну конечно.
– Тогда отлично.
В эту минуту, повинуясь неизвестно какому приказу, в каюте появился парень в нантской фуражке с красным якорем на околыше.
Когда он убрался, покачивая плечами, Корбини позволил себе легкую усмешку:
– Вы когда-нибудь задавали себе вопрос, месье Бюрма,– сказал он с горечью,– об искусственности некоторых существований?
И, к счастью, не дожидаясь ответа, добавил:
– Вы видели это?
– Что это?
Его глаза потемнели:
– Этот болван матрос! Гротескно! У меня нет желания смеяться, но иногда трудно помешать себе в этом. Не знаю, что сегодня со мной, но смешная сторона некоторых положений кажется мне сегодня более явной, чем в другие дни. Этот бедняга Гюстав корчит из себя мореплавателя. В действительности один только вид фляжки с физиологическим раствором уже вызывает у него морскую болезнь…
– Я уже позволил себе сегодня рассуждения подобного рода на его счет,– сказал я.
– Вот видите! А ведь… я не прав, что насмехаюсь над ним… Так что я сам представляю из себя?
Он воодушевился:
– Старый мечтатель, пустомеля… Я хотел бы быть пиратом в Карибском архипелаге или огибать мыс Горн… Я слишком поздно появился на свет… Точно так же, как старый Крулл из «Песни экипажа»… Вы знаете?
– Смутно.
– Вздор!– выкрикнул он.– Я удовлетворяюсь тем, что огибаю ближайший мыс на Сене, а вместо морского разбоя уклоняюсь от налогов в пределах, дозволенных воспитанием. Это все царство подделки и эрзаца. Например, кажется, что даже вот там…
Он агрессивно кив«ул подбородком на иллюминатор. Там, за толстым стеклом, поднимался дворец Лувра.
– В этом музее, если верить газетам…
Он указал на валяющийся на столе экземпляр «Крепюскюль»:
– …восхищению болванов предложены подделки. Вам это не кажется комичным?
– Нет,– ответил я, смеясь.– Потому что ваша история с подделкой – это неправда, если вы понимаете, о чем я хочу сказать. В газетах говорят о копии Рафаэля… Вы ведь на это намекаете, не так ли?
– Да.
– Они ведь не утверждают, что эта копия фигурировала среди коллекции музея вместо оригинала.
– Это одно и то же. Я знаю, что говорю. У меня есть идея на этот счет…
Я навострил уши, но он добавил:
– …и она относится не ко вчерашнему дню. Она возникла у меня еще в 1912 году…
Это было для меня старовато.
– Да, месье. После того, как украли Джоконду и она снова заняла свое место там, никто не уверен, что это не подделка. Это все История. Кража Джоконды, эта Джоконда, которую дерзкий Марсель Дюшамп снабдил в начале движения дадаизма парой усов, вы тогда были еще очень молоды, но вы, конечно, слышали об этом…
– Как и все.
– Один великий поэт был в то время очень обеспокоен. Такова доля поэтов. Или они беспокоятся, или их беспокоят. Беспокойство их преследует. Его звали Гийом Аполлинер. Вы знаете?
– Я слушаю радио.
– Гм…
Он не старался скрыть свое презрение и попытался просветить меня:
– …Любопытный человек был этот поэт. Раненый на войне, он умер 11 ноября 1918 года в то время, как под его окнами люди скандировали: «Гийом… К смерти Гийома»… Эти крики были обращены к Вильгельму Гогенцоллерну, но тем не менее…
– Да, юмор скорее мрачный,– согласился я.
– Который, однако, понравился поэту…
Покидая некоторое время спустя Пьера Корбини, я подумал: если он частенько рассуждал таким образом, то ничего нет удивительного, что Заваттер принял его за психа.
Заваттер не очень часто общался с поэтами.
Однажды, услышав имя Стефана Маларме, он вообразил, что речь идет о бандите, окрещенном таким образом, потому что ему не удавалось раздобыть хороший револьвер[4].
* * *
Вернувшись на твердую землю, я зашел в бистро и позвонил в больницу узнать о Луи Лёрё. Получив удовлетворительную информацию, я направился к своей конторе.
По пути сделал крюк, чтобы зайти в гостиницу на улице Валуа. Администратор, которого звали Альберт,– не помню, называл ли уже его имя,– как раз заступал на дежурство. Свежий цвет его лица указывал на то, что он целый день провел за городом. На столике лежали две газеты, их содержание касалось улучшения лошадиной расы, и карандаш – всё в полной боевой готовности.
По видимости, он не был в большом восторге от моего появления. Наверно, думал, как и многие, что мое присутствие предвещает неприятности… и ассоциировал его с этим Лёрё, с которым произошел несчастный случай перед самым заведением, когда едва не было разбито зеркальное окно у входа. Однако ему, неблагодарному, не следовало бы забывать, что я ему дал на лапу пятьсот франков.
– Здравствуйте, месье,– произнес он тем не менее скорей по привычке, чем из симпатии.
– Я проходил мимо,– сказал я ему,– и зашел сообщить вам новости о вашем постояльце.
– А, да! Месье Лёрё?
– Да.
– Ну и что?
Он даже не постарался скрыть, что ему глубоко наплевать на Лёрё, на состояние его здоровья и на все прочее.
– Он от этого не умрет.
– Тем лучше,– ответил тот все с тем же железным равнодушием, затем взял в руки свои газетки по лошадиным бегам.
Я указал на них:
– Ипподром в порядке?
– Лучше, чем результаты,– пробурчал он.
– Ах, да! Скажите, пожалуйста,– произнес я, словно это только сейчас пришло мне в голову,– что он сделал со своим багажом?
– Кто? Лёрё?
– Да.
– Его багаж? Вы хотите сказать, его чемодан? У него был только маленький чемоданчик.
– А что с ним стало?
– Его нет при нем?
– По-видимому, нет.
Парень искоса взглянул на меня, покачался несколько мгновений на стуле, размышляя, как себя вести, затем пожал плечами:
– О, по этому поводу надо спросить у фараонов, они всё подобрали – и раненого, и багаж… при ударе всё разлетелось, чемоданчик раскрылся, понимаете, месье? Он не был ни роскошным, ни прочным. Дешевка.
– Гм…
Он еще раз пожал плечами:
– …Короче, я собрал весь этот базар, как смог, а полицейские всё забрали… Они, по-видимому, сохранили в участке или же выбросили как мусор, не знаю.
– Да, конечно. Ладно. Ну что ж, спасибо и желаю на завтра удачи!
Он не ответил.
Я увидел его отражение в стекле, когда переступал порог.
Он почесывал подбородок, следя за мной тяжелым взглядом. Думаю, что несколько часов сна ему бы не повредили, а его щетина, сильно выросшая на живительном ветре ипподрома, видимо, вызывала зуд.
Глава шестая
БОЛТОВНЯ НА ГРЕЧЕСКИЙ ЛАД
В конторе меня ожидал сюрприз. Устроившись в кресле для клиентов, положив кожаные перчатки на свою шляпу, а шляпу на колени, устремив серые глаза на приятный для созерцания профиль Элен Шатлен, которая самозабвенно стучала на машинке, сидел – кто бы вы думали?
Мой утренний преследователь.
При моем появлении он встал и церемонно поклонился:
– Здравствуйте, господин Нестор Бюрма,– сказал он.
Его голос был приятным, немного певучим, и время от времени в нем проскальзывал неопределенный, чуть заметный акцент.
Я ответил на его приветствие и тотчас же перешел в наступление.
– Мы уже виделись, я полагаю, месье… э-э… месье как?
Элен перестала терзать машинку, бросила взгляд на лист бумаги, лежащий перед ней, и сказала, прежде чем посетитель открыл рот:
– Кирикос.
– Би, мадемуазель,– поправил тот, вежливо улыбаясь.– Бирикос, Николас Бирикос.
– Это одно и то же,– сказала Элен.
– По-видимому, месье Биби Кокорикос со своими курчавыми волосами, тяжелым подбородком и усиками над тонкими губами не нравился моей секретарше.
– Если хотите,– согласился грек.
По-видимому, его научили, что противоречить парижанкам не галантно.
– Итак, я говорю, месье Бирикос,– продолжал я,– что мы уже виделись.
