Андрей Щупов - Охота на волков
— Бегом! — схватив ее за руку, Валентин бросился в коридор, не колеблясь, нырнул в едкий дым. Аллочка раскашлялась.
— Окна твоей спальни выходят во двор, так? — он не спрашивал, он скорее объяснял. — Там они нас не увидят. Хватай простыни — все, какие найдешь. Будем сооружать канат.
По-прежнему мало что понимая, Аллочка послушно стала собирать простыни. Валентин за это время успел обежать квартиру и даже выглянул на лестничную площадку. Но там его немедленно обстреляли, и, заперев дверь на всевозможные засовы, он примчался обратно. По пути рявкнул «лежать!», и, вздрогнув спиной, Аллочка послушно легла на беспорядочно сваленные простыни.
— Дуреха! Это не тебе… — Валентин проворно стал скручивать простыни, связывая их гигантскими узлами, — Лазила когда-нибудь по канату?
Она испуганно замотала головой.
— Только в школе. Один раз. Но ничего не получилось.
— Ничего не поделаешь, сегодня должно получиться! — Валентин примотал один конец импровизированного каната к трубе парового отопления, второй выбросил в распахнутое окно.
— Ровнехонько на полтора этажа. А большего нам и не нужно. Держись за узлы и не смотри вниз. Спустимся к твоим соседям, а там еще на этажик. Глядишь, и выберемся…
Аллочка хотела возразить, но Валентин уже не слушал. Вскинув автомат, он ударил очередью по рабочему блоку компьютера. Аллочка зажала уши ладонями.
Глава 7
Они сидели на кухоньке, вдыхая аромат жарившихся кабачков. Алексей орудовал у плиты, Олег держал книгу на коленях и вслух читал выдержки из Толстого.
— … «Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из-под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), — минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутой в его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляснул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед…» — Олег оторвался от книги, дрожащим от восхищения голосом проговорил: — Класс! Вот это действительно здорово!
Ероша волосы, он поднялся и заходил по кухоньке. Алексей с насмешкой наблюдал за ним.
— Что же не читаешь дальше?
Олег отмахнулся. Дальше читать не хотелось. Дальше начиналось нелепое: матерого хватали и, сунув в пасть кол, пеленали веревками. Глупая концовка!… А вот момент устрашающей власти зверя над псовой сворой передавался замечательно!
Олег продолжал мерить шагами кухню. Он не мог толком выразить свои чувства, но Алексей на то и был Алексеем, чтобы понимать самое неясное.
— Кажется, эту сцену у Толстого позаимствовал Лондон, — припомнил он. — Его «морской волк» во время бунта на корабле действует аналогичным образом.
Олег глянул в выпуклые глаза Алексея, неуверенно кивнул. И все-таки на Лондона не переключился.
— Может быть… Только знаешь, что я сейчас понял? То, что Левушка наш Толстой, этот великий непротивленец, сам был великим хищником. В эпизоде с волком в нем это прорвалось, понимаешь? Яснее же ясного, что он восторгается матерым! Ты согласен?
Алексей в сомнении поджал губы. Толстого он знал назубок и всегда был непрочь поболтать о бородатом классике.
— Отчасти ты, наверное, прав. Хотя Толстой являл собой не столько хищника, сколько обыкновенного человека, лучше чем кто-либо понимающего свою обыкновенность… В этом, кстати, и вся его раздутая до неимоверных высот трагедия. Быть на треть хищником, как все люди, — это тоже норма. И, если разобраться, Толстой — беглец из беглецов, потому как всю жизнь бегал от самого себя, умом отторгая человеческое, а сердцем сознавая, что иного пути нет и не будет. Потому и не написал ни одной оптимистической вещи. Все его герои тоже бегут, претерпевая чудовищные трансформации. И заметь, все это получается у графа совершенно бессознательно! Гусар-отец у него тоскует, гусар-сын скучает. В добром ангеле Наташе он под конец разглядел неумную самочку, а в совестливом и вечно мудрствующем Пьере — доброго дурака. А кто такой Болконский, как не он сам! Талантливый скиталец, так и не нашедший своего берега. В Карениной он опять же бессознательно воплотил собственную женушку. И это все главные его герои! То есть я так думаю, что, может, он и хотел написать что-то доброе, но написал так, как есть, не изменив самому себе и не сфальшивив, а так как есть — оно всегда дурно и мрачно, потому что жизнь есть жизнь и уголовный кодекс — далеко не то же самое, что понятие о совести.
— Да, вероятно, — рассеянно проговорил Олег. — Но я-то о другом говорил… Сила — вот, что впечатляет! Сила одиночек!
— Тема завораживающая, верно, — деревянной лопаточкой Алексей принялся стряхивать со сковороды подрумянившиеся кружочки кабачков. — Особенно для безусого поколения.
— Ты считаешь меня безусым?
— А ты безусый и есть. Вот лет этак через десять-пятнадцать, уверен, ты заговоришь об иных вещах. И с тем же восторгом. Да и сейчас, наверное, мог бы, если б читал иных авторов.
— Кого, например?
— Ну, скажем, того же Достоевского. Попробуй отыскать у него хоть один абзац, посвященный силе. Не найдешь, потому как он пугался ее. Вернее, даже не самой силы, а той неразумной страсти, с которой ее пускают в ход. И у Чехова сильные люди все больше страдают. Гоголь и вовсе молчит на эту тему. Разве что кузнец Микула, так и тот… — Алексей дернулся от брызнувшего со сковороды масла, сердито пробурчал: — Подлая штука — кабачки! Жаришь час, а поедаешь в пять минут…
— Ну-ну, продолжай!
— Вот я и продолжаю… Магия силы безусловно очаровывает. Однако не всех. Куприн с Гиляровским, к примеру, силу уважали, а Мопассан вот как-то умудрился прошагать мимо. Хэмингуэй откровенно восторгался корридой, а тот же Лондон эту самую корриду презирал. Хотя по сути влекло их одно и то же. Первый восторгался ловким тореадором, второй сочувствовал могучему, загнанному в западню быку. В результате оба классика кончили совершенно одинаково. А именно — банальнейшими произведениями и банальнейшей смертью — смертью, кстати, сказать, говорящей о собственном полном бессилии в последние годы. Потому что тоже не сумели обрести свой берег. Как и твой Левушка. Недаром Толстой так чувствовал в себе несчастного Паскаля. Понимал, что шагает торной тропой неудачников и страдальцев…
Алексей говорил о чем-то другом, не совсем понятном, но Олег все равно внимательно слушал. Он давно заметил, что непонятое сразу, через неделю или через месяц все же всплывает в голове, прокручиваясь вновь и вновь, может быть, не вызывая счастливого озарения, но оставляя в памяти некий золотоносный слой, который с годами обещал порадовать нечаянным урожаем. Сила не очень интересовала Алексея. Он лишь отталкивался от нее, как от подходящей темы, погружаясь в лакомые глубины, но одно то, что он все-таки понимал Олега, готов был всегда выслушать, цементировало их отношения, как ничто другое.
— …Что сейчас делает наша власть? — продолжал Алексей. — В сущности демонстрирует политическое бессилие. Президент что-то говорит, над ним откровенно посмеиваются. Все законы — только на бумаге, а налоговая инспекция потрошит тех, кто и сам непрочь поделиться, к крутому же люду и на пушечный выстрел не приближается. Вакуум порождает течение воздуха, затянувшееся бессилие начинает притягивать различного рода силачей. Потому и приняли Лебедя на ура, и всякого другого примут, кто скажет разумное слово, а после сумеет грохнуть кулаком по столу. То, что все они там коррупционеры, это еще полбеды. Главная трагедия в том, что они трусы. А трусливая власть — это уже не власть.
— О нашем городе этого уже, похоже, не скажешь.
Алексей раздумчиво кивнул.
— Верно. Значит, тоже кого-то допекло. Обрати внимание, какие кадровые перемены произошли за последнюю неделю. Уверен, кто-то умудрился свалить одним выстрелом сразу тройку-другую зайцев.
— Умный человек, должно быть!
— Прежде всего — злой… Все, можешь пробовать, — Алексей поставил нагруженную кабачками тарелку на стол, и в этот момент из прихожей долетел требовательный звонок.
— Печенкой чую, — Максимов!
— Это не ты чуешь, а он, — Алексей кивнул на горку поджаренных кабачков.
Насвистывая, Олег вышел в прихожую, помедлив, посмотрел в глазок. На площадке стоял хмурый мальчуган. С огромным полосатым мячиком. Отпирая замок, Олег недоуменно сдвинул брови. Мячик в такую слякоть?… А в следующий момент дверь с силой ударила в плечо. Хмурого пацаненка и след простыл. Должно быть, отступил в сторону. В квартиру ворвались боровоподобные парни — в плечистых куртках, с массивными подбородками.
